По дороге из села, словно грозовая туча, шёл дед. Сейчас войдёт в дом, бросит на стол сумку с хлебом, заглянет в комнату, сейчас… И Галя проснулась.
Сердце колотилось. Из-за неплотно задвинутой шторы били в глаза солнечные лучи. Ей захотелось рассмеяться – так было хорошо. Они – сбежали, спаслись. Теперь - в полной безопасности, а дед – за шестьдесят километров отсюда, в унылом доме своём, один остался.
Галя уж не надеялась, что Андрей согласится на переезд. Знакомые нашли для него работу здесь, в пристанционном посёлке, а, главное, - квартиру! Но, видимо, месяц «вольной жизни» остался в памяти, коли не побоялся он пойти против отца…
Галине же придавало сил то обстоятельство, что она ждала второго ребёнка. Не хотелось ей вносить новорожденного в дедов смурной дом… Снова – бессонные ночи, плач, пелёнки-горшки, рядом с недовольным свёкром – это просто ад.
За месяц до переезда Галина, как одержимая, уложила бельё, упаковала посуду, даже все Димкины игрушки спрятала, увязала, словно хотела саму память о себе и сыне увезти с собой. Она в мыслях уже была на новом месте, заранее пламенно любя его за обещанную свободу.
Дед ходил насупленный, Гале было даже жаль его. Она готова была простить и забыть всё, что было нехорошего, только бы уехать поскорее…
…Двухквартирный дом, в южной половине которого они поселились, был крайним в ряду домов вдоль автотрассы. На востоке тянулись лесистые сопки, утром солнышко выходить из-за них не торопилось. Проглядывало к обеду, и редкие коровы грелись в неярких лучах, стоя вдоль заборов.
Одна из сопок была выпукло-белой, как перевёрнутая чашка, на ней, в обрамлении сосняка, высился православный восьмиконечный крест. Отсюда он казался маленьким, но был очень хорошо виден.
На западе, до железнодорожной линии, теснились узкие огородчики, пестрели крыши. За железной дорогой, стальным блеском бегущей по насыпи, виднелся ещё ряд крыш, белела зимняя река, за нею, до самых далёких гор – поля, поля…
Было начало декабря, грохот проходящих составов отдавался в промёрзшей земле, в стенах домов.
Андрей никак не мог привыкнуть к ежечасному громыханию. Неспокойно, неуютно было ему на новом месте. Он и не подозревал, насколько сросся, всеми корешками, с родным селом. Учёба, армия – не в счёт. Сейчас было ощущение, что выдрали, почти насильно, из родной почвы, и сунули на новое место – приживайся!
Его по специальности, электриком, взяли на птицефабрику, он там осваивался понемногу. Но приходил домой – ни к чему не лежала душа, а значит – и руки не тянулись что-либо благоустраивать.
Всё он делал как будто из-под палки, работы же было – невпроворот. Привезли корову – Галина настояла, а вместо стайки – дощатый сарай. В отчем доме был электронасос, добывали воду из скважины, здесь же приходилось за водой топать на колодец…
Галина тоже вздыхала, обводя стены в прихожей – прежние хозяева ободрали облицовку, вместо стен – голый брус, со свисающей паклей. Она сама купила в магазине рулончики обоев, взялась оббивать прихожую. Сын «помогал» - утаскивал нарезанные мамой квадратики картона, которые она нанизывала на гвозди…
Муж хандрил, а Галя старалась не замечать этого. Хотя живот уже обозначился под халатом, сама выносила воду после стирки, поила у колодца корову. Сама себя и наказала тяжёлой работой – попала в больницу на сохранение.
Муж с сынишкой каждый день навещали её в больнице – Андрей взял отпуск без содержания,но полторы недели в больничной палате измучили её. Рвалась домой, а он встретил её… сумраком плотно зашторенных окон, пылью на полу, горой грязного белья в углу и скоплением белых банок, немытых высохших кастрюль на кухне.
Галя вздохнула обречённо, да и взялась разгребать эти завалы. Обидно ей было, но как будто кто-то шепнул в ухо: «Погоди. Ты не знаешь, что ждёт тебя впереди. Тебе ещё жизнь в дедовом доме раем покажется…».
Что это, что? Будто кто чёрным крылом махнул перед глазами. И вдруг впервые шевельнулся ребёнок под сердцем. Ворохнулся, и тут же забыла Галя непонятное предостережение. Господи, счастье-то какое… Маленький… Значит, впереди – жизнь. Не плохая, не лёгкая, а - какая есть, до краёв наполненная не только болью, но и радостью. Есть ради чего жить, и страдать – стоит!
…Двадцать третьего февраля муж на гулянку отправился. Пришёл поздно, принёс одеколон и рубашку, подаренные коллегами.
Рубашку Галина спрятала в шифоньер, а одеколон выбросила – мутило от запаха нестерпимо.
Очередное празднество на мужниной работе организовалось на восьмое марта. Андрей надел подаренную женой белую водолазку, и похорошел необыкновенно. Глаза поголубели, выступил румянец. Глядя, как он расчёсывает у зеркала пшеничные волосы, вспомнила Галя общагу… Окликнула мужа, а он не слышал, улыбался своим мыслям, далеко отсюда. И ревность кольнула душу.
Он ушёл, а она не могла успокоиться. Слёзы откуда-то взялись… Ходила по комнатам, Димка бегал сзади хвостиком, просил почитать сказку. И вдруг живот её перепоясала боль, Галя замерла, хватая воздух ртом. Отдышалась, боль стихла.
Едва отпустило, она решительно вытерла слёзы. Подозвала Димку, уселись с ним на диване, подложив под спину подушки, раскрыли любимую книжку. И тишина воцарилась в душе, затих ревнивый голосок.
…Наступил май. Галю измотала поясница. Ничего в наклонку нельзя было делать, к венику – хоть палку привязывай. Пол мыла шваброй.
В конце мая Андрей с Димкой проводили Галину в больницу. Она, переваливаясь, как уточка, поднялась по каменным ступеням и, помахав рукой, скрылась за высокой дверью.
Вернулась домой – с маленькой «лялей» на руках, что попискивала в ворохе пелёнок.
- Све-етик! – напевала мама, а Димка требовал, чтобы и его немедленно взяли на ручки…