Стр.148-152
Nil desperandum
Никогда не теряй надежды
Рано утром 27 января наш пароход закончил выгрузку, и мы опять взвинтили винтами приантарктические воды. Наш путь лежал в море Рисер-Ларсена, к ледяным берегам залива Ленинградский, где в глубине на коренных породах материка расположилась полярная станция Новолазаревская. Именно на ней мы со товарищи должны были нести суровую службу во имя науки.
На переходе к новому месту нашей выгрузки начальник станции Лев Иванович Ескин решил часть груза, куда в основном входили продукты, затаренные в ящики и коробки, перенести из нашей рефрижераторной фуры в пустой контейнер, специально подготовленный для этих целей. Контейнер стоял на полубаке, в носовой части судна. А фуры – на шкафуте, в средней части. Расстояние между ними было метров 25. Продуктов тонны полторы.
– Осилим? – с надеждой спросил Лев Иванович.
– Если подключить команду, думаю, за час справимся.
Лев Иванович поморщился, подумал, длинно и неопределённо промычал, а потом без всякого удовольствия сказал:
– К старпому с поклоном идти чего-то не хочется, да и матросы устали, наверное, после всех выгрузок и авралов. Может быть, вдвоём попробуем?
Я уловил мысль начальника. Он радел не за команду, а боялся за сохранность продуктов. Матросы – народ лихой. За ними не уследишь. Мы хорошо помнили, как в Австралии при погрузке коробок с пивом, они специально роняли их на палубу, банки с пивом раскатывались по разным углам, на них «случайно» наступали ногами и, как некондиционные, тут же откупоривали, а их содержимое вливалось в ненасытные глотки наших помощников. Матрос с психологией пирата явно не импонировал нашему начальнику. Я всё-таки предложил свои услуги для переговоров со старпомом. Но по лицу Льва Ивановича понял, что ему так этого не хочется, так не хочется. И я сдался. Позже я об этом пожалел.
После вечернего чая мы приступили к «подвигам». Ближе к ужину, когда пошли деревянные ящики с трёхлитровыми банками молдавского яблочного сока, тянувшие примерно на пуд, Лев Иванович вдруг осел, взялся рукой за сердце и сказал слабым надтреснутым голосом:
– Чего-то мне нехорошо, Сергей Павлович.
Он присел на ящик с соком, стал натужно дышать грудью, и я понял, что оставшийся груз мне придётся переносить одному.
– Наверное, с сердцем что-то, – пояснил он. – Вы уж продолжайте без меня, а я пока отдышусь, может быть, и отпустит.
Я сделал ещё десять ходок и на каком-то бесчисленном ящике с консервированными томатами вдруг почувствовал, что моё сердце внезапно провалилось куда-то вниз – в район желудка. В глазах стало серо, появилась предательская слабость, и я стал покрываться холодной испариной. Дело было плохо. Я всё-таки дотащил ящик с томатами до контейнера и тяжёлыми непослушными ногами пошёл обратно к фуре. Ящиков оставалось ещё предостаточно. Преодолевая слабость и давящую боль в левом подреберье, я решил таскать продукты до победного конца. Не сидеть же нам, с виду здоровым мужикам, сложа руки, когда дело ещё не сделано.
В конце выгрузки, когда металлический контейнер на полубаке был заполнен, состояние моё ухудшилось: ноги почти не держали, в теле и в руках мелкая дрожь, приходящая довольно частыми приливами, во рту сухо, в глазах темно.
– Ну, что, Сергей Павлович, пойдёмте, поужинаем, – предложил оправившийся от приступа начальник, – как раз время.
Я отказался и тяжёлым непослушным шагом поднялся по трапу к себе в каюту. Сразу же завалившись на свою верхнюю койку, попытался заснуть. Но не тут-то было. Пульс, словно молотком, бил мне в темечко. Ноги заледенели. Тело покрывал липкий пот. Я всю ночь не сомкнул глаз. Утром я чувствовал себя так же скверно, но ко всему прочему заболела ещё и голова.
– Это от недопития, – заключил пришедший к нам по утру Владимир Иванович – мой наставник по рефрижераторному хозяйству. – Сходи к своему начальнику, пусть тебе двести грамм нальёт, натощак примешь – всё как рукой снимет.
– Не слушайте этого гунна, – вмешался Борис Симхович, – с его лечением только к праотцам скорее загремите. Вид у Вас чертовски нехороший. Я видел, как Вы с вашим почтенным начальником таскали ящики без перекуров. Это же не шутка. Три месяца, можно сказать, сиднем сидеть, а потом взять на себя сразу такой вес. Сколько там? Тонны две наверняка перетаскали?
– Полторы, – уточнил я.
– Разница небольшая. Я бы посоветовал Вам всё-таки обратиться к нашему фельдшеру. Она женщина душевная. Пусть Вас посмотрит на предмет, не дай Бог, какого-нибудь микроинфаркта. С сердцем шутки плохи. Только не заигрывайте там с ней. Стережёт её неусыпно бретёр и дуэлянт, вечный рыцарь Дон Жуан – пилот наивысшего класса и прецизионной посадки в любую указанную Провидением точку. На этот раз Провидение указало ему на очень деликатный объект. Не вздумайте соперничать. Это ни к чему хорошему не приведёт.
– Мне сейчас не до этого, – отмахнулся я.
Фельдшер выслушала моё сердце через фонэндоскоп, замерила давление, пульс и проговорила певучим приятным голосом:
– К сожалению, сказать что-то определённое не решаюсь. Электрокардиографа у нас нет, поэтому точную картину установить не могу. Но советую походить ко мне на инъекции кокарбоксилазы. Она должна улучшить состояние.
Когда фельдшер намекнула про кокарбоксилазу, вертолётчик Громов, ревностно присутствующий при всех посещениях лазарета, встрепенулся и подозрительно посмотрел на свою пассию, а потом на меня.
– В первый раз слышу такое название, – признался он, – даже не выговоришь сразу. Действительно такое есть?..
Здесь нужно сделать небольшое отступление. Дело в том, что наш доблестный вертолётчик владел не только сердцем судового фельдшера, но и красивой винтокрылой машиной Ми-8, собранной в походных условиях на подвернувшейся плавающей льдине. На голубой полосе вдоль фюзеляжа выделялась крупная надпись «АЭРОФЛОТ». И если в вертолётных делах он знал всё, то в медицине был полнейшим профаном, не в обиду будет ему сказано. Вертолёт стоял на корме судна, что говорится, «под парами». По первому требованию он взвинчивал винтом воздух и воспарял над миром, чтобы делать свою повседневную, будничную и в то же время героическую работу. Пилот Громов направлял его вперёд по курсу судна, обозревал наш грядущий путь, давал рекомендации для манёвров, осуществлял международные контакты среди немногочисленных представителей разных наций, заброшенных в эти отдалённые края волею великого Провидения. Взлетая, красавец-вертолёт каждый раз обязательно делал облёт судна на уровне второй палубы надстройки, где находилась каюта судового фельдшера. Когда вертолёт подлетал к большим прямоугольным иллюминаторам означенной каюты, то, казалось даже, помахивал своим длинным цилиндрическим хвостом. Наверняка в этот момент командир вертолёта через стеклянный фонарь пилотской кабины «делал ручкой» представительнице прекрасного пола. Мой новый сосед по каюте называл это мужскими играми на свежем воздухе.
– Такое простенькое ненавязчивое ухаживание. Мол, как умеем. А что мне тогда делать? – взывал он к небу, воздев руки вверх. – Как мне понравиться ей? Вертолёта у меня нет. Явиться к ней с моим неподъёмным гравиметрическим прибором и удариться в воспоминания о моей бурной молодости? Так боюсь, она меня не поймёт. А может быть, пожаловаться на язву? Но за это тоже вряд ли можно полюбить.
Но у меня был серьёзный повод. Все десять дней перехода в море Рисер-Ларсена я в назначенное перед обедом время приходил в лазарет. Вертолётчик Громов зорко следил, как судовой фельдшер вливала в мои вены при помощи пятимиллилитрового шприца прозрачную жидкость под труднопроизносимым названием кокарбоксилаза. После всех процедур мне стало несколько легче. Но общая слабость и давящая боль в левой части остались.
Этот тупой зажим в сердце и быстрая утомляемость при нагрузках оставались у меня долгие годы, пока один из специалистов кардиологов не предположил, что, возможно, я когда-то на ногах перенёс микроинфаркт. И его предположение имело под собой основание. (Борис Симхович «поставил» этот диагноз намного раньше.) Я даже знал время и место этого не замеченного никем «события» и возвращался памятью к «Маркову», к начальнику станции и придуманному им авралу по перегрузке продуктов, к судовому фельдшеру, дай Бог ей здоровья, и к вертолётчику-асу Громову. Если кого-то интересует, как я вышел из неприятного для меня положения, то скажу лишь, что впоследствии мне было предложено два варианта. Один со стороны официальной медицины – оставить свою морскую профессию и жить спокойной мирной жизнью без нагрузок и стрессов. Другой со стороны моего старого знакомого, медика поневоле и спортсмена по убеждению, наоборот, медленно и постепенно нагружать себя исцеляющим бегом. Я без колебаний выбрал второй вариант, и был сразу же основательно проинструктирован и ознакомлен с системой Кеннета Купера. Я годами «выбегивал» своё сердце в любых, казалось бы, самых неблагоприятных условиях. Начинал я с 20 секунд бега на месте и постепенно подошёл к хорошим стайерским дистанциям. Но тут я забежал далеко вперёд, а нам надо вернуться в море Рисер-Ларсена, куда мы влетели на полных ходах 4 февраля 1976 года.