Обожествление Природы в сонетах серебряного поэта
Жаждущему дам даром
От источника воды живой
Откр. 21, 6.
Что есть другая жизнь, - и я отдам
Все голоса за этот звук верховный
Константин Бальмонт
Тезис – Природа является божеством, которое человек обязан лелеять всё своё бытиё, Бальмонт подтвердил своей личной жизнью, не менее, чем творчеством. Известна склонность поэта к путешествиям. Полиглот 1, изучающий культуру многих народов мира, он выступал с лекциями во многих престижных университетах. Бальмонт презирал пошлость европейских цивилизаций и восторженно отзывался о цивилизациях примитивных племен-островитян.
«Великие космогонии и живущие века предания, песни и сказки, создаются в умах людей, которые еще не порвали священного союза с чарованьями ветра, леса и луга, с колдованьями гор и зеркальных водоемов. (…) лишь души, целующие Землю и движущиеся под небом, вольным от закрытостей, с первородною смелостью и своеобразием ставят и решают вопросы, касающиеся всего полярного в Природе и в душе Человека» (5 – с. 60). Бальмонт считал, что общество может прийти к цивилизованному образу жизни, возродив и утвердив свою древнюю культуру, что в современных условиях осуществить невозможно. Поэтому редкие племена сохранили высокую культуру, что находились вдали от «цивилизованного» общества. Путешествия Бальмонта 2 дополняли его личность поэта, что способствовало весьма плодотворной деятельности.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу – луной (15 – с. 144).
Бальмонт обладал неиссякаемым источником творческой энергии, давая волю неукротимым порывам своего вдохновенья. И это характерно для него. Он искал ту единственную и неповторимую жемчужину в ворохе работ, чтобы вынести ее на свет и показать подлинным ценителям искусства ее томное сияние.
Как мир хорош в своей красе нежданной –
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной (15 – с. 145).
Бальмонт в своих работах искал не только зерно истины, но и ключ к ней, т.е. оригинальную форму, в которой он мог это зерно сокрыть от читателя, внушая ему ощущенье некоей заманчивости. Иногда это ему удавалось. Сборники «Горящие Здания», «Будем как Солнце», «Сонеты Меда, Солнца и Луны» тому подтвержденье.
Так в сонете «Звездные знаки» теза имеет весьма выразительный план. Природа предстает тем самым сокровенным бриллиантом, в котором всеми цветами радуги переливаются «две капельки росы, три брызга света» (8 – 218). «Стройная оправа сонета» напоминает утонченную огранку алмаза, прообразом которого является некий замысел, внезапно возникший у поэта, жаждущего исполнить функции ювелира. Антитеза противопоставляет Природе-Матери природу человеческую, его чувства и деяния; того, кто Музыку слышит в журчанье птиц и цветочном дыханье.
И так прожить весну, и грезить лето,
И в стужу целоваться горячей (8 – с. 218).
Синтез двух составляющих поэт находит в себе, поскольку ему, а ни другому истинному ценителю и претворяющему Слово Божие дано отобразить в Индивидууме все те высокие качества, которыми наградила его Природа, Всевышний. Концепция сонета: умей творить так, чтоб в твоих словах был Бог.
Не это ли веселая наука,
Которой полный круг, в расцвете лет,
Пройти повинен мыслящий поэт? (8 – с. 218).
Господь создал этот мир из ничего, вернее, Словом, но Словом исходящим от Него для нас непостижимым понятием, - вследствие чего, мы его окрещиваем, как ничего. Однако, для того, чтобы поэт был достоин своего Создателя, он должен «уметь творить» хотя бы «из самых малых крох» (8 – с. 219), которые тоже предоставляет ему Властитель.
Из черных глыб я белое кую.
И повесть чувства в сталь и свет одета (8 – с. 219).
Надо уметь и такое: свойство перевоплощенья, как и перевоплощать, - неотъемлемый атрибут настоящего мастера слова. А как иначе, ведь не каждому дано высказаться о себе в столь утонченной форме.
Свиваю мысли в тонкий строй сонета (8 – с. 219).
Синтез «Звездных Знаков» восходит к эпохе возникновения и шлифования бриллианта поэзии, - эпоха дантовских страстей и петраркистской школы. Вершина синтеза Поэт как представитель Демиурга, обязан оставить за собой след яркий и впечатляющий, что и символизирует ключевое слово сонета: комета. Поэт – это фантазер, чудак-романтик, который может изменить самому себе, или остаться верен, тому идеалу, который лелеет.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе (15 – с. 185).
Бальмонт ощущал себя избранным, о чём он периодически заявлял в своих поэтических строках. Выразительный тому пример его весьма амбициозное произведение «Избранный»:
О да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный,
Сын солнца, я – поэт, сын разума, я – царь (8 – с. 64).
Избранность поэта, личности, точнее, сущности которой Бальмонт придает вселенскую значимость, подтверждает сонетом «Поэт», обращаясь к своим «братьям»:
Поэты. Братья. Увенчали нас
Не люди. Мы древней людей. Мы своды
Иных планет. Мы Духа переходы,
И грань – секунда, там, где наш алмаз (8 – с. 217).
Этим катреном Бальмонт явно, «переходя за грань», возводит Поэта в ранг некоего божества, от слова которого зависит жизнь нашего мира, что подтверждается многими другими его изысканными приемами. Так мы можем провести множество тематических параллелей, где Бальмонт раскрывает нам весьма интересные тайны в психологии художественного творчества, некоторые из этих аспектов – явления неизученные в этой сфере. В них поэт выводит характерную для него формулу вдохновения, с ювелирным мастерством стилиста-метафориста, стремясь, при этом, к многовариантности («Звездные Знаки», «Что со мной», «Умей Творить»).
Поэт – это высшее призванье, поскольку именно ему уготовано судьбой быть изгнанником во Времени, чтобы в своих тяжких скитаньях добывать алмаз, в котором скрыто таинство мироздания. «Бальмонт хочет быть дерзким и смелым (…) совместить в себе палача с жертвой и сирену с призрачным черным монахом, он делает кровавыми даже свои детские воспоминанья, а между тем нежность и женственность – вот основные и (…) определительные свойства его поэзии его я» (3 – с.103).
Стремление к познанию может оказать на Индивидуума и пагубное воздействие, также как и стремление к созиданию. Это, может быть, воспринято Творцом как вызов. Возьмём, к примеру, грехопадение Адама, отведавшего от Древа Познанья. Идеал-фактор – это синтез, который должен свести две составляющие бытия к единому моменту: созерцанию.
Стремленье к высотам развивает в Индивидууме синдром Икара: - призыв: Будем как Солнце! – что может плачевно закончиться для летящего на огонь, за который он принимает свет Истины. Огонь подарок Прометея, прообраз Люцифера, развивающий в Индивидууме другой, не менее коварный синдром Сизифа. Хотя это уже не просто синдром, а фактор претерпевания бытия. Огонь, - по Гераклиту, - это источник возникновенья всего сущего, и этот тезис подхватывает Бальмонт, облекая свои мысли в сонетную форму. Одна из четырёх стихий Природы является главенствующей.
Пожар – мгновенье первое земли,
Пожар – его последнее мгновенье (8 – с. 217).
Дело не только в том, что здесь затрагивается временной аспект от сотворенья Мира до его конца. Этот временной отрезок предстает в трансформе пространства, разделенных на два подпространства, две сферы, в которых действуют божественные и нечистые силы, поскольку в них расположены два полярных источника, обладающие огненной силой две сферы или, как говорит поэт:
Два кратера в безумстве столкновенья,
Несясь в пустотах, новый мир зажгли (8 – с. 217).
Весь сонет полыхает в огне: его буквы как огненные словеса, предрекающие человечеству возврат к первоистокам. И это уже иной уровень в отличие от рассматриваемого нами положения на земном уровне «и возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу (Екк., 12, 7). Но будет ли Возрожденье на вселенском уровне?
Тезису о равноценности двух полярных Начал (ведь есть же существенная разница между огнем созидательной и огнем разрушительной силы) Бальмонтом уделено особое вниманье. Помимо проанализированных сонетов, «Похвала уму», «Бог и дьявол». Подобное явленье поэт сводит к весьма символической формуле: «безумие и Разум равноценны» (8 – с. 176).
Возвращаясь к «Поэту», отметим, что здесь задается фон его огненной симфонии Творца, с которой он не расстается на протяжении всего творческого пути. Ведь, когда «художник в миг», который все решает, он не может не почувствовать
… взрыв в жерле природы
просветный взор вовнутрь Господних глаз (8 – с. 217).
Перед нами встает несокрушимая сила слов эдгаровского гения, позволяющая открыть нашему взору неисчерпаемость смысла сотворенного Властителем Мирозданья. «Направь взор долу, в бездну пространств! – попытайся продвинуть его вдоль бесчисленных звездных верениц, пока мы медленно проплываем мимо (…). Разве даже духовное зрение не встречает повсюду преграды бесконечных золотых стен вселенной? – стен из мириад сверкающих небесных тел, одною своею бесчисленностью слитых воедино?» (7 – с. 243).
Симфония всепорождающего и всепоглощающего огня звучит почти в каждом «Сонете Солнца, Меда и Луны», как в самом сонете «Солнце»:
Сонеты солнца, меда и луны
В пылании томительных июлей (8 – с. 220),
так и в «Лунном Стихе» (названье символично)
прекрасна мудрость в пожелтевшем свитке,
сверканье тайн, огонь по письменам (8 – с. 224).
Тем самым будто заявляя, что только тот может именоваться подлинным Творцом, кто до самого конца сумеет постичь, а, значит, и слиться с этой непобедимой великой и, в то же время, загадочной стихией, постигая синтез двух Начал.
Но если я поэт, да не забуду,
Что в творчестве подземное должно
Вращать, вращать, вращать веретено (8 – с. 217).
Кстати, даже в таком незатейливом, лирическом даже по бальмонтовским канонам сонете «Рождение Любви» имеет место проявленье его огненного синдрома: в гомеопатически вписанных в ткань произведения эпитетах «красногрудка», «зарделась грудка», «заалели розы», «и молния узор небесной грезы».
В сонете «Наука» Бальмонт создает, фантастический по своей гармонии, цветовой контраст меж «зеленой тишиной», создаваемой царственностью елей, голубой вышине неба, красной пламенистости мака, «золота» «солнечных лучей», «хрустальности мечты» ручья и белых псалмов зимы. Причем, здесь он предстает, как покорный ученик-художник, благоговеющий перед подлинными красками Природы, но, все равно, не изменяющий себе и своему коронному гимну солнцепоклонника. 3
Создаётся впечатление, что Бальмонт синтезировал в себе все мифологические представления об Огне. «Олицетворение Огня и культ его вырастали из разных корней: Огонь, как спутник и помощник человека в борьбе с хищными зверями; Огонь как очищающая и целительная сила; Огонь как грозная и опасная стихия; домашний очаг, символ и покровитель семьи» (14 – с. 240). Следует отметить, что при параллельном анализе огненной стихии с диалектикой канонов сонета проявляется т. н. фактор триумвирата. Огонь – помощник человека; магическая сила; символ домашнего очага. Как и в самой структуре сонета: теза – антитеза – синтез.
Подобная приверженность Бальмонта к стихии огня вполне объяснима: в личности поэта заложен неумолимый синдром Икара, от которого освободиться ему невозможно, даже если ему грозит погибель. В сопроводительном эссе к одному из своих лучших сборников «Будем как Солнце», поэт, неспроста дав ей подзаголовок «Книга символов», излагает свое понимание многозначной символики Солнца и Луны. Он рассматривает этот момент с разных позиций: функциональной, эстетической, мистической, физиологической, философской и др.
Подтвержденье восторженности почитателя солярной стихии мы находим в «Сонетах Солнца, Меда и Луны». Здесь Бальмонт дает своей фантазии беспредельный простор, увлекающий его в глубокий Космос. «Ход вещей этого мира предопределен Солнцем… В какую страну не придешь - услышишь хвалы Солнцу. Сколько сияний в Солнце, столько в речи людской осиянных слов, и каждый кристалл поющего слова иссечен силою луча… Каждый человеческий Он есть сын Солнца… Каждая человеческая Она есть дочь луны…
Солнце – гений превращения, как Луна – гений преображения…
И самое, быть может, красивое в Солнце то, что оно умеет говорить через других… (7 – 533-534). Немудрено, что вселенский символ огня предстает в восприятии впечатлительного поэта подобного рода магнитом, бесповоротно увлекающим его в свои владенья. Естественно, подобный неудержимый полет таит в себе опасность: зловещий синдром Сизифа. Индивидуум, в экстатическом порыве созидания, может увлечься настолько, что сам не заметит масштабности созданного, пока не наступит миг, когда он поймет, что назад дороги нет, а остановиться не мог. Таящаяся в недрах неистовой Вселенной опасность не могла быть видна, из-за ослепляющего ему взор Света Истинного Познанья. Потому, сколь близкой тебе, при восхождении, не казалась Вершина, прислушайся к своему внутреннему голосу и, может, ты услышишь:
Влачи свой крест, жилец ты, иль мертвец,
Последний вздох… и вот всему венец –
Твое неумолимое паденье (2 – с. 5).
Мы не можем обойти стороной лирику других видных поэтов русского символизма, в которой преобладают солярные мотивы. Бальмонт занимает тут особое положенье. Его огненный девиз «Будем как Солнце!» не оставляет равнодушным солидарного с ним читателя. Сам поэт дает символическое объясненье своему появленью на свет.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор (8 – с. 83).
Как неподражаем Бальмонт в своем неистовстве. «Молния, пламя вулкана и лесной или степной пожар, а из него… вся изумительная бесконечность человеческих огней» (7 – с. 531). Эта маниакальная приверженность солярному величию, не только заражает его современников, но и заряжает огромной энергией, порождающей неудержимый душевный порыв.
Подобных достоинств, ни по своему многообразию, ни, по характерной для нашего светила, масштабности мы не встретили ни у одного из поэтов серебряного века 4. И, несмотря на это, есть то нечто, которое Бальмонт может (страшно после всего прочувствованного представить) поставить выше самого Солнца – это она: святая Любовь, которая была одной из стихий творчества и жизни поэта. Иначе было бы удивительно читать эти строки.
Погаснет солнце в зримой вышине,
И звезд не будет в воздухе незримом,
Весь мир густым затянут будет дымом,
Все громы смолкнут в вечной тишине (8 – с. 245).
Решенье в самом синтезе снимает все вопросы, которые автор ставит в сонете, нагнетая, одну за другой, картины-катастрофы.
Вздохнув, исчезнет в мире дух лукавый,
И будет равным быть или не быть –
Скорей, чем я смогу тебя забыть (8 – с. 246).
Вообще формотворческий фактор красок и звуков его Величества Природы одна из важнейших прерогатив Бальмонта. Трудно порой бывает определить, чему он отдает предпочтение. Поэтому немаловажным моментом в исследовании его сонетного творчества, нам кажется, т.н. идея «параллелей», как вариант идеи «синтеза», который его очень привлекает. С подобным явленьем мы уже встречались в сонете «Наука», и встретимся во многих его произведеньях, как, к примеру, «Рожденье Музыки»:
Был музыкою лес и каждый ров.
Цвели цветы, огромные, как луны (8 – с. 228).
Музыка подлинная, рожденная словом настоящего Поэта, может оживить окружающий тебя мир (Природу), более того, она способна вочеловечить любой ее уголок, каждый лепесток.
Повеял ветер в тростники напевно,
Чрез их отверстья ожили лучи,
Так первая свирель была царевна
Ветров и волн… (8 – с. 229).
Несомненный интерес вызывают бальмонтовские сонеты-медальоны: портреты виднейших классиков, как Леонардо, Микельанджело, Шекспир, Эдгар По, Шелли, Лермонтов, Скрябин и др. и здесь неутомимый «поджигатель» остается верен своему тезису, оставляя свой портрет настолько огненно выразительным в сознании читателя, что невольно хочется, перефразируя его крылатые строки, воскликнуть:
Бальмонт – мгновенье первое Земли,
Бальмонт – его последнее мгновенье (М. А.).
Так, Микеланджело, - это призрак, изливший своею сжатою душой «гнетущий воздух ладанных огней» (8 – с. 238); Леонардо мудростью воплощал «лукавую змею» (ядовитое жало – синдром огня); Марло – это
Борец, что в самом миге низверженья
Хранит в ночи огнем зажженный лик (8 – с. 239).
Что же касается Шекспира, то его «волшебная лира» позволяет нам «в пьянящий звон схватить текучий дым». Из них, естественно, выше всех похвал эдгаровский гений, чувствующий «передвиженья света», олицетворяющий «комету меж людей».
В его глазах фиалкового цвета
Дремал в земном небесно-зоркий дух (8 – с. 241).
Особо хочется отозваться о сонетах, посвященных Скрябину. В плане инструментовки они требуют более тщательного анализа, поскольку, как известно, Скрябин разрабатывал теорию синтеза нот и красок, а эти идеи были созвучны творческому методу Бальмонта, где во главу угла поставлены звукопись и живопись слов. Вообще, звукопись бальмонтовской поэзии это отдельная и весьма обширная тема.
Бальмонт не случайно выбрал сонет для воспевания Природы. В сонете он видел то нечто сакральное, которое позволяет выразить чувства перед таинствами этого мира, входя в магический круг сплетенья катренов и терцетов, составных поэзии сонета.
Четырнадцать есть лунное свеченье,
Четыре – это ветры всех миров,
И троичность – звено рожденья слов,
И все – единство, полное значенье (7 – 153).
Быть может, Бальмонт думал о четверичном его остове (два катрена + два терцета), когда доверил нам свои мысли.5 – «Огонь, Вода, Земля и Воздух – четыре царственные стихии, с которыми неизменно живет моя душа, в радостном и тайном соприкосновении. Огонь – всеобъемлющая тройственная стихия, пламя, свет и теплота; тройственная и седьмеричная стихия, самая красивая из всех. Вода – стихия ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос – влажный поцелуй. Воздух – всеокружная колыбель – могила, саркофаг – альков, легчайшее дуновенье Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля – черная оправа ослепительного бриллианта и Земля – небесный Изумруд, драгоценный камень, нежный расцветный Сад» (4 – 29).
Поэт в своих скитаньях никак не может определиться: то он беззаветно предан Слову Божьему, и готов все отдать за чарующие божественные звуки:
Люблю безмерно колокол церковный (15 – с. 163);
то он готов отдаться во власть «предводителю подземного мира», и предаваться всем тем порокам, которые присущи человеку, чтобы полнее ощутить все таинства Природы. Но, чувствуя, что она их от него скрывает он, обуреваемый страстями «Вселенского Стиха», в отчаянье восклицает:
Горит мой разум в уровень с Луной,
Подняв лицо, я Солнцу шлю моленье,
Склонив лицо, молюсь душой Земле.
Весь звездный мир – со мной как в хрустале (7 – с. 87).
В отличие от монументализма Брюсова,6 акцентированной метафоричности символизма Вяч. Иванова, столь же акцентированной культурологической поэтики и насыщенного библейско-мифологической образностью сонетов Волошина, в сонетах Бальмонта доминирует не философское начало, не мотивация, а импрессионистско-символистское воплощение возможностей мотивировки. Сонеты Бальмонта подчиняются в основном одной смысловой концепции – концепции полноты бытия, призыву к растворению индивидуумов в этом блаженстве безличия.
Я голубой учусь у неба вышине,
У ветра в камышах учился я свирели.
От облаков узнал, как много снов в кудели,
Как вольно, сны создав, их в бурном сжечь огне (8 – с. 223)
КОММЕНТАРИИ
1 «Я читаю без затруднений на языках – французском, английском, немецком, испанском, итальянском, шведском, норвежском, польском, португальском, латинском (следует пояснить, что названья языков и национальностей Бальмонт писал неизменно с большой буквы). Прикасался к египетскому, еврейскому, китайскому, японскому, к языкам Мексики, но, к сожалению, слишком поверхностно. Занимался еще грузинским и кое-как разбираюсь в греческом. Лепетал, в путях, по-самоански и по-малайски…» [6].
2 Бальмонт колесит по всему миру, ощущая бурные всплески вдохновенья, постоянно закидывая письмами своих близких и друзей. Однако он желает иметь достойного попутчика, столь же, как он, одаренного и знающего. Тем паче, что подходящая кандидатура есть, в лице Валерия Брюсова. Стоит только вслушаться как с присущим ему темпераментом и юмором, он уговаривает своего товарища по символизму отправиться с ним в кругосветное путешествие. «Соглашайтесь. Если бы Вы захотели поехать вместе со мной, это была бы сказка фей. Поедемте. Подумайте, что за счастье, если мы вместе увидим пустыню и берега Ганга, и священные города Индии, и Сфинкса, и Пирамиды, и лиловые закаты Токио, и все, и все» (ЦГАЛИ, ф. 56, оп. 3, ед. хр. 6, л. 55).
3 Существенным отличием развитых Солярных Мифов от архаических, является включение солнца в пантеон, в качестве главного божества, или одного из двух главных божеств: чаще всего, солнца и грозы (14 – с. 461).
4 Волошин, Вяч. Иванов, Сологуб, Балтрушайтис, Анненский, Брюсов, Блок, Белый и другие оставили нам весьма занимательные для подобного рода исследований произведенья.
Так Брюсов в своем приветствии к солнечному Бальмонту дает тому повод пожинать плоды многолетней деятельности.
Славой Солнца опьянялся,
Лунной магией дышал (11 – с. 82).
Интересно также посвящение Брюсова «К портрету Бальмонта», в котором говорится о родстве душ ощутимом относительно пылающей стихии:
С тобой сходились мы к одним огням (11 – с. 144).
От Вяч. Иванова прямо таки отдает бальмонтовской солнечной эйфорией:
От себя я возгораюсь,
Из себя я простираюсь,
Отдаюсь во все концы.
И собою твердь и землю,
Пышно-распятый объемлю:
Раздели мои венцы (13 – с. 15).
В такие мгновенья неукротимого восторга перед силами Природы, наделившими его, как поэта, магическими силами, Вяч. Иванов, испытав озаренье, восклицает:
… о таинственный Парнас (…)
Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас (13 – с. 19).
Подводя итоги нашего обзора (мы не сочли нужным представить на страницах нашей работы более развернутый анализ поэтических текстов по данной тематике), мы можем прийти к заключенью, что в лице Бальмонта у Солнца есть беззаветно преданный, неустанный и бесконечно благодарный его воспеватель. Бальмонт даже чувствует его ароматы, о чем и повествует с тем же неугасимым вдохновеньем.
В солнце звуки и мечты,
Ароматы и цветы
Все слились в согласный хор,
Все сплелись в один узор (8 – с.70).
5 Фактор обожествления Природы и её стихий нашёл характерное для Бальмонта отображение в его венках сонетов. Только чувствуя безальтернативность космогонической сути венка сонетов как такового, Бальмонт в каждом из шести своих созданий не отступает от заданной цели. К примеру, венке сонетов «Адам», моделируя жизненный путь прародителя «от рая к раю», Бальмонт, в соответствии со своим импровизационным творческим началом связывает проклятье Адама не с Евой, а с Лилит, матерью демонов. Сам же Адам предстает смысловым центром мира и в значительной степени – его творцом. Глубокую символическую значимость придает Бальмонт краснозему, из которого сотворен Адам. Этот цвет огня и крови, как бы предопределяющий дальнейшую судьбу персонажа, обрекающий его на вечное горение. Краснозем – это и отблеск пожара, из которого возник и от которого погибнет мир. опять-таки в полном соответствии с природой венка сонетов Бальмонт разрабатывает различные пласты, как, например, тема развития мирового духа цветка как воплощенье душ умерших и одновременно животворящего эротического начала.
6 Несмотря на свое критическое отношенье к своему бывшему другу и кумиру, Брюсов, не сдерживая своих чувств, в 1912 году признавался: «Равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было… там, где другим виделся предел, Бальмонт открыл беспредельность. Даже такой, казалось бы, недосягаемый по певучести образец, как лермонтовское: «на воздушном океане», значительно померк после лучших песен Бальмонта» (10 – c. 79).
ЛИТЕРАТУРА
1.Ананов М. Г. «Атомарная Модель Звукоряда». Новые аспекты теории литературы. Тбилиси 2001.
2. Ананов М. Г. «Призраки Эльдорадо». Сонеты. Стихотворения. Поэмы. Переводы. Драматургия. Проза. Тбилиси 1999.
3. Анненский И. Ф. Книги Отражений. Статьи «Бальмонт-лирик», «Символы красоты у русских писателей, «Что такое поэзия? (в дополнениях)». М., 1979.
4. Бальмонт К. Д. Избранное: Стихотворение. Переводы. Статьи // сост. В. Бальмонт М., 1980
5. Бальмонт К. Д. «Морское Свечение». Статья «Рубиновые Крылья». СПб – М <1910>
6. Бальмонт К. Д. Письмо Бальмонта к Шошане Авивит от 3 августа 1924 г. – ГБЛ, ф. 374, карт. 15, ед. хр. 45, л. 9.
7. Бальмонт К. Д. «Сонеты Солнца, Меда и Луны», М., 1917.
8. Бальмонт К. Д. «Стихотворения», М., Художественная Литература, 1990.
9. Библия. Ветхий и Новый Завет. Русское Библейское Общество. США – Швеция. Составлено в Китае. 1991.
10. Брюсов В. Я. Далекие и близкие. М., 1912.
11. Брюсов В. Я. Собр. соч. в 7-и тт., М., 1973-75. Т. 3. 74.
12. Ермилова Е. В. Теория и образный мир русского символизма. М., 1989.
13. Иванов Вяч. «Cor Ardens» в 2-х чч. М., 1911. Ч.1.
14. Мифы Народов Мира. Энциклопедия в 2-х тт., М., СЭ, 1987. Т. 2. 88.
15. «Сонет Серебряного Века» // Русский сонет конца XIX начала – XX вв, сост., вст. слово и комментарии Федотов О. И. М., 1990.