16
Женя закончила свой рассказ при полном молчании Елены Юрьевны, не поднимающей глаз. Пауза затянулась, и это отдаляло женщин все больше. Первой не выдержала Женя:
– И кто я... по-вашему? Ожившее привидение или сумасшедшая? И как мне жить с этим наваждением?
– Погодите, не надо так. Мы попробуем разобраться... Давайте я вам расскажу о своих предках, а вы – о своих. Может, что-то состыкуется? Может, мы с вами дальняя родня, и это голос крови говорит... В общем, что-то из области памяти поколений...
– Говорите,– вздохнула Женя.
– Я знаю немного. Мой отец погиб во время войны, он знал больше, он и сохранил все эти фотографии, его наше древо интересовало... От первого брака дедушки детей не осталось, а второй раз он женился поздно, как я теперь понимаю. Революция застала деда в Германии, сюда он больше не вернулся. За границей у него было имя, так что по сравнению с другими ему жилось неплохо. Дом его матери, моей прабабки, вот этот дом, был ею передан в наследство какой-то Лебедевой.
– Ляля и есть Лебедева... Это родная моя тетка.
Елена Юрьевна дико взглянула на Женю, но тут же взяла себя в руки.
– Да, да, конечно... Хотя у меня от всего – голова кругом. Сердце вашу версию принимает, столько всему доказательств, я не могу их отвергнуть... Но рассудок...
– Мой – тоже, не стесняйтесь.
– От второго брака у деда было трое детей. Перед второй мировой все перебрались во Францию, в Германии, сами понимаете, что уже творилось. Мой отец к тому времени успел закончить Берлинский университет. Его звали Юрием Михайловичем.
И в нашей семье тоже было трое детей. Отец погиб участником французского Сопротивления, а мама, она наполовину полька, наполовину француженка... Так вот, моя мама сделала жуткую глупость. Она была так потрясена немецкой оккупацией во Франции, что не смогла простить этой стране капитуляции. Считала это предательством. Смерть моего отца ее добила, и она уехала в Россию... На свою погибель.
Ее приняли как жену Героя Сопротивления, да еще коммуниста. Мама тоже вступила в компартию... еще там, во Франции. А здесь, на так называемой исторической родине своего мужа... Он, правда, родился в Германии, но все равно – русские корни... В общем, брат наш старший отказался ехать за матерью, а мы с сестричкой Жанной ее не бросили... Не буду рассказывать, каким кошмаром обернулась для нас жизнь на исторической родине предков! Приютила нас Лариса Лебедева. Мать ее была крупной революционеркой, а потому...
– Ляля Лебедева... На нее это похоже – тяга к социальной справедливости...
– Так вот, Лариса Лебедева, очевидно, пользовалась у властей авторитетом – ее дом тогда еще за нею сохранился, а когда мы нагрянули... В общем, мать арестовали как «французскую шпионку». Теперь-то я понимаю: Лариса и настучала. Очевидно, боялась, что мать станет претендовать на ее жилплощадь.
Когда мы узнали, что мама погибла в лагерях, сестра просто сбежала во Францию. Ей крупно повезло – брат каким-то чудом добился, чтобы ее выпустили к нему. Там наша Жанна и вышла замуж, родила детей и все время звала меня к себе. Дом этот превратился в коммуналку. Когда этот процесс пошел, Ларисе все же удалось отстоять две комнаты. Нас было четверо: я, Лариса с мужем, и мой новоиспеченный супруг. Лариса пошла на повышение в партийной карьере и уехала в Москву.
Больше мы о ней не слышали... А мы с мужем были тут прописаны... Теперь у меня во Франции куча родственников, а меня здесь могилы держат. Мужа и дочки... Маминой могилки мы так и не нашли... Где-то в Сибири травой поросла, или она в общей могиле лежит... Даже странно, что я уцелела... Моя судьба – одиночество. Теперь вот вы появились, Женечка. Получается – мы с вами родственники. Я думаю – наша тайна будет разгадана.
Чем дольше говорила Елена Юрьевна, тем больше она себя убеждала, что это так: да, Женя – какая-то родня по линии ее деда, от первого его брака. Конечно, тут куча нестыковок... Откуда Женя могла знать про тайник, альбом, и то, что действительно когда-то в прошлом веке к дому был пристроен зимний сад в виде полукруглой залы, оформленной цветными витражами?
Она помнит об этом по рассказам деда, который с тоской вспоминал свой дом в Малороссии. А когда сама приехала в Союз, узнала, что в зал-оранжерею во время войны попала бомба...
– Итак, – сказала Женя с печальной улыбкой, – если поверить этой версии, что мы – родня, то я – ваша тетя? – Она нервно рассмеялась. – А вы – моя ...племянница! Рехнуться можно!
– Но о какой версии вы говорите?
– Я тут начиталась брошюрок всяких, пока валялась в больнице. О реинкарнации, о том, что время и пространство – понятия до сих пор не изученные толком... И где-то есть четвертое измерение...
– Ой, Женечка, увольте, я в этом мало разбираюсь, хотя, признаюсь вам, недавно покрестилась. Вот что-то в голову взбрело. Мать была католичка сначала, потом коммунистка-атеистка, от веры отреклась. Но меня все время тяготит мысль, что мы все упрощаем. Смотришь на мир – и этому чуду природы изумляешься. Пусть даже Бог – это и есть сама природа... – Елена Юрьевна потерла виски. – Но мне кажется, мы не решим сейчас нашу загадку. Давайте подождем, может, что-то еще случится?
– Вот уж чего я не хочу совершенно! – заволновалась Женя. – Я хочу покоя! Я не хочу больше быть Ленусей и тосковать по бабушке и папе. Я хочу любить свою семью, она того стоит.
И все-таки они еще долго не могли успокоиться и строили разные догадки – с подсказки Жени, уже начитавшейся «всякой ерунды». «Ерунда» как раз укладывалась в наиболее логичную конструкцию: душа умершей Ленуси переселилась в тело умершей (или умирающей?) Жени-девочки, а когда та выросла, то во время клинической смерти Жени взрослой (на пороге этого дома), душа Ленуси каким-то образом вернулась и...
Женщины даже рассмеялись, запутавшись в боковых линиях странного сюжета, нарисованного судьбой. Они уже и хотели бы отвлечься на что-то постороннее, но каждый раз прилетала из прошлого новая весточка...
– Что это? – спросила Женя встревожено, прислушиваясь к бою настенных часов за соседней стенкой.
– Часы.
– Но это наши часы, бабушкины! Они сейчас зашипят... после десятого удара! Почему они – там? Вы их подарили?
– Я их продала в трудную минуту. Соседка обожает раритеты, она постарше меня будет, из старинного купеческого рода. Скупает старье. А мне они спать мешали. Да, Женечка, вы самое загадочное существо, с каким мне пришлось встретиться... Вы не хотите мужу позвонить, ведь скоро десять?
– Погодите, вот они пробьют ровно десять... Они висели вот тут, на этой стенке... Елена Юрьевна, – Женя по-детски сложила руки и продолжала жалобно. – Не гоните меня! Я мужу оставила записку, что у подруги заночую. Считайте, что вы – моя подруга. Я так оставила эту лазейку – на всякий случай. Словно знала, что могу... не уложиться со своим рассказом. Вы так смотрите... Я, конечно, вруша, стала врать... Но это потому, что мне никто все равно не верит! Не могу же я Павлу рассказывать про этот... бред?
– Боже сохрани, я вас не гоню. В моей комнате тесновато, давайте я вам тут постелю.
– Но я не хочу одна оставаться. Мне так и кажется, что...
– Вы ляжете на этот диванчик, а я себе кресло раздвину.
Через полчаса они уже устроились на ночевку. Впервые в жизни Женя вела себя так эгоистично – не учитывая чужого неудобства. Желание остаться в этом доме оказалось сильнее врожденной ненавязчивости. Павел ее бы просто не узнал. Сейчас она скорее походила на Ленусю, вцепившуюся в свою бабушку намертво. И так же по-детски она обрадовалась просторной ночнушке из фланели, которую ей предложила Елена Юрьевна.
– Будет жарко – окна откроем, – сказала Елена Юрьевна, с улыбкой наблюдая, как копошится на диване ее странная гостья: то разглядывает смешных слоников на рубахе, то подворачивает длинные рукава, то расправляет подушку в кружевной наволочке...
– Какая красивая... Давно не видела постельное белье с кружевами... Сейчас все норовят цветное покупать, чтоб не маркое было...
– Это сестричка прислала в подарок из Франции, комплект. Вы на наших прилавках подобное видели?
Летняя ночь дышала фиалками в распахнутые окна, и запах этот вносил сладкую сумятицу в сердце Жени. Женщины еще долго разговаривали в темноте, растревоженные тайнами, которые им не дано было разгадать. Обе не замечали, что исчезло недоверие или просто неверие, и они ведут себя, как две родные души, встретившиеся после долгих лет разлуки.
– Дубельские – русские, да? Я люблю Украину как-то по-эмигрантски, хотя и прожила здесь всю жизнь...
– Скорее – обрусевшие поляки. Попали сюда из Петербурга, как-то спешно переехали сюда со всей своей челядью... Так отец рассказывал.
– Наверное, из-за мамы, ведь она так болела... Чтобы к югу поближе.
Женя нащупала под подушкой медальон и зажала его в руке. И сразу на нее навалилась знакомая тоска, перешедшая в странный сон, из тех, что на грани с явью.
– Женечка, – тихо позвала Елена Юрьевна, но не получила ответа.
– Заснула, бедняжка...
А Женю сон уже перенес в бабушкину комнату и усадил под печкой, прямо на теплые половицы. Ей хотелось встать, чтобы лучше слышать шелестящий голос бабушки из темноты. Но сил не было, она не могла даже приподняться. Она видела длинную бабушкину рубаху и светлое пятно ее чепчика.
– Ленуся, детка, помни нас, но люби их. Дай покой им, живым. Не терзай их... Тебе жизнь подарена дважды... Не спрашивай ни о чем, это тайна, тебе ее никогда не узнать. Я ухожу-у, а ты возвращайся к ним, они ведь живые-е...
Голос уплывал в ночь, и Женя сделала рывок с полу – догнать, догнать, но ничего не получалось. Но тут бабушка словно поплыла над кроватью, потом опустилась на колени. Теплая рука прошлась по волосам Ленуси (догнала, догнала!), нащупала ладонь девочки и разжала ее пальцы. Голос был теперь рядом с ухом, дыхание с ароматом чабреца коснулась щеки:
– Вот тебе еще, держи... Это игрушка твоей мамы. Храни как талисман. Машеньке это колечко на Рождество подарили. Прощай и помни: любить надо живых, мертвых не вернешь... Не ищи нас больше, не плачь...
Женя открыла глаза – и слезы хлынули теплым облегчающим потоком. Она размазывала их по лицу прямо ладонями.
Елена Юрьевна стояла у окна в длинном халате, спиной к ней, и смотрела в утренний сад, придерживая одной рукой кружево гардин. Внезапно Женя испугалась, что та обернется – и она увидит бабушку, – так знакома была эта спина. Ей вдруг захотелось бежать из этого дома, к своим – дочке, мужу, внучке! Пусть этот дом останется наваждением, но уже пережитым, а не повторяющимся!
– С добрым утром, Женечка! – обернулась Елена Юрьевна. – Я рада, что вам удалось заснуть. Я выйду, а вы одевайтесь... А то еще из-за меня на работу опоздаете.
– У меня отгул – взяла наперед. Так соскучилась по Машке, ее приведут к двенадцати.
Женя ушла умываться, а Елена Юрьевна живо, по-молодому принялась складывать ее постель. Когда Женя вернулась, та уже суетилась вокруг журнального столика.
– Здесь будем кофе пить? Или вам кофе нельзя? Не забудьте свой медальон, он под подушкой лежал. И еще – колечко, вы прямо на нем спали...
– Какое колечко?
– Вот это же – не мое, а ваше! Какое оригинальное! Ну и пальчики у вас крошечные, прямо как у ребенка. Что с вами, Женечка?!
Вцепившись руками в спинку кресла, Женя смотрела на кольцо, лежащее на ладони Елены Юрьевны, огромными глазами и жалобно шептала:
– Нет, нет, нет...
1999 г.