Была середина февраля, а морозы не собирались отпускать.
- Дед, присмотри за Димкой, я бельё на улице соберу, - крикнула Галина.
- Ладно, - отозвался Семён Петрович.
Сын, которому был уже год и девять месяцев, сидел на диване, сосредоточенно запихивая кубики в бидон.
…Дымится наледь на реке, кусты закуржавели, облака розовые – солнце встаёт. Красота. Но – февральский мороз, пальцы стынут.
Галина торопливо отдирала от верёвки мёрзлые одёжки, что висели у бани, и вдруг услышала – хлопнула калитка. Встрепенулась, поспешила посмотреть. Это дед, помахивая сумкой, двинулся по дороге в деревню.
Галина бросилась в дом, успела вовремя: сын, подтащив стул, забрался на стол, уселся на самом краю. Ещё бы немного, и…
- Бу! – сказал Димка.
- Вот и было бы «Бу»! Иди ко мне! – она подхватила сына на руки, опустилась на диван, почувствовав страшную усталость. Как всё надоело… Начинается…
Что начинается, Галя знала слишком хорошо. Две недели назад была очередная стычка. Димка подобрался к печке, принялся с неописуемым восторгом выгребать золу из поддувала. Она выглянула из комнаты, ахнула. Тут вошёл с улицы дед, и с криком, «Ах ты!..», замахнулся на внука мёрзлой, в ледяных камушках, рукавицей.
Галя, не помня себя, налетела на Семёна Петровича, пихнула его к двери, сгребла на руки перепачканного Димку:
- Только тронь!
- Тигра лютая! - опешил дед. Повернулся, наткнувшись на дверной косяк, вышел, и дверью не хлопнул. Неделю не разговаривали.
В начале марта Семён Петрович вдруг собрался и укатил в город, подошла его очередь в зубопротезной клинике. И в Галиной беспросветной жизни образовалось светлое окошко.
Рано утром, проводив Андрея на работу, она собирала сына, они шли «управляться». Галя доила коров, сын бродил неподалёку. Потом шли давать сено, Димка носился вокруг зарода, барахтался в соломе. Она ловила сына, отряхивала, шли кормить кур и поросёнка, чистили двор.
Дома можно было, в кои-то веки, не вздрагивая от дедовых окриков, строить машину из стульев.
- Мама, дись! – Димка приглашал садиться рядом, поехали, мол. И гудел, изображая гул мотора.
Галя готовила обед. Приходил Андрей, оживлённый, обнимал жену, тормошил сына. Он как будто расправился, стал выше ростом.
После обеда Галя доставала швейную машинку, под её стрекотание сын засыпал, а когда просыпался – снова шли на улицу: кормили, доили, дрова носили к печке.
Если была хорошая погода, после обеда Димка спал в зимней коляске, на улице. Галя прогуливалась по ограде, мечтала, где и какие цветы посадит летом.
Как узница, выпущенная на свободу, она наслаждалась каждым днём. Унылый дом расцвёл, и всё, что давило, пугало, угнетало – словно улетело вслед за дедом.
Андрею утром не хотелось уходить на работу, вечером ноги сами несли его домой.
Какие были вечера! Долгие, спокойные. Можно было говорить обо всём, что думаешь, не пугаясь и не сдерживая себя. Галя удивилась, когда поняла, что она не только смеяться, улыбаться разучилась!
Андрей с Галей словно перенеслись в то счастливое недолгое время, когда жили в неустроенном доме – одни, своей маленькой семьёй.
- Уедем! – сорвалось, наконец, с её губ.
- Что ж он, один останется? Да и куда, к кому, тут дом справный, хозяйство, работа.
- Уедем!
- Конечно, без нас не пропадёт.
- Глядишь, женится ещё. На Дарье вон.
- Да не, вроде как не сладилось у них.
- Уедем, и сладится. Не могу я тут больше, Андрюш, сил никаких нет.
- Ладно, посмотрим.
Семён Петрович приехал бодрый, довольный. Выложил на стол два пакета. Галя заглянула украдкой: в одном были яблоки, во втором – копчёная колбаса и бутылка вина. Яблоки он оставил дома, со вторым пакетом, принаряженный, отправился в деревню.
- К Дарье побежал! – с торжеством заявила Галя.
- Может, к Матвеевым, - возразил муж.
- Не, к Матвеевым бы он водку взял. А с вином – к Дарье!
- А, его дело, не наше.
Кто знает, что наговорил Семён Петрович дочери, только вскоре пришло от неё письмо, адресованное Андрею. На листочке в клеточку сообщалось о городском житье-бытье, а внизу была приписка: «Скажи Галине, чтобы не обижала папку».
Андрей молча отдал письмо Гале. Писать ответ он не собирался.