Психоанализ

-- Сегодня мы будем работать со слоном.
-- Но я не хочу со слоном, - возмутилась я, - я же специально к вам пришла, потому что не знаю, что такое психоанализ. Зачем мне символдрама?
-- А символдраму вы знаете, - ехидно отозвался голос за спиной. Я смутилась. Не то чтобы знаю. Понятие имею. И невысокое, надо сказать, понятие. Правда, Лева…
-- Со мной Лева работал, - несколько смутившись пояснила я. – Так что зачем?
-- Гм. – Похоже, там тоже возникло некое смущение, перешедшее в возмущение:
-- Вот вы все по-своему делаете! Это сопротивление!
Я притихла. Лева чего-то говорил про эдипальные комплексы. Ну… пускай. Слон, так слон. Хотя какие под Москвой на фиг слоны?
-- Куда вы все время отвлекаетесь? – послышалось сзади, - вы должны погрузиться в транс…
О, господи! Я чуть не упала с кушетки, с ужасом просыпаясь. Опять чего-то не так! Только задремала, все же после работы и с вечным недосыпом… Ну ладно, может у них, психоаналитиков так принято.
-- Расслабляется правая рука, - я сосредоточилась и услышала монотонное бормотание, правду сказать, оно меня здорово отвлекало.
-- Расслабляется левая рука… - мне это надоело, и я решилась возразить:
-- А можно сразу? – Бормотание прекратилось, и раздался недовольный, но заинтересованный вопрос:
-- Что значит сразу?
Я с облегчением вдохнула, руки за голову, вниз, резкий выдох. Шавасана. Всё.
Пауза была длинной, и я успела увидеть пологий спуск к Москве-реке, песчаную отмель и зубчатую полоску леса справа. Небо было сумрачным, и вода казалась темной и холодной. Она и была холодной.
-- Сейчас вы увидите слона, - услышала я загробный голос и честно постаралась увидеть. Ну никак слон не монтировался с пейзажем среднерусской возвышенности.
-- Нету, - я грустно вздохнула, ну какие под Москвой слоны? В зоопарке разве что…
-- Это сопротивление, - голос был недовольным, с интонациями моей первой учительницы, у которой все ходили строем и стучали друг на друга, чтоб ей… Но мне стало стыдно, и я представила розового, как пупсик, слона, который тоскливо переступая с ноги на ногу топтался в мелкой холодной речке. Простудится еще, - сочувственно подумала я.
-- Ну? Видите слона?
-- Да, - согласилась я. Бедный слон, по-моему, не знал, куда ему деваться. Пока что он вылез на песок и недовольно отряхивался. Как собака. И размером он был с собаку, правда, большую.
-- Что он у вас делает?
-- М-м… - я напряглась и представила, как слон набирает хоботом воду, и с отвращением выливает на себя. Прижав уши. Он же слон, а не морж.   
-- Водой обливается, - я вздохнула, слона, точнее, слоненка было жалко.
-- Хорошо, - голос подобрел, - а вы не хотите с ним поиграться?
Еще чего! – в ужасе подумала я, представив холодный душ. И так дома горячей воды нету.
-- Да как-то… не очень, - промямлила я, мимоходом соображая, что со слоном дальше делать? До зоопарка далеко, а сено он вряд ли жрать будет.
-- Почему?
-- Ну… - я задумалась, - маленьким детям нельзя в холодную воду. Песок, опять же. Грязно.
-- Очень хорошо! – одобрил голос, - это комплексы!
Про комплексы, - это точно, - я успокоилась, - это значит, точно психоанализ. Не зря деньги платила. Хотя и жалко.
-- Вы все же с ним искупайтесь! – посоветовал голос.
Тебя бы туда, - раздраженно подумала я, - посмотрю, как ты в холодную воду нырять будешь! Мне-то приходилось в проруби болтаться, так ведь не на трезвую же голову!
Про слона я тем временем забыла, и он куда-то исчез.
-- Ну тогда прокатитесь на нем, - кокетливо посоветовал голос.
-- Да чего-то… - опять промямлила я, возмущаясь про себя. Я тебе что, Клеопатра? Или Таис Афинская? Вспомнив Таис, я попутно посетовала, что вот и у таких людей личная жизнь не складывалась, а по психоаналитикам не бегали. Все больше по мужикам …
-- Так что со слоном? – требовательно поинтересовался голос. – Будете вы кататься, наконец?
-- Хорошо, - поспешно согласилась я, пытаясь представить циркового слона в попоне, или как это у них называется? Что-то яркое, красно-золотое, блестящее… На ушах висит. Да, а как на него забраться? С табуретки, что ли? Так где здесь табуретка? И вообще я уже не понимаю, где все… Ой, да хрен с ним, скажу, что уже на нем.
Тут же явилось угрызение совести в виде Левы, сообщившее, что если пациент говорит: я уже там, -- это истерия. Там, - в смысле, на горе. А про слона он ничего такого не говорил, - успокоила я себя.
-- Ну где вы там? – по-моему, голос отчаялся, так же, как и я.
-- Да сижу, сижу, - успокоила я ее. С высоты слона, то есть, метров с двух, видна была деревенская тропинка, вся в пыли. И трава жесткая и выгоревшая. Какое же это Подмосковье? Это натурально наша степь. И шерсть у слона (А у него есть шерсть? Хрен его знает!) какая-то жесткая, как щетина у свиньи. Уж свиней-то я хорошо представляю. Когда их 150 штук, и все жрать хотят, что характерно…
-- Куда вы на нем едете? – благосклонно спросил голос.
-- В деревню, - обреченно сказала я, представив своих нетрезвеющих дядюшек. Да они этого слона за белку примут. Со мной вместе. А может, и ничего, может просто скажут: опять Сашка учудила! Одобрительно эдак. Мама, конечно, будет гордо всех оглядывать, а мне потом скажет, что у меня все не как у людей. Нет, чтобы лошадь, слона в деревню притащить! Можно подумать, она бы мне на лошадь разрешила сесть. Она даже брату не разрешала, потому что лошади лягаются. Даже в конюшню к тренеру притащилась, после чего брата с пятиборья выперли. Он, наверное, до сих пор не знает, за что…
Да я и сама всякую живность боюсь, вот там в деревне куры на меня напали. И бутерброд с килькой отняли. Еле выпросила, а эти гады… Рысь только жалко было, но ее ночью застрелили, когда мы спали.   
-- Ну что там? – нетерпеливо спросил голос. Я очнулась, и мне стало стыдно. Делом надо заниматься, а не ерунду всякую вспоминать. Хотя Лева чего-то говорил про регресс…
-- Да ничего, - фальшиво сообщила я, - стоят все, смотрят на слона.
-- Вам это нравится? – поощряюще предложил голос.
-- Нравится, - без энтузиазма согласилась я, чтобы не затягивать это дело и избавиться от несчастного слона. Как только с него слезть? Это у меня всегда проблемой было, то с забора слезть не могла, то с велосипеда. Всегда падала. А раз даже в канаву съехала на лесной дороге. Правда, навстречу какой-то придурок ехал и изо всех сил сигналил. И можно же было разъехаться, но видать он так же машиной управлял, как я слоном. Ругалась потом из канавы, да что толку!
-- Вам нравится, что все на вас смотрят? – голос стал приторно-сладким и тягучим, как конфета «коровка».
-- Нравится, - послушно согласилась я, отчетливо видя деревенских ребятишек, которые закатывались от смеха и крутили у виска пальцами. Я их понимала, какой в деревне от слона толк? Он даже молока не дает, а жрет, наверное, прорву. Мало того, что дачники дом заняли, так еще и слона приволокли. А уж что мама скажет, и я думать не хотела.
-- Время наше закончилось, - торжественно объявил голос, - сегодня мы хорошо поработали!
Слона-то можно отпустить? – нерешительно подумала я. – Или как там Лева говорил: попрощаться с образом? Пусть себе в свою Африку отправляется.
-- В следующий раз у нас будет тема «Ведьма», - с интонациями инквизитора сообщил голос. Следующий раз! Да еще один такой раз, и я рехнусь окончательно.
-- Ну уж нет, - запротестовала я, - только этого мне не хватало! Меня и так на работе ведьмой считают! - Я прикусила язык, вспомнив, как мой начальник отмахивался и орал: ты на меня порчу не наводи! Такая безграмотность меня ужасно возмутила, и я начала его успокаивать: какая порча? Будет только то, что вы сами себе сделаете, откуда ж мне знать, что с вами происходит, когда вы меня злите?
Он, правда, не успокоился, а еще больше в лице изменился. Темный народ! А она тоже, вроде, во всякую мистику верит, то-то говорила, что после работы со мной у нее кот заболел. И энергия куда-то утекла. Какая ж энергия при такой-то массе. Если скорость – ноль?
-- Что значит нет? – возмутился голос, - символдрама – это современный психоанализ…
-- А может, начнем с несовременного? – робко предложила я. – Который Фрейд, или там Юнг… Про вытеснения какие-нибудь. Или коллективное бессознательное.
-- Вот вы все время пытаетесь взять контроль! – продолжал возмущаться голос.
-- Боже упаси! – ужаснулась я, - как же я могу контролировать, чего не знаю?
-- Нет, вы пытаетесь!
-- Ну, привычка дурная, - покаялась я, - я же администратор, приходится все время…
-- Значит, будет тема «Ведьма». А потом «Освобождение из плена колдуна».
-- Нет, - мрачно сказала я, - мне этих ведьм и колдунов на эзотерических тусовках хватило. По-моему, я от них совершенно освободилась и хочу вот настоящую психотерапию. Психоанализ, типа. – Я опять прикусила язык, потому что с ужасом вспомнила, что на том трехдневном сборище, куда меня заманила Марта, обещая чуть ли не живого Лейнера в виде Левы, собрались подозрительно знакомые физиономии. И на йоге мы встречались, и на рейки, когда я туда с какого-то глюка забрела, и на индийских танцах, и на встрече с Учителем. И отовсюду я сбегала в ужасе, как тот колобок, и оттуда тоже сбежала, попутно отметив, что обещанный Лева имеет вид комсомольско-гебешный, и несет, что характерно, такую же чушь, но послабее Учителя. Неудивительно, тот на президентскую команду работает, а Лева на кого?
-- Почему вы так против символдрамы? – голос был почти нормальным, и я вспомнила то, что хотела забыть. Та конференция, два года назад, куда я просто сбежала из города, потому что не знала, что мне делать. Потому что впервые тогда я поняла, что я ничего, совсем ничего не могу сделать. Вот там, в этом маленьком, словно из советского прошлого, курортном городке, был совсем другой Лева.
-- Что вам хочется? – тихо спросил он, и видя совсем близко его темные, блестящие, все понимающие глаза, я снова ощутила тот шокирующий провал в отчаяние, и острое желание взять за изящно изогнутую ручку прозрачный сверкающий графин из богемского стекла, доверху наполненный водой, который я видела так отчетливо, со всеми его бликами и радугами, и шарахнуть о ближайшую стену. Лучше всего кафельную, или кирпичную, чтобы даже осколков не было, только сверкающая, влажная, хрустальная пыль.
-- Очень хорошо, - так же тихо сказал он, и я уже не видела ни его широко раскрытых темных глаз, ни чужого горного пейзажа в окне, дымчато-нереального и сказочно красивого, ничего, потому что слезы…
-- Потому что, - мрачно сказала я, - хватит с меня этих «автостопов» дурацких, «змей», «болот», «вулканов», «Золушек» и «фолиантов». -- «Автостопом» меня Марта чуть с ума не свела, мы полчаса ругались, как полоумные, когда она мне твердила, что у меня идеализация, потому что машина белая, а я тупо повторяла, ну что я могу сделать, если она у него белая! Стекла, правда, тонированные. Можно было, конечно, БТР, или «Урал» вообразить, но, по-моему, никто еще БТР на дороге не тормозил. Во всяком случае, в городе. И в Чечне не советовала бы.
-- Я же вам сразу сказала, что у меня проблема с матерью. Одна сплошная пещера. Так я не спелеолог. И даже не альпинист. -- Про альпиниста это у меня с горя сорвалось. Когда у меня Паук, поднимаясь на гору, пожелал ни с того, ни с сего влезть в пещеру, я пришла в ужас, вспомнив причитания нашей крестной от символдрамы: только не пускайте в пещеру! Это психоз! И в море – ни-ни! Это слишком глубинно…
В общем, промучив меня часа два подробным описанием страховок, фонариков и правил поведения под землей, Паук выбрался, наконец, наружу, и уже добравшись до вершины горы, и не забыв упомянуть, каким именно снаряжением он пользовался, сообщил мне, что он еще и мастер спорта по спелеологии. А я-то думала, просто альпинист. Оральную подпитку, правда, пришлось отложить до возращения в базовый лагерь, ибо он честно признался, что не взял с собой консервов, и спускался почти что в реальном времени, забивая крюк через каждые пять, или десять метров. Они тогда только вернулись с Эльбруса, и собирались в командировку, и мне уже все было ясно. И что мешает ему командовать, и что вгоняет в депрессуху…
Долгое молчание, очевидно, свидетельствовало о том, что перечисление священных понятий произвело впечатление.
-- Ладно, - с сомнением согласился голос. – В следующий раз будут свободные ассоциации, но вообще-то это не вы должны решать…               
 
-- Какие у вас ассоциации при слове спальня?
-- Штора, - мгновенно ответила я, снова расстроившись. Увидела по дороге сюда штору, идеально подходяшую к моим обоям. Светло-зелено-серебристую. И фактура что надо, не нейлон какой-нибудь, а необыкновенно тонкий хлопок, как шелк, как паутинка. Мечта, а не штора! А зарплату опять хрен знает когда дадут. Я расстроилась и замолчала. Можно подумать у меня спальня, как мечта. Где в советской квартире отдельную спальню взять? Тут тебе и офис, и гостиная, и библиотека. Четыре в одном, потому что спальня тоже. Где-то же спать надо, хоть и под компьютером.   
-- Ну что же вы? – послышался недовольный голос. – Кроме шторы там есть что-нибудь?
-- Ну спальня, - сказала я, удивившись. – Чего ее описывать? Кровать такая… деревянная. Мы на ней спим.
-- С мужчиной? – уточнила она. Я испугалась. Неужели во мне такое что-то… нетрадиционное?
-- А… с кем? – робко уточнила я.
-- Ну ладно, - снисходительно позволил голос, - продолжайте.
Я напряглась и вспомнила какой-то буржуйский каталог, была там спальня, какую я бы хотела иметь. Вообще-то, будь моя воля, я бы спальню сделала из натурального дерева. Как дом под Новгородом, из натуральных бревен. Проснешься так ночью, проведешь рукой по гладкой прохладной поверхности, и опять спать можно. Или не спать. Чего спать, когда белые ночи? Кровать там, кстати, была деревянная. Но без всяких наворотов, типа пружин или пуха. Так что жестко было. Но что-то в этом… 
-- Что вы так медленно думаете? Тут думать не надо, что в голову приходит, то и говорите.
-- Ночь, - машинально сказала я, - подушка, одеяло, простынь, - подумала и добавила, - накрахмаленная, без синтетики. Мебель, шкаф там для одежды, столик для косметики… - я слегка запнулась, столик-то зачем? У меня ее столько не бывает. Ну ладно, все равно в комплекте столик. – Зеркало. Музыкальный центр. Телефон.
-- А телефон зачем?
-- А что я, каждый раз вставать и бегать буду? – удивилась я, попутно удивляясь про себя, откуда в спальне взялась гимнастическая стенка. Ну с другой стороны, нет у меня такой квартиры, чтобы отдельно спортзал делать, а это единственная комната, где место есть. Не на кухне же шведскую стенку лепить? Хорошо им там, на Западе, да и у нас уже бывает… Я неожиданно размечталась. Проковырять бы дыру на чердак, сделать там мансардное окно, и никакой мебели! Матрас такой, как он называются, не помню, компьютер со всякими наворотами для цифрового монтажа, кресло на колесиках, как в аппаратной на Шаболовке, пару магнитофонов, простой и профессиональный, придется все же полки для кассет, а куда денешься? Да, компьютера два все же придется, так мне муж и даст всю ночь пользоваться, пусть уж в интернете сидит…
-- Все, что ли? – с тоской спросил голос, - вы что сегодня, совсем работать не хотите?
-- Кресло, - мечтательно сказала я, забыв, что речь все еще о спальне. А я-то уже мысленно на кухню перебралась, попутно все там выкинув и проковыряв полуметровую стенку на предмет встроенного шкафа. А на свободном месте... -- на колесиках, – машинально договорила я, уже ощутив, что делаю что-то не то.
-- Почему на колесиках? – ошарашенно переспросил голос. – Вы что, издеваетесь?    
-- Да все собственно, - растерянно сказала я, - чего там еще надо? Спать, да и все. Ну, книжку перед сном почитать. Пусть книжка лежит. На столике.
-- Ну ладно, - голос тяжело вздохнул. Все так все. У вас вот в спальне не хватает одной важной вещи.
У меня много чего не хватает, - мрачно подумала я, - так что ж теперь? Где ж деньги-то брать?
-- Подумайте, чего вы не назвали, - строго предложил голос.
-- Кондиционер, - брякнула я, представив, что придется выходить отсюда в эту парилку на улице. Здесь все ж хоть вентилятор.
 -- Кондиционер? – в голосе было такое возмущение, что я опять испугалась. Ну это конечно роскошь, еще и в спальне кондиционер. Лучше там, где компьютеры. Или на кухне.
-- Ну, вентилятор хотя бы, - робко предложила я, - а то дверь закрывать приходится, сквозняка нет. Хотя под вентилятором спать не очень-то…
Голос сурово молчал, и я попыталась оправдаться, - ну жарко же. Тем более, когда… это.
-- При чем тут кондиционер? – голос стал каким-то сдавленным и почти шипящим, - вы совсем другое не назвали. Простое совсем!
-- Коврик, что ли? – предположила я, мимоходом удивившись живучести советских представлений о необходимых вещах, как то хрусталь и ковры. Никогда этого не понимала. А сколько страстей вокруг этого было! Как их делили страстно, когда одну вазу на отдел! - пусть коврик, ладно, только небольшой. Не люблю я, когда ковры…
-- Да при чем тут ковры! – вскричал голос, - ковры-то при чем?
-- Не знаю, - я совсем растерялась. – Это вы сказали, что чего-то не хватает, а чего еще? Телевизор я не смотрю, он у меня будильником работал. А теперь мобильник, так что телевизор не нужен. 
-- В вашей спальне нет кроватки ребенка! – торжественно сообщил голос. – Вы ребенка совершенно не упомянули! Значит, вы не считаете себя матерью!
Я лишилась дара речи. И даже извернулась на кушетке, попытавшись оглянуться, не послышалось ли мне? Некоторое время мы смотрели друг на друга, но для меня ракурс был неудобным, и я вернулась с прежнее положение, пребывая в полнейшем замешательстве. Моему ребенку уже собственную спальню нужно. А лучше квартиру. Может, она внука имеет в виду? Так с какой радости он в моей спальне должен быть? Чай свои родители будут…
-- Вот отсюда у вас и чувство вины, - с такой же торжественностью продолжал голос.
-- Угу, - согласилась я, - может и так. -- Я Фрейда не читала, но что-то сомнительно, что в те времена дети в родительской спальне обитали. У них там вообще кормилицы были, и куча прислуги. У нас конечно. Только ребенок, когда был ребенком лет так с трех-четырех, как раз в комнате и находился. А мы где попало, на кухне там, или в ванной. А что делать, когда на все про все одна комната?
-- Ну ладно, - снисходительно продолжил голос, со свободными ассоциациями все ясно. Теперь о ваших отношениях с мужчинами.
-- Давайте, - охотно согласилась я, - это все поинтереснее.
-- Вот когда у вас впервые появились чувства к мужчинам?
-- К мальчикам? – уточнила я. Ответа почему-то не было, и я охотно продолжила: ну я вообще с детства успехом пользовалась, меня всегда звали играть. А других девчонок не звали.
-- Во что? – в голосе послышалась заинтересованность.
-- В войну, -- с удовольствием сообщила я, подумала и добавила, - и в хоккей.
-- Почему в хоккей?
-- У меня клюшка была. – Наступило молчание, и я поспешила уточнить: ну тогда это дефицит был, а нам из Москвы привезли. То есть, брату.
-- В хоккей-то почему? – возмущенно воскликнул голос.
-- А я футбол не люблю, - удивилась я, - а в хоккей мы и летом играли, все равно у нас льда толком нету.
-- Что вы чувствовали, когда играли с мальчиками в хоккей? – терпеливо спросил голос.
-- Как когда, - я задумалась, - если шайбой попадет, мало не покажется. Да и так, падали, конечно. Щитков же не было…
-- Ну хорошо, бог с ним, с хоккеем, вы же понимаете, о чем я говорю. Когда у вас появилось сексуальное чувство к му… мальчикам?
-- В девятом классе, - не задумываясь ответила я, - мне мальчик понравился. -- Я даже глаза закрыла, представляя. Странно, сколько лет прошло, а я помню его лицо, и сейчас узнала бы. Если нас еще можно узнать…
-- И… что? – голос почему-то понизился до шепота.
-- В смысле? – Я очнулась.
-- Ну он с вами переспал?
Я растерянно похлопала глазами, не зная даже что ответить.
-- Да как-то… - промямлила я, - в те времена не принято было.
-- Ну чем это закончилось?
-- Да оно, собственно, и не начиналось. Он об этом и не знал вовсе. Это же он мне нравился, а не я ему.
-- Почему он вам понравился? – терпеливо спросил голос. – Вы это понимаете?
-- А чего тут понимать? – Удивилась я, - он лучший математик был в школе. И потом на мехмат поступил. И свитер у него был красивый, - я опять удивилась про себя, - надо же, и рисунок помню, темно-красный на сером фоне. А лицо… ничего особенного, в очках даже, правда, заметно меня выше. Есть у меня некий идеал внешности, и уж конечно маленький рост туда не относится. Хоть и доминантный признак.
-- Хорошо, - утомленно сказал голос, - а что еще было?
-- Ну в институте, преподаватель мне нравился.
-- Он с вами переспал? – оживился голос.
-- Бог с вами! – ужаснулась я, - в те времена… -- Да в наши времена, по-моему, и в ходу таких понятий у нас не было. Преподаватель это было что-то… Странно было даже представить, что он ест… или наоборот. А уж это!
-- Что вы мне ерунду говорите! – возмутился голос, - в таком институте! Знаю я, как там было!
-- Он еще секретарь комитета комсомола был, - обиделась я, - как тогда говорили, идейный коммунист. И сейчас, кстати, тоже, хоть и профессор уже. Были такие…
-- Комитет комсомола! – голос просто захлебнулся, - вы что, не знаете, что там творилось? Как они там все друг с другом трахались!
-- Не знаю, - с сомнением сказала я, -- вроде ничего такого не помню. Читала Полякова, да, но у нас как-то… Все больше мероприятия всякие…
-- Да я… Да я тоже в комитете комсомола была! – голос неожиданно приобрел некую мечтательность, - вот помню поехали мы на базу отдыха, я такая молодая, наивная, а там товарищ из горкома… - голос просто зажурчал, а я тоскливо скосила глаз на часы над дверью, это что же, мне в мое время еще про горкомы слушать? Хватит того, что я при них жила.
-- И он меня ущипнул так откровенно! – голос стал громче, и я услышала, опять тоскливо вздохнув, - а потом, ну все же взрослые люди…
-- Извините, - смущенно встряла я, - меня вот как-то никто не щипал. – Подумала и добавила, - не нашлось такого самоубийцы.
-- А вы подумайте, почему? – ехидно поинтересовался голос. Мне вдруг стало грустно, я попыталась вспомнить чего-нибудь подобное, но никак не могла представить себе, как это какой-нибудь член, пусть даже какого-нибудь бюро, какого-нибудь горкома, так вот подошел бы, да ущипнул? Ну я не знаю.
-- Вот вспоминается что-нибудь? – голос был поощряющим.
-- Да! – с облегчением вспомнила я, - было дело! Только не щипал, а руками схватил. Да и как бы он щипал, когда я в зимнем камуфляже?
-- И что? У вас лицо так изменилось, там что-то приятное было?
-- В общем да, - согласилась я, -- это в Грозном. Обстрел был, а так хорошо. Все свои.
-- Да с ним-то что?
-- Да неудобно было сразу в морду. Во-первых, герой России. Во-вторых, в возрасте уже. А в третьих, – друг нашего командира. Да и что на него обижаться, пьяный был в хлам. Просто он в дверях стоял, а мне пройти надо было.
-- Так чем кончилось-то? – с отчаянием спросил голос. 
-- Ну, пролезла в дверь, а дальше не до него стало. Он-то тихий, а у другого              крыша совсем съехала, грозился всех перестрелять. Меня, собственно, по этому поводу командир и позвал…
-- С вами все ясно! – гневно заявил голос, - работать вы не хотите, и что с вами дальше делать, я не знаю!
-- И я не знаю, - согласилась я, - раз уж психоанализ мне никак, тогда не знаю.
-- Я вам объясню, что происходит, - голос смягчился, - просто я вам напоминаю вашу маму. – Я тихо ужаснулась, проблема проблемой, но маманя как-никак красоткой была по тем стандартам. – Это называется переносом, - продолжал вещать голос. Вы переносите на меня зависть к матери… Так и должно быть, перенос – это правильно.
Чего-то у них не то в психоанализе, - удивилась я, благоразумно промолчав, - а нам объясняли, что перенос, равно как и контрперенос – это что-то нехорошее. Не зря пришла все же, чего только не узнаешь!
-- И вообще вы завидуете женщинам…
-- Каким? – ошарашенно переспросила я, - почему? – Подумала добросовестно и добавила: ну может где-то есть такие женщины, но я их чего-то не вижу. В кино разве что…
-- Потому что они чувствуют себя женщинами, - мою реплику голос проигнорировал и продолжал: они ведут себя как женщины…
-- А, истерички, что ли? – я успокоилась, - так бы сразу и сказали. Истерики я и сама могу. Только надо знать, где, когда и кому.
-- В смысле? – с надеждой переспросил голос.
-- Знать надо, где прокатит, - пояснила я, - начальнику не буду же устраивать, уволит на фиг. А заместителям можно. И то не каждый день.
-- Вот! – осуждающе воскликнул голос, - вы и думаете, как мужчина!
-- А что делать? - Уныло согласилась я, - у меня на работе большей частью не мужики, а истерики какие-то. Хуже баб. В Чечне только и можно расслабиться.
-- А, там вы в центре внимания. Вам это нравится.
Я вспомнила анекдот про бабу-ягу в Ханкале и задумалась. Что-то в этом есть, конечно, но кому нужны неприятности на свою… голову? Как приучили не высовываться, так и делаю. Если там внимание обратят, такие разборки начнутся! Какого… здесь гражданский специалист делает?
-- Вам нравится? – настойчиво повторил голос, - вот что вам там нравится?
-- Думать не надо, - мгновенно ответила я, - то есть, что меня не касается, о том и не надо. Решать есть кому. А  у меня четко свой раздел: от забора и до обеда.
Наступила пауза, потом голос осторожно уточнил:
-- Это у вас юмор? -- Это не у меня, - я смутилась, – это в сборнике «Армейские анекдоты».
-- Юмор – это хорошо, - одобрительно сказал голос, - значит, у вас нет паранойи.
-- Паранойя как раз есть, - так же смущенно пояснила я, - но вообще-то это не паранойя. Это люди такие.
-- То есть? – ошарашенно переспросил голос.
Я вздохнула, печалясь о падении нравов, стыдно говорить, но что поделаешь! Психоанализ все-таки!
-- Вот познакомились в компании с мужиком, например. Поговорили.
-- Он вам понравился? – радостно воспрял голос.
-- Ну да. И рост, и глазки, и на гитаре играет. А потом ни с того ни с сего является ко мне на работу. С бутылкой коньяка.   
-- Вы обрадовались? – голос замирал от предвкушения.
-- Ну… - я задумалась. Скорее, удивилась. Но, в конце концов, почему бы не выпить?
-- Так что было? – поторопил меня голос.
-- Выпили, - сообщила я, - а потом вопросы начал задавать. Странные.
-- Что значит, странные?
Я замялась, не зная как ответить. Потому что отвечать не собиралась.
-- Он предлагал что-то такое, что противоречит вашим принципам? – официальным тоном предположил голос, - какие-то фантазии неприемлемые?
-- Конечно неприемлемые! – возмутилась я. Столько времени прошло, а меня это до сих пор возмущает. Меня по заданию охмурять! – Информация ему нужна была!
-- Информация… - в голосе была растерянность, - о ваших сексуальных фантазиях?
Я совершенно отчаялась.
-- Если бы! О… других людях!
-- Это паранойя, - сделал вывод голос, видимо, поразмыслив.
-- Вот я и говорю, -- согласилась я, - люди такие. Комплимент просто так не скажут, все с целью.
-- А как вы меня воспринимаете? – осторожно поинтересовался голос,
Никак, - мрачно подумала я, - разве что самооценка повышается. Если это психоаналитик, тогда я вообще Фрейд. А лучше Юнг. Тоже в фантазиях жил…   
-- Может, и я на кого-то работаю? -- Ехидно предположил голос. – А вы что-то лишнее скажете?
-- Да лишнего сколько угодно, - согласилась я, - мне не жалко.
-- То есть, вы каждое слово контролируете? – возмутился голос.
-- Зачем? -- Удивилась я. – Если о моих фантазиях, так пожалуйста. Только проблемы-то у меня реальные.
-- Ну хорошо, - решительно сказал голос, - вот вы в детстве онанизмом занимались?
-- Нет, - я вздохнула, сожалея об упущенном времени, - не додумалась.
-- Разве об этом думают? – ужаснулся голос.
-- Вот я и говорю, - согласилась я, - как-то в голову не приходило.
-- Опять голова! Вы что, никогда голову не теряли?
-- Пока нет, как видите, – Я опять удивилась, -- везет, наверное?   
Наступило молчание, а я лениво размышляла, не хватит ли валять дурака? Голову я не теряла! Голову не теряла, а вот когда весь мир суживается до узкого тоннеля с черными стенами, и тоннель этот просто вход в черную, затягивающую воронку, и бессмысленно сопротивляться этому черному отчаянию, но все равно зачем-то сопротивляешься, барахтаешься, а может, правильнее было бы отдаться потоку, увлекающему вниз, на дно? И там, ощутив твердость этого каменного отчаяния и безнадежности, оттолкнуться и начать путь наверх? Попробовать вынырнуть на поверхность? Но это могу сделать я и только я. Или не сделать. Или не могу. Только при чем тут вся эта бодяга, которой мы занимаемся? Или на самом деле у меня юмор такой? Армейский. Когда сапоги надевают на свежую голову…

-- Вот кстати, - оживленно спросил голос, - раз вы с такими людьми общаетесь, что вы думаете о полковнике Буданове?
-- Господи! – я чуть не застонала, больше народу поговорить не о чем, куда не придешь, всех эта тема интересует. – С какой радости мне о нем думать? Он мне что, родственник?
-- Разве вас это не возмущает?
-- Меня уже давно ничего не возмущает, - машинально ответила я, про себя удивляясь, почему я должна тратить время на обсуждение этого бреда, который в телевизоре мусолят. – Если всем возмущаться, чего у нас происходит, надо в правозащитники идти. Хоть долларов отвалят. Только это когда совсем заняться нечем… 
-- Вот вы представляете, что такое изнасиловать женщину?
-- Нет, – утомленно ответила я, скосив взгляд на часы, если и до конца этот бред придется слушать… -- бред это все, - машинально произнесла я вслух, зачем-то втягиваясь в разговор, -- захотел бы, к нему бы очередь выстроилась. Только, я думаю, ему там было чем заняться. А это просто шоу для… --Я благоразумно проглотила непочтительную фразу: для таких вот, как ты. Профессиональных страдальцев за телестрасти.
-- Вот, - возмущенно сказал голос, - вот этим они там и занимаются. А потом притворяются, что невменяемые. Командовать же мог!
-- Это да, - машинально подтвердила я, - командовать они в любом состоянии могут. 
Я некстати, или кстати вспомнила Тамару из московской психотерапевтической тусовки. Точнее, ее ехидные реплики, которые она отпускала на какой-то правозащитной конференции, попутно вспоминая свои кавказские командировки. К тому времени она уже пришла к выводу, что правозащитники – это не мужики, и была в восторге от спецназа. Боевиков, которые у нее лечились, она тоже, впрочем, вспоминала хорошо. Они были непьющие, и страшно боялись, когда она грозилась пожаловаться на их плохое поведение родителям. Сразу превращались в детей, трепетали и обещали исправиться. У них вообще-то воспитание лучше поставлено. И предков чтят…
Я отвлеклась, и пропустила какой-то очередное экзальтированное восклицание. Вот такие восклицания Тамара меланхолично и комментировала: «в горы бы ее! Рожу прикрыть, и сойдет… Когда боевики романтические герои – это диагноз!»
-- Экспертизу какую-то придумали! – продолжала возмущаться она. –Притворяется же!
Я услышала, и мне стало совсем тоскливо. И сквозь привычный, уныло-надоевший антураж кабинета словно бы начали проступать страницы несуществующего альбома, скорее даже не с фотографиями, а стоп-кадрами, на которых были мои друзья, или приятели, или просто те, кого я знаю уже много лет. Я давно знаю их, и не могу не видеть, как меняется взгляд, как более простыми и конкретными становятся фразы, как явственно сужается круг тем и интересов, и остается только одна тема, о которой всегда и все они могут поговорить, и где могут понять друг друга. Война.
И самое страшное, когда я понимаю, хотя не хочу, не хочу видеть и понимать, что от человека осталась только знакомая оболочка, а его нет. Его больше нет, потому что он забыл написанные им стихи, он не понимает, зачем рисовал когда-то и удивляется, когда я показываю ему нарисованные два-три года назад картины, он не чувствует и не хочет понимать своих близких, и остаются только воспоминания, где ему было… нет, не хорошо, нет. Где он был таким, каким должен был быть, где он выполнял приказы, считая что делает нечто важное и нужное, где терял друзей, где, - было и такое, – побеждал. Не зная еще, что это никому и ни за чем не нужно…
Я вижу все это и ничего не могу изменить. Много лет мне казалось, что можно остановить, удержать, хотя бы замедлить этот разрушительный процесс. Если говорить, если понимать, если… любить. И все это оказалось иллюзией. Моей иллюзией. Я больше не могу жить иллюзиями, и я не знаю, как жить в реальном мире. Если он такой, как он есть…
-- Вот зачем нужна эта экспертиза? – я снова услышала голос, и машинально ответила:
-- Мне – не нужна. И любому врачу не нужна, который с травматиками работал. Это и так видно… 
 Наши нейрохирурги с восторгом рассказывали, что вот теперь… вот совершенно объективно… чуть ли не глазом можно рассмотреть антитела, которые разрушают клетки мозга после контузий, и можно их определить… и посчитать… и как это все научно и реально. И очень удивлялись, когда я задавала вопрос: а что делать, когда определим? И из их удивленных, невнятных восклицаний опять получалось, что ничего. Нельзя. Сделать.
Ничего! А как жить, если я ничего не могу?
-- Вы на самом деле считаете, что ничего нельзя сделать? – неожиданно спросила я.
-- В смысле? – растерялся голос.
-- В смысле психоанализа, – утомленно пояснила я, -- работаем-работаем, а толку что-то не видать.
-- Потому что вы такой клиент, - немедленно ответил голос. – Вы сами все решаете. Чего хотите, то и делаете. Анализируете, что я делаю. Я так не могу работать! 
Я искренне удивилась.
-- Так здесь же вы командуете. Я просто команды жду, когда вы мне скажете: заткнись, здесь я решаю. Какой техникой работать. Или на какую тему. Как скажете, так и будет.
-- Я не могу, -- после длинной паузы пояснил голос, – я про вас сведения собирала, у нас же общие знакомые. Они о вас говорили, что вы тоже специалист.
-- Так что? – снова удивилась я, - мы ж не на научной конференции, вы – терапевт, я -- клиент. Причем тут мои какие-то знания? Тем более, их особо и нету.
-- Нет, - решительно сказал голос, -- я вас боюсь…