Полотно "Хронос" Евгения Антипова
МГНОВЕНИЯ МРАМОРА
Вот и не знаю теперь, что творю:
мой шестистопник, шесть крыльев твоих.
Евгений Антипов, «Гомер»
Литература начинается мифом и заканчивается им, - свидетельствовал великий книжник Борхес, ослепший к концу жизни, как Гомер, гениальный эллин. Но его художественная зрячесть осталась непревзойденной. Евгений Антипов – ваятель слова, если можно так выразиться, – форма, пропорции, канон, условность, ставящая границы и дающая безграничную свободу – все это воплощается им в пластике поэзии, С обратной стороны холста, - листа, мрамора, жизни, проступает некий иной узор, как на отпечатанном листе в целях «экономии» - или сгущения жизни - иной текст. Совсем другой. Ведомый мелосом. Мраморными богами Севера. Сознание замирает. Прислушивается. Любопытствует. Вживается в текст – текстуру, ткань холста, грубую и возвышенную одновременно.
Мрамор – глаза мои, – мрамор. И зря
в белую бездну свой взгляд ты уставишь.
Пальцами, слышишь, я пальцами зряч.
Блеск этих глаз – только снег и усталость.
Им не дано ни порхать, ни парить.
Мышью летучей я маюсь во тьме.
Я же Гомер, а не просто старик.
Видишь, я тризна по этим и тем.
О чем думают мраморные боги? Об успешности художника - успевающего за вневременьем? Но на что ему все это?
…Отпустите меня на волю –
к олимпийским кудрявым богам.
Траур истин и жизни бравада,
эти лавры и лувры… Так вот,
мне от вас ничего не надо.
Извините, совсем ничего.
«Я не искатель, я мастер», - восклицает лирический герой, и фамилии Бродского и Сосноры – учителя - отнюдь упоминаются не всуе. Собственно, дело не в знаковых фигурах, впитавших иллюзии времени и рассыпающихся сегодня вкупе с этими публицистическими стремлениями (метко подмечено Киплингом, что Запад и Восток никогда не сойдутся – о, Эллада вещь тонкая и совсем иная).
Антитеза Дня и Ночи – античного космоса и сегодняшних сумерек христианства да и не только конечно, выживут лишь античные маски устремленные в вечное посмертное небо… Хор и антихор выступают вместе, и голос непризнанного и ненужного гения уносится Рекой Времён как во время оно:
Все сидел, капризный. Ночь
двигала светила.
Одинок, не признан, но
грифелем водил он.
Тема личности (рифмующаяся с античностью у Евгения Антипова с модальным ликом Зевса или гладиатора, воюющего со Зверем бездарности), уходящей за Геркулесовы столпы сознания, как Улисс в поэме Данте, приотворяется в сиянии вертикали горной – горней – в стихотворении
ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ
Памяти А.Купчиина
О, неподкупный альпинист,
припорошенный жестким снегом,
рисовки без не раз на риск
ты шел, блистательно-бессмертный.
…………………………………………..
И вот, бессмысленно-упрям,
сосредоточенно-бесслезно
ты смотришь вверх. А там горят
так и не понятые звезды.
Мотив понимания и постижения крайне важен в поэзии и миросозерцании поэта, художника и просветителя Евгения Антипова. Постигаем ли миф, который всегда дуалистичен? Даруя победу, он скрывает в ней поражение, уравновешивающее ради развития мифа и бессмертия в мире смертных.
Не целуй мне ладони за мой
труд:
рано-поздно в саду тихих муз
суд.
Миф уподоблен культурному архетипу, разворачиваясь в книге:
Пусть книга, да: как ни листай,
а смотрит в лес.
...............................
…застыл, как сфинкс, потому что понял –
книгу никто не поднял.
Но что должно стоять за бытием человека – смирение или жажда действовать? Мир не изменить в своих истоках, руководитель клуба XL, указующий перстом судьбу дорогу поэтам культурным и не всегда, знает это не понаслышке:
А было-то их, шансов, два.
Ты их использовал, два шанса –
ты мудро не протестовал,
и мудро же не соглашался.
Неразгаданность рока в следовании фетовской строке «Там человек сгорел», собственно и это миф разворачивающийся перед нашими глазами, точнее, слепоглухонемыми зрителями:
Однако, тонкости судьбы:
он поощрен? наказан был?
Жил человек и – раз! – сгорел.
За праведность или за грех?
Он до того о чем мечтал?
Читал ли книги? Не читал?
Он в лес ушел и там исчез.
Осталось что? Остался лес.
Он, человек, сгорел дотла.
Мы любим жить. Ведь мы тела,
не существующие вне
судеб своих,
своих
огней.
Возможно, отсутствие сегодня читателей поэзии не только, увы, в качестве поэзии, но и в общей деградации человечества. Впрочем, современников герой Антипова судит мягко, но с иронией, накопленной за многие годы другими авторами, так сказать, обращаясь к их питерско-ленинградскому сарказму:
…Чтоб утолить своя печали,
он половиночку налил.
(Реконструировались лица).
Все скверно. Тормозной коньяк
и незнакомая девица.
А хоть бы и знакомая.
Вчерашний день пока был тайной.
Он взял Соснору, полистал...
…………………………………
школяр, с громоздкими пятерками,
две леди (но дебиловатые),
милиция, толпой обтертая,
и птицы с глупою бравадою.
Незнакомки Блока претворяются в сегодняшние пустые души. И все шире пропасть между ними и Северными героями, не узнающими в лицо своих потомков:
…А боги северной античности
стояли в тогах средь убожества,
весной полуденной согретые.
Он, кстати, находил в них тождество
с обличием своим.
Рабство в одурманенной материи – вот расплата камню Петра, опрометчиво брошенному в северную лужу и облепленному бесами – будь то постамент Петру Великому или сам каменный град, секомый гневом свыше и исчезающий во время губернаторских преобразований как прекрасный замысел и явь. Апокалиптика безбрежна, и Побеждающий в белых одеждах, на которых будет начертано Имя Слова, предстанет перед ослепляющим нас сегодня взором поэтов:
Вот и он, приснился мне
светлый всадник на коне.
Что остается поэту, мыслителю, художнику в нынешнем пространстве опустошенных муз? Нести крестовину своего окна, услаждать гармонией Лиру, взращивать новое слово, как в мифе о вечном пересотворении и продолении жизни:
…в центре Пелопоннеса
– в центре! – поставить весло.
В самое пресное место
поставлю. Пускай растет.
Все. В бессмысленной позе
– тихий, безропотный весь –
вижу, как ветер уносит
пух в поднебесье. Здесь –
только безмолвье, только
ветер гоняет пух.
Путешествующий сквозь время, вослед шестикрылому ангелу, обретает свободу – в нем оживают не только воспоминания, но и память об Итаке – Петербурге или ином вечном городе, устремляя на зов Пенелопы:
Помнишь, маленький город в полях...
Нет, не помнишь, не слышишь.
На плече (все как сущая явь)
притаилась и дышишь.
Помнишь, город какой-то чудной,
заграничные буквы.
Так давно, совершенно давно,
что и не было будто.
Это поезд, который тогда
помахал и уехал.
И осталось всего-то: одна
серединка от лета.