Наследственность

         

    (все персонажи повествования реально существуют, либо существовали)


Москва. Метро Маяковская. Выход к памятнику. Людно. Как всегда, не работает эскалатор. Выход на улицу. Холодный мартовский воздух в лицо. На улице чьи-то заботливые руки подсовывают листовки с рекламой курсов английского языка,тут же замороженная бабуля предлагает мягкие игрушки и кружевные салфетки, тут же тетки-челночницы. Ветер треплет нехитрое турецкое барахло, развешанное на стойке – кофты, свитера, юбки. Тут же продают кассеты, компьютерные диски, носки, трусы и колготки. Мерзнут  несгибаемые продавцы. Товар почти не берут. За какую сумму эти люди  выносят атмосферные пытки? Летом – в зной, зимой - в снег, осенью – в дождь. Стоят насмерть. Торговля. А вот и снег пошел. Тетки пытаются смахнуть белые комья с товара, но снег мокрый и злой, впивается в тряпье мертвой хваткой.
Вниз, по скользкой каменной лестнице, мимо Концертного зала, Французской кофейни, за стеклами которой дорого и уютно, как в Париже и каждый сидящий в ней с круассаном и крошечной чашечкой крепкого кофе торжественен и отстранен, словно английская королева.  Вниз мимо театра Сатиры, мимо садика под названием Аквариум, мимо серой стены дома в стиле конструктивизма начала 20х годов уже прошлого века. Вниз по Садовой. Поворот налево в старый Московский квадратный двор, который более похож на колодец  и, если покричать, то раздастся эхо.  Но  сейчас тут тишина. Остановившийся воздух, замороженное время. Вверху кусок фиолетового неба. Глоток сумрачной свободы.
Правое крыло дома. Подъезд. Кодовый выломанный замок, распахнутая железная дверь. Внутри темнота. Традиционный для российских подъездов, запах кошачьей мочи, обшарпаная лестница.  Вверх, вверх, вверх. Мимо расхлябаных дверей коммунальных квартир, мимо запахов жареной картошки, сала, стирального порошка, краски, мимо запыленых подъездных окошек, на которых там и сям пивные бутылки и баночки из под джина с тоником, мимо облупленых стен со странными надписями. Чем выше, тем больше надписей, рисунков, каллиграфических воплей и стонов, картин. Маргарита, Воланд, Иешуа, черти, коты, свечи. Наскальная живопись. Культ Мастера. Культ писателя, создавшего удивительный  мир.  Хотя, как знать, может, он видел этот мир по- настоящему и мир этот все-таки существует, а писатель создал книгу, рассказал об этом мире – инфернальном, загадочном, а потом ушел туда сам. Ушел и не вернулся. Тогда, в марте 1940 года. Ушел безнадежно больным и уставшим, трагическим и гениальным. Ушел  не опубликованным, истерзанным современниками. Но – подарок бога - не одиноким - а любимым женщиной. Настоящей женщиной. Вот так. Настоящий писатель. Не фуфло.
При жизни Булгакова практически не печатали. Он был известен, как драматург и фельетонист. Слава богу, хоть так-то! Травили писателя, как и положено, в Москве травить только настоящего писателя. Жрали поедом удачливые номенклатурные литераторы, не печатали, не замечали, не реагировали, запрещали. Нафиг им Булгаков с его рассказами и его предназначением? Им паек нужен и барахлишко. Им власть нужна и прочее, что обеспечивает комфорт и душевное равновесие. Обычные люди. Да что об этих говорить. Хотя они-то потом в биографию свою Булгакова вписали, приладились к трупу, присосались. Настрочили статьи. Хочется сказать надрочили. Получили гонорары. Трупоеды. Московские литераторы. Герои его знаменитого романа. Персонажи. Знал бы, как они живы и сейчас – эти деятели. И дело их живо…. Наверное, знает. Там, в том мире, куда ушел, все известно. Наблюдает Булгаков.
 При жизни Писателя были напечатаны всего лишь часть романа «Белая гвардия» в журнале «Родина»  и единственный сборник с пятью рассказами под названием «Дьяволиада» - здесь расщедрилось ВТО. Название сборника какое-то фатальное, зловещее, эпатажное. Кажется, наложило это название  - в купе с содержимым  книжки - печать на всю последующую жизнь и карьеру писателя Булгакова. Связался он с ней – с чертовщиной. Может с пользой для своей души, а может во вред – ей - мученице. Но связался. Финальный его и самый таинственный роман Мастер и Маргарита просто заполнен этой самой нечистью до предела. Знал, о чем писал, Булгаков. И  эпиграф для романа  Михаил Афанасьевич взял не какой-нибудь, а из «Фауста» Гете: «…так кто ж ты, наконец? – Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».  Вот так то.
На последнем этаже дома, что на Садовой, еще существует эта квартира - по лестнице сразу налево - в которой когда-то жил Писатель. Писатель  с предназначением, Писатель, испытавший беспредел литературных чиновников. Писатель, которого товарищи литераторы травили  почем зря. Писатель, которого товарищи литературные чиновники не признавали Писателем. Главреды, питающиеся чужой судьбой, посредники между творцом и народом, менеджеры, на современный лад или продюсеры – как ни назови  - они его просто не публиковали, просто в упор не видели.
А ведь это все расчет и на обывателя, который хоть книжек не читает, но прекрасно знает, что ежели человека не принимают куда-то, не публикуют, значит человек этот – в данном случае - Михаил Булгаков – человек несостоявшийся, никчемный, бессмысленный.  Пустой человек, тунеядец и уважение к нему не имеет пользы. Хотя какое дело Булгакову до обывателя? Впрочем, что же он не живой был? Он же среди людей жил. В коммуналке. В этой самой квартире. На последнем этаже. На Садовой.
Он много еще где жил. Однако в наше время паломничество происходит именно по этому адресу, потому как в романе описал Булгаков именно эту квартиру. И именно эта квартира зафиксирована в его романе, как временное пристанище дьявола для наведения «порядка» в Москве. Знал куда селит силу зла для совершенья блага. Коммуналка. Обыватели. Пьянка-гулянка, общие места пользования, плата за свет, хамство, «ты меня уважаешь» и все такое. Правила общежития.
Какие такие муки заставили обратиться писателя Булгакова к помощи дьявола?  Болезненное самолюбие, амбиции, унижения от редакторов, соседей, родственников, коллег с которыми ему приходилось контактировать? Ощущение бесправия, бессмыслицы всего и бесконечная тоска? А выход же должен быть! И он нашел его в творчестве, которое как бы никому и не нужно.
Последний роман – роман пророчество, роман месть, роман – загадка. Сам дьявол у него в нем является адвокатом Христа, сам дьявол берется разобраться с номенклатурой тогдашней Москвы, устраивает ей светопредставление и мстит и за Мастера, за Христа и - между строк – за самого Булгакова. Вот такой наворот.
Из этого романа сочиться кровь и боль. Подспудное ощущение бесправия и желание мести - страшной и кровавой - висит над ним. Контраст между смешным и драматическим только подтверждает, что книга была лекарством, отдушиной и мольбой.

Зло  - субстанция нестабильная и непредсказуемая. Но есть закон - за все приходиться платить, даже за оброненное слово. Кому-кому, а уж художникам это известно более чем другим. Самые инфернально чуткие люди – художники.
Чем расплатился Булгаков за роман? Остается только гадать…. 
Писатель стал по-настоящему знаменитым после смерти. Он не вкусил плодов своей славы, но его любимая женщина – Елена - разделившая с ним его прижизненные муки, получила-таки в наследие  лавровый венок Писателя – она стала состоятельной, востребованной обществом и жила с его именем в сердце и на устах до самой смерти. Впрочем, первую, не менее верную, но видимо нелюбимую женщину по имени Татьяна, Булгаков бросил. Жестоко и эгоистично, как человек, живущий только собой. Но это отдельная тема. На данном этапе имеет смысл одно – будущее Писателя Булгакова…
Тогда – непризнанный – он предчувствовал, что Будущее у него есть. И оно у него состоялось, но после смерти.  Устроил бы такой расклад Булгакова – загляни он в будущее? В чем-то, думается, что да, устроил бы. Но, ведь, жизнь-то прошла в бесконечной муке и самокопании, в жутком хаосе мыслей о бренности всего и вся, в борьбе за кусок хлеба, в отчаянных стонах о помощи и бесконечном одиночестве среди себе подобных, но абсолютно чужих людей. Жалких, жадных, выживающих за счет друг друга.
И, вот будущее, где стоят в магазинах его книжки – бери и читай! Вот он любим большинством, ставятся его пьесы, снимаются фильмы по его произведениям.   Но физически Булгаков мертв. Чего он хотел при жизни больше - признания или справедливости? Само собой в справедливости  -признание его, как писателя занимает не малую толику. Но есть ощущение, что Булгаков не угомонился бы, получи он все блага от тогдашнего литературного бомонда. Он бы продолжил писать правду, искать истину, мучиться. Слишком уж был талантлив, до сумасшествия. А  такие  врать не умеют, ведь перед Богом стоят в первом ряду. Не дали Булгакову благ чиновники и не случайно они ему их и не дали.  Органы и рецепторы   этих деятелей сразу вычисляют блаженного чудака, коим Булгаков по своей гениальности и являлся. Такие, как Булгаков, для бомонда – разоблачители их литературной никчемности.  Среди этих деятелей полным-полно способных, шустрых, энергичных людей, но вот гениев среди них  нет, и никогда не будет. Это – стая, живущая по своим законам.  В общем, типичный бюрократический нарост отрасли – в данном случае – литературной отрасли. А, ведь, бюрократу гении ни к чему. Они ему и непонятны и неприятны. Но самое главное гении  для них  смертельно опасны.
 Но, предположим, что  Булгакова все-таки случайно  приняли в стаю. Сначала его бы попытались приручить, прикормить. И он бы, конечно, попытался бы им из благодарности понравиться, но вряд ли это бы ему удалось.  Они бы заставили плясать под свою дудку, писать, чего прикажут и даже думать, как положено. А он смог бы? Все равно бы загрызли они Булгакова, как пить дать. Не мытьем, так катаньем погубили бы. Только что перед ним вырубили целую рощу гениев – Есенин, Мандельштам, Цветаева, Маяковский и тд и тп.  Уж вряд ли дали бы пожить Булгакову на широкую ногу… Вот после смерти – пожалуйста.
 И вот будущее. Радуйся Булгаков. Твои книжки в магазине! Ты востребован. Ты и нетленка. Ты доволен?  Чего ты хотел? Этого? Коммуналки в целости и сохранности.  Обыватель  все тот же. Нужен ты был ему с твоими книжками. У обывателя, может быть, изменились повадки, но суть одна, все та же: жизнь прожить поспокойнее, да посытнее. Среда чиновничья – суть та же.  Писаки, как собирались в стаи да кланы, так и собираются против таких же стай и кланов.  Писателей-одиночек безжалостно клюют и те и эти, а некоторых-таки доклевывают и сжирают. Все одно, все то же.
Стоило звать Сатану на расправу? Тогда, шестьдесят с лишним лет назад? Ради посмертной славы…Кто его знает?  Может быть, мучается беспокойная душа Михаила Афанасьевича,  по сей день? Мучается и мечется, не находя пристанища и покоя.  Ведь с Сатаной связаться дело для души человеческой стрёмное, не однозначное.
Но, похоже, мстит за него дьявол - по сей день – и чиновникам и обывателям.  Потому, как дьявол это дело уважает. И хороводит Москву так, что можно еще садиться и писать роман, но уже другому писателю. Другой роман. Может, напечатают его и не затрут на книжных полках, не обойдут молчанием, не сожгут в аду будней, не испепелят невостребованностью. Хотя, конечно, рукописи не горят….
А «Мастер и Маргарита» и впрямь роман, в своем роде, сакральный. Недаром на нем построен целый культ. Веет от него свободой и бесшабашием, которые особенно дороги молодежи. Хотя опасна для непосвященного эта вещица со всеми этими «Никого ни о чем не проси» и прочими метафизическими заклятьями.
Говорят, что некоторые режиссеры, ставившие Мастера и Маргариту, или пытавшиеся поставить роман в театре, или снять по нему фильм, обнаруживали себя рано или поздно под прицелом фатальных неурядиц и коловращений.  Силен роман-заклинание.  Говорят, душа Булгакова не дает абы кому Мастера и Маргариту для интерпретации, а сила неведомая в этом деле душе писателя помогает: руки-ноги у постановщиков ломает, кары всякие насылает. Мол, отступись, режиссер. Не твоего это пошиба произведение. Пошел вон!
Да что режиссеры. История эта реальная. Рассказана одной из его участниц, которая, впрочем, не делала тех выводов, которые здесь, на бумаге выстроились сами по себе, в стройную мистическую концепцию. И так….

Черемушки. Район пятиэтажек. Все, как и положено: бабушки у подъезда, дети, мамаши с колясочками, железные качели, трансформаторные будки, гаражи-ракушки. У одного такого подъезда почерневшая старуха на стуле и рядом еще две не молодые женщины. Стоят, разговаривают. Одна маленькая, приземистая, плотная.  Другая   тоже роста небольшого, но  худая, пальто, как на вешалке болтается.
Солнышко выглянуло. Птички защебетали. Выползли пожилые женщины свежим воздухом подышать. Обычно разговор соседок крутится вокруг цен, сериалов, криминальной хроники,  обсуждаются  свои и чужие семейные проблемы.  Ну, о чем там еще можно говорить? А тут что-то заговорили о Булгакове. Случайно фамилию обронили - то ли юбилей у него был, то ли фильм «Собачье сердце» по телевизору показали - но разговор зашел.
Почерневшая старуха – та, что на  стуле - к разговору о писателе отнеслась с пренебрежением, зевнула и отвернулась в сторону. Ей не до этого. У нее дочь пятый день в запое. А сын запойной дочери второй год в тюрьме за хулиганство и сама он злющая, как смерч. Книг никогда не читала. И зачем ей этот Булгаков?
Та же, которая пополнее, как-то вдруг  завелась с пол-оборота. Неожиданно. И не остановить. Глаза выпучила, кудельки растрепала, щечки разрумянила. Норковая шапка набекрень, пуховый шарфик из каракулевой шубейки торчком. С боку набок переваливается, голосок дребезжащий с надрывцем. Про таких говорят - каракатица. Активный деятель домкома. Раз в пол-года химия на голове, порядок в документах, ежедневные сплетни и слухи у подъезда, пустота во взгляде, отсутствие лишних мыслей в голове. Но - такая – из прослойки. В курсе политических и культурных событий. Имеет какой-то диплом. Бабки из деревни говорят про таких, что, мол, гнет из себя много, но вывчилась…. И вот она завелась:
Булгаков - говорите? - так я ж его родственница!
Как так, Маргарита Ивановна?! Неужели? – громко удивляется
 вторая – с  регулярным бидоном для молока в руке. Всегда в зеленом пальто китайского производства на синтепоне – этакая униформа определенной социальной группы. Еженедельные поездки на оптовый рынок, с экономией на всем, вплоть до вялых огурцов и лежалых помидоров со скидкой. Может обходиться без света. Газеты читает в сумерках. Регулярный испанско-мексиканский сериал про любовь заменяет релакс,  любого психоаналитика и мужчину. Ест мало.
Да, да, Любочка, – еще раз подтверждает Маргарита Ивановна – он
мой родственник.
Расскажите, расскажите, Маргарита Ивановна.  - У 
шеститесятилетней  Любочки начинают блестеть глаза. Любочка хоть и читает во тьме, но  все же читает. Про Булгакова чего-то знает, новости смотрит. В прошлом мелкий финансовый работник.
Так вот – торжественно приступает Маргарита Ивановна  к
рассказу. – Я тогда совсем маленькая была и почти ничего не помню, но родители рассказывали, что приезжал к ним – этот самый Булгаков. Зачем приезжал, я уж совсем забыла. Может денег просить. Да, пожалуй, денег просил. Ну, ничего особенного. Обычный человек, даже больше того  никуда он не годный был. В общем - пьяница. Обычный алкоголик.
Да что вы говорите? – удивляется Любочка и громко чихает в рукав
– господи прости …. Неужели алкоголик? А так и не подумаешь. Как же он тогда роман-то написал?
- А! Этот, про Мастера и Маргариту? – Маргарита Ивановна
полезла в сумку, внезапно вспомнив чего-то.  – А, батюшки!  – запричитала она – Забыла! Таблетки-то купить забыла! Придется опять идти в аптеку по этому гололеду.
Какие таблетки-то? – оживилась и заерзала на стуле, уснувшая
было старуха - веки ее приоткрылись и два зорких буравчика, будто рентгеном просверлили Маргариту Ивановну вместе с ее черной клеенчатой сумкой.
Да эти, как их – Регулакс.
От сердца?
Да нет, от запора. Мучаюсь, сил нет
Погляди еще, - у меня часто за подкладку заваливается –
озабоченно посоветовала старуха.
Да нет, точно помню, забыла, - рассроилась Маргарита Ивановна –
теперь точно надо в аптеку…
А я такие таблетки не знаю. Новые какие-то? – неунималась
дотошная бабака - Я эти принимаю. Сенаде. Но что-то уже не так помогают, как раньше. А что хорошо помогают эти, как их?…
Регулакс – напомнила Маргарита Ивановна – это пастилки такие
А я вот никакие таблетки не принимаю – вступила Лида – это все
химия. Надо травы пить. Я вот на даче насобирала трав всяких – зверобой, душицу, ромашку, мяту, крапиву, Иван-Чай и еще разные -  и пью вместо чая и никакого запора нет. Маргарита Ивановна, хотите я вам сбор дам? Заварите и попробуете…
Нет, нет спасибо, Любочка,  дорогая, не помогут мне травы. Я уже
все перепробовала. Придется идти за Регулаксом.
Ты Сенаде попробуй.  Хорошие.  Это я к ним привыкла, а тебе
помогут – продолжала внушать старуха
Нет, нет – твердо сказала Маргарита Ивановна – только Регулакс,
так о чем мы там говорили
О чем? – наморщила лоб Любочка. – Ой. Чего-то забыла….
А … - сама вспомнила Маргарита Ивановна - Так вот, о Булгакове.
В общем, алкоголик он был и вообще человек не хороший. Плохой человек. Не честный.
Это почему это? 
А вот почему. Он ведь, скажу по секрету, этот свой роман-то
Мастера то и Маргариту  не сам написал!
Как это не сам? – округлились и без того круглые глаза Любочки.
Она неожиданно стукнула пустым молочным бидоном о деревянную ограду  палисадника, на что бидон жалобно прогудел.
 Точно говорю. Не сам. Украл он его у кого-то. Это мне дома
говорили. Родители. Уж они-то знают.
Неужели украл? – задумалась Любочка - А кем вам-то Булгаков
приходится?
А я точно не помню, но родственник он нам какой-то. Он, ведь,  к
нам приезжал несколько раз. Еще Сталину письмо писал про то, что его не печатают. Но человек он был никакой. Родителям не нравился он. Выгибал из себя, а сам – пьянь.
Неужели? – продолжала удивляться  Любочка – а вроде прилично
выглядит на фотографии, я видела. Но если честно, я думаю, что всех этих алкашей расстреливать надо. Сволочи. Спивается Россия. Не мужики у нас, а идиоты.
Да их и расстрелять-то мало – это  бабка вскочила со стула и лицо
ее еще сильнее почернело. В глазах-буравчиках появились искры. - Их вешать надо на столбах, что бы другим неповадно было! Вон мою Зинку повесить бы - суку. Куда вот укатила? Фуфайку, как дура, напялила, и пошла….  Денег нет, а водку пошла искать.
А наркотики? – напомнила еще об одной проблеме Любочка – Ведь
наркоманов развелось! На каждом шагу. В подъезде шприцы и презервативы. А то насрут…
А ведь Булгаков-то и наркоманом был – вспомнила Маргарита
Ивановна. – Он, правда, вылечился.
А, говорят, что наркоманы и пьяницы не лечатся
Конечно не лечатся, - опять загудела старуха – вон моя Зинка,
сколько раз кодировалась и все без толку. Год пройдет, а она опять за свое.
Маргарита Ивановна, а скажите – заинтересовалась Любочка – а
вас так назвали не в честь той Маргариты? Этой ведьмы?
Нет не в честь. Меня просто так назвали родители. Булгаков тут
совершенно ни при чем. Еще не хватало. Пойду-ка я, пожалуй, за Регулаксом. – и Маргарита Ивановна медленно перебирая короткими ножками, побрела к аптеке по черному мартовскому льду. Любочка отправилась в противоположную сторону за молоком, а старуха осталась на страже у подьезда. Она долго терла свое стеганое, блеклое пальто из сиреневой плащевки – где-то запачкалось - а потом застыла, как сфинкс, слегка прикрыв желтые, морщинистые веки.

Все бы ничего, но этот самый день  начали происходить загадочные и неприятные истории с Маргаритой Ивановной. В походе за вожделеным Регулаксом, она подскользнулась-таки  на ледяной дорожке.  До аптеки  не дошла и десяти метров. Упала  неудачно. Ушибла коленную чашечку. Мимо шли люди и будто не замечали плачущую от боли и бессилия пожилую женщину. Равнодушные  старшекласницы, тетки с тяжеленными сумками на колесиках, рабочие в засаленных спецовках – все, как на подбор  -равнодушные и злые.  Правда, смилостивился водитель шикарной серебристой машины. Он любезно предложил Маргарите Ивановне воспользоваться его  сотовым телефоном. Как назло, дома никого не оказалось. И сидела Маргарита Ивановна, на ледяном асфальте, подложив под себя клеенчатую сумку в ожидании «скорой» целый час. Проклинала она  все на свете – и дворников, и участковых, и рабочих, и старшеклассниц, и аптеку, и запор, и правительство, и вообще всю свою жизнь. И в травмпункт она попала поганый, и рентген показал микротрещину, и медсестра ей не правильно гипс наложила, и укол ей обезболивающий не сделали и вообще – полный мрак.

После того ужасного дня, проболела Маргарита Ивановна до конца мая. Ведь тогда она еще и простудилась жестоко, и колено – сволочь - не заживало. Прихрамывала все. Даже внука в школу водить отказалась. Тяжело. А сноха – вот змея - извелась. Мол, бабку имеем, а как мучаемся. Димулю ни  на музыку не отвести, ни в школу, ни на мероприятие какое. Бабка все хворает и хворает, да еще и капризничает – то ни это, это ни то. Сын на мать косится. Давай, маман, поправляйся скорее! Подводишь! А Маргарита им бах и в глаза: Что? Даром хлеб ем? Не нужна стала! А они ей – Да что ты, мама, успокойся. Не даром!  А, может, действительно зря их так Маргарите Ивановна? Старость – не радость. Старость подозрительна и неприятна. Еще и желчный пузырь пошаливать стал, и бессонница. Жуть! Сны какие-то нехорошие снятся. Один раз даже дьявол приснился. Приставал с непристойностями всякими, а Маргарита Ивановна – вот стыдобища - во сне этому была очень даже рада и – вот грех - вроде, с дъяволом связь имела, интимную… Сон этот с недомолвками, опустив половую сторону  - соседкам рассказала. Любочка сонник вынесла к подъезду. Там дъявол к искушению. А бабка одна сказала, что дъявол к беде. Куда уж бед-то?
Но летом на Маргариту действительно свалилась еще одна беда. Да какая! По истине дъявольская!
  Шла Маргарита Ивановна рано утром по своим делам. Спешила на автобус. Уже и хромать-то перестала, медленно, без палочки шла через вереницу ларьков, мимо гаражей. И надо было ей в этот день потащиться в пенсионный фонд! Могла ведь и в другое время съездить. Маргарита Ивановна раньше была коммунисткой и в чертовщину всякую не верила. Но пришли новые времена. Церквей повозродили, серьезные люди попов - чуть что - стали приглашать, а партийные билеты демонстративно повыбрасывали. Пришлось и Маргарите Ивановне на новую волну перестроиться. Правда билет партийный она дома спрятала, в шифоньер под газетку. Верила она в коммунизм с детства и изменять этой вере не собиралась. Но средства массовой информации взяли свое. Все   про инопланетян, да про колдунов передачи показывали. И ведь как научно! Стала и Маргарита Ивановна к приметам всяким приглядываться. Да не научилась еще следовать им до конца. Вот и пострадала. Ведь и в этот злополучный день приметы были. Не прислушалась, старая дура!
 Начнем с того, что ключ поначалу в двери заело, потом в лифте обнаружила, что кошелек дома забыла – пришлось возвращаться - а, когда из подъезда выходила, так вообще - навстречу сосед Володя  с пустым мусорным ведром нарисовался. Вернуться бы. Ан, нет, поперлась, корова партийная.  Ну, вот, идет она мимо гаражей, думает о субсидиях, о пенсии, а тут, откуда ни возьмись, собака. Белая такая, грязная, с рыжими подпалинами. И прямо на нее. Наглая, злая! Маргарита Ивановно только руку подняла, что бы прогнать шалаву, только произнесла: «Пошла вон отсюда, зар-ра-за!» - а дворняга без звука так, спокойно и рассудительно даже, набросилась на Маргариту Ивановну. Хрясь челюстями за руку, прямо через бежевый чешский плащ, который на распродаже в Добрынинском универмаге еще до перестройки за 80 рублей был куплен. Маргарита Ивановна прям дар речи потеряла на время. Но в неописуемый ужас она пришла позже, когда из-за гаражей, за этой самой псиной выбежала целая стая грязных, вшивых, вонючих, шелудивых, огромных собак. И все на Маргариту Ивановну, словно бесы. И вцепились эти бесы кто куда – в бок, в едва зажившую коленную чашечку, в ягодицу, а одна все норовила в горло. Взмолилась Маргарита Ивановна о помощи. Голос у нее прорезался. Завизжала, как поросенок. И ведь, как назло – утро - никого нет.
И думала Маргарита Ивановна, что все - конец ей пришел, но еще раз взмолилась, слабо отбиваясь от бродячих, кровожадных друзей человека. И услышали ее. Выбежал откуда-то мелкий мужичонка. В руках то ли гаечный ключ, то ли палка.  Отбил он Маргариту Ивановну от страшных собак. Отнес ее - истекающую кровью – в гараж, в котором по счастливой случайности со своим запорожцем возился.  А собаки, будто в воздухе растворились.
Геннадий – так звали спасителя Маргариты Ивановны – сам ей об этом и сказал: «Куда, - говорит - твари исчезли. Не понял». Правда, пахло от него перегаром слегка.  Скорую вызвал. Увезли ее, всю позеленевшую от боли и от страха. Тащили  на брезентовых носилках.  Внимательный Геннадий помогал. Едва шевеля губами, Маргарита пообещала по выздоровлению, отблагодарить спасителя. «Да ладно вам, - отмахнулся тот, - что ж у меня матери что и не было?» И пошел к гаражам.

Как только Маргарита Ивановна, перебинтованная, словно израненный боец горячих точек, вышла из больницы. Как только она, напичканная всякими антибиотиками и прочей лекарственной мутью, словно ядовитый лесной гриб,  выбралась  на волю – будь она – эта воля – не ладна. Как только Маргарита пришла в себя, она при поддержке зятя – ибо боялась ходить одна - отправилась к гаражам. К тому самому ужасному месту, где на нее набросилась стая обезумевших псов.
Страшно было туда ей идти, но надо. Не собак ведь хотела увидеть тетка, не свору эту адскую, а желала отблагодарить она своего спасителя. То бишь, Геннадия. Ведь без этого человека не видать бы Маргарите Ивановне ни красного солнышка, ни любимого магазина Рамстор, не дышать бы ей черемуховым цветом, не пить чай с овсяным печеньем, не ездить на южное море с внуком, не смотреть любимые передачи и сериалы и много еще чего «не», если бы не Геннадий.
 Ну, зять, конечно, купил литровую «Кристалловской». Купил полбатона «Любительской», сала, там,  соленых огурчиков, лаваш. Она же достала из укладки новый шерстяной, синий с красным спортивный костюм, который еще когда приобрела в подарок мужу. Но мужу-то он теперь не к чему – умер, а мужичку сгодиться. Еще взяла денег триста рублей – чего жадничать.
Долго, однако, искали они  гараж Геннадия, да не нашли. Может, она со страха все перепутала. Спрашивали, наводили справки. Мужики плечами пожимали. Нет тут у нас никакого Геннадия с Запорожцем. Есть Геннадий с шестеркой, есть со Шкодой, с Нивой есть Геннадий, но с Запорожцем только Андрюха и Семен Иванович. Маргарита  ни в Андрюхе ни в Семене Ивановиче спасителей не признала. Смотрели Геннадия со «Шкодой» и с шестеркой. Но тоже бесполезно. Как в воду канул Геннадий.   Так и остался человек без благодарности.
А, может, его и не было вовсе? Может, это Архангел какой с неба спустился – так ночью не раз думала Маргарита Ивановна, когда ныли ее болячки и ушибы. Она тяжело вздыхала, доставала заветную упаковочку таблеток, запивала обезболивающее водой. Боль уходила, но лежал на душе какой-то тяжелый осадок. Будто жизнь ее взяла, да и враз покатилась под откос,  будто вообще и жить-то ей осталось немного.

Прошло лето. В принципе,  дела у нашей героини с тех пор так и шли вразрез с ее пожеланиями. С сыном и невесткой сплошные неурядицы - помощь-то от нее никакая, больше забот. Внучок Димулька – пятикласник – привыкший ездить верхом на бабушке, отбился от рук. Конфеток-то она ему не покупала и десяточки не совала - пенсия вся уходила на лекарства. На улицу  пенсионерка и носу не казала – возникла некая фобия. Ни соседок тебе, ни сплетен, одни боевики, ток-шоу и сериалы. Запор не проходил, давление становилось все выше и выше.

Однажды позвонила Маргарите Ивановне ее старая приятельница Серафима Кондратьевна. Давно не звонила. Пожаловалась ей на свои беды Маргарита, а Серафима посоветовала - от всех бед - церковь.
У меня, - говорит Серафима, - зять уж так пил, уж так пил,
съездили к отцу Герману в Загорск четыре раза, так уже второй год в рот не берет. Отец Герман  - бесов заговаривать - большой мастер.
Маргарита, как старая партийка посомневалась, но так ей было плохо и одиноко, что на предложение съездить в Загорск в следующую субботу согласилась.

Сентябрь выдался холодным и дождливым.   Серые тучи висели над Москвой уже две недели. В квартирах, как обычно, не топили, горожане бегали по городу унылые и сонные. Листва уже кое-где пожелтела, но деревья стояли с какими-то невеселыми, вялыми кронами, как пожилые тетки с обвисшими щеками. Неуютно. Грязные лужи, заляпанные автомобили, невнимательные прохожие. Но жизнь продолжалась и, как только показывалось солнце, народ оживал, просыпался и заполнял город, становясь дружелюбным и активным, как никогда.
Знакомый нам подъезд в районе Черемушек. Полдень. Солнце. Трансформаторные будки. Железные качели. Детвора. Мамаши с колясками. Возле подъезда серой пятиэтажки три тетки. Наши старые знакомые. Старуха – вечный околоподъездный страж в ветхом шушуне - традиционно недовольная и любопытная. Любочка в допотопной выцветшей болонье, место которой не на плечах, а в мусоробаке - теперь уже не с бидоном, а с коричневой, драной сумкой на колесиках и героиня нашего повествования – Маргарита Ивановна. Она заметно похорошела. Лицо ее – прежде серое – румяно как никогда. Глаза горят. На голове свежая химия. Была в гостях у бывшей сослуживицы.  Всегда не очень щедрая  Светлана Петровна вдруг взяла, да и подарила  Маргарите сиреневую, американскую футболку. Дочь из Чикаго прислала, самой мало, а Иванне враз. И продавать - уже не продашь - затяжка на воротнике.  Вот в этой футболке, с великолепным настроением Маргарита Ивановна с наслаждением сплетничала, чего, по причинам выше изложенным, давненько  не делала.
Разговор шел о ценах на продукты.
Я, - важно говорила Маргарита Ивановна, - продукты покупаю
только в  «Пятерочке». Там  все свежее и дешевле рублей на пять, на десять. И не лень тебе, Люба, на «Пражскую» катать?
А на «Пражской», между прочим, фрукты и овощи дешевые. А в
вашей «Пятерочке» кусаются. Вот вы почем апельсины берете?
Ну, по двадцать…
А на «Пражской», к вашему сведению, по десять. – Любочка
достала из ветхой сумки слегка помятый апельсин и продемонстрировала окружающим. – Хороший апельсин?
-    Да, сочный ли? – засомневалась бабка.
А вы покушайте, - предложила ей Люба
Да, не надо, не удобно как-то, - но цепкая бабкина рука, само собой, потянула апельсин к себе, - Дома что ли съесть его?
А зачем дома, давайте почистим, - и Люба, выхватив апельсин из
серых, старушачьих лапок принялась его очищать. Запахло цедрой. Все попробовали апельсин за десять рублей.
Кисловат… - поморщилась Маргарита
Сладковат, -  продегустировала старуха, но отломила вторую
дольку, Маргарита тоже, посомневавшись, взяла себе еще две  дольки.
Ну… - победоносно обозрела жующих Любочка
Ничего, - согласилась старуха, - есть можно, -  и отправила в рот
третью дольку.
Маргарита Ивановна съела еще.
Все-таки, кислый, - повторила она
Да какой он кислый?! - обиделась Любочка, - у вас, наверное,
кислотность повышенная!
Да, нет с кислотностью порядок и вообще все хорошо – и Маргарита Ивановна, блаженно зажмурилась
Да, выглядишь ты, хоть замуж отдавай, - цокнула языком старуха
Ну, уж! Нужен был мне этот муж, кровь-то сосать.  Молодого не
сыскать, а старый пердун-то мне зачем?
А как тебя, Маргарита в этом-то году припекло, -  завела бабка,
проигнорировав игривую тему о мужиках, - ну, просто напасть!
И какая напасть, - нахмурилась Маргарита Ивановна, - и ведь
думала - не выберусь…
А надо было травами лечиться, - деловито вступила в разговор
Люба, -  вы бы зашли ко мне, Маргарита Ивановна, я газету покупаю - ЗОЖ называется. Там люди от рака вылечиваются, пьют масло с водкой или перекись водорода и как рукой снимает
Ну, уж, водка рак лечит, - буркнула старуха, - ты загнула. У меня
муж покойный уж как пил ее проклятую. А помер от рака толстой кишки.
Так он помногу пил и без масла, - принялась, было объяснять
Люба, но бабка жестко парировала:
И маслу эту самую он жрал, не успевала покупать. А раньше, сама
помнишь, маслице-то не очень купишь, всюду очереди. По полкило в руки. Отстоишь очередь, принесешь, а через день - нате – все сожрал. Вот он жрал это масло с водкой-то и от рака-то все равно умер.
Темная, вы бабуля. Масло-то должно быть растительное
Растительное, - передразнила бабка Любу и насупилась
Да он у вас, разве от рака умер? - вежливо поинтересовалась
Маргарита Ивановна.
От него, а как же, - ворчливо пояснила старуха.  - И в свидетельстве
о смерти написано. Его ж вскрывали
А люди, вроде,  говорили, что не опохмелился вовремя…
Да это не муж, а сын у них  вовремя не опохмелился… - раскрыла
глаза на все Маргарите шустрая Любочка, а  бабка, как бы подтверждая правильность информации,  только покорно вздохнула.  Мутноватые  глаза ее, цвета пожухшей городской  травы, остались непробиваемо безразличными.
А… Сын… Понятно… - Маргарита Ивановна помолчала, но
любопытство ее  еще не было  удовлетворено, - а дочка как? Ну, это,  она … - Маргарита Ивановна судорожно подбирала слова
Старуха напряглась, вытерла губы уголками серого повязанного платка, но на вопрос ответила:
Да закодировалась она, слава Аллаху, устроилась в садик, на
кухню. Теперь продуктами обеспечены.
Как обеспечены? Удивилась Любочка
Ну, как? -  старушка ядовито улыбнулась, продемонстрировав окружающим жуткие черные руины вместо зубов – А с  кухни-то что остается, дают.  И масло, и сыр, и фрукты иногда перепадают, а уж капуста, картошка, это и не считаем…
А я-то думаю, чего Татьяны-то не видать, а она работает, вот как.
Это хорошо.
Хорошо если бы навсегда, - встряла Люба - а это ведь кодировка
так вредна для здоровья. Говорят, что после нее могут опять запить. Еще сильнее
 Да, подтвердила Маргарита, - Вот жаль, все-таки что вы, бабушка,
не православная. Я вот в храм съездила два раза и отпустили меня несчастья-то
Как это, -  заинтересовалась Любочка, - В  храм?
Да, вот, видно сглазили меня или наколдовали.  Вся, ведь, больная
была. То собаки эти, то болезни всякие нервные…. А  знакомая меня как свозила к отцу Герману, так и отпустило будто-бы. Она  сама там своего зятя отмолила. Пил он у них. Так пить перестал. А я вот, тфу-тфу,  - и Маргарита Ивановна постучала по замурзанной подъездной двери – уже месяца два, как живу более-менее спокойно. Бояться перестала, а то страх-то такой был внутри. И болей-то нет. Правда, мне еще в больнице Трамал прописали. Очень хорошее лекарство. Боли снимает хорошо.
Где-то я про этот Трамал слышала, - задумалась Любочка
А я вот раньше, - оживилась бабка -  выпью но-шпы две таблетки и
тройчатки одну и голову как рукой снимает, а теперь и это не помогает. - Она пошарила в кармане,  достала рекламу остекления балконов, - фу, вот насуют в почтовый ящик барахла. Ручки-то нет ни у кого. Напиши вот, называние.
Да оно по рецептам, - успокоила ее Маргарита Ивановна.
 А! Вспомнила, - обрадовалась Любочка. Этот самый Трамал, ведь,
говорят наркотик. Я сама по телевизору слышала, что его хотят запретить. Что его одни наркоманы и употребляют.
Маргарита Ивановна вся аж побагровела:
Люба! Какая ж я тебе наркоманка.
Ну, не наркоманка, а в зависимость впасть можете…
Ну, Люба, ты скажешь… Я, ведь, уж пожилая женщина, в бывшем
партийная, должность у меня была…
А это при чем? – удивилась Люба, - в зависимость впасть может и
партийный, и с должностью… Чего сейчас только по телевизору не показывают!
Да это ж про кого показывают-то, про молодежь, не про старух же!
И эта самая молодежь-то в основном из  из неблагополучных семей, а я что? С кого мне пример-то брать. Родители у меня нормальные были и сын нормальный, я ведь уж бабушка…
Ну и что – заупрямилась Люба, - а по телевизору…
Хватит, Люба ерунду молоть, - попыталась оборвать ее Маргарита

Но, в обычно  тихую Любу, сегодня,  как будто  бес вселился.  Вероятно, виной всему  легкое подорожание моркови на рынке, что слегка расстроило экономную женщину. Вот она – дабы оторвать душу -   и прицепилась к сияющей американской обновой Маргарите Ивановне:
Да вы же сами говорили про Булгакова, про писателя, что он вам
родственнник, что он - наркоман. Может, наследственость какая и у вас? Знаете, как бывает…
Как бывает? – опешила Маргарита Ивановна
А так!  Передача-то была эта, как ее, Момент истины. Там говорили
про этот самый  Трамал. Вы бы уж поосторожнее, а то видите - и ваш родственник, и все такое, ведь он слабым к наркотику оказался. Вам бы поосторожнее, Маргарита Ивановна…
Ну и что? – попыталась, было выкрутиться, зажатая в угол
родственница писателя-наркомана. Да, я по фамилии Булгакова. Маргарита Ивановна Булгакова. Но,  может, Булгаков нам вовсе и не родственник никакой, а если и какой, то только дальний, какая тут наследственность?
 Да вы же сами говорили что родственник, - не унималась дотошная
Любочка, вы говорили еще, что он Мастера и Маргариту он украл, что вам  про это отец говорил.
Да, отец говорил, - согласилась Маргарита  Ивановна,- она как-то
вдруг вспотела, слабость какая-то на нее нашла.  Ей показалось, что все это она уже где-то слышала, что это уже с ней было. Что это все, как кошмар, который опять повторяется. Роковое дежавю…  В голове  Маргариты Ивановны вдруг вспыхнул какой-то адский свет. Она как-то вся сразу  осунулась,  посерела. «Да, да! Ведь, она вспомнила эту самую передачу про которую так навязчиво твердила ей Люба! Да, да! В Моменте Истины возмущенный Караулов про Трамал и рассказывал…. И в  Маргарите Ивановне что то внутри оборвалось, скукожилось.  Сердце заколотилось, по жирненькому, белому тельцу под Чикагской футболкой заструился холодный пот. Мысли прыгали в голове, как воробьи: « И Булгаков, и Трамал.  А, вдруг, она, правда, уже наркоманка?» Маргарита Ивановна как-то сразу стала плохо соображать, и только губы ее механически  еще шевелились:
Да, что вы, Люба, при чем здесь это…
Она говорила, а в голове все стучали черные мысли, как молоточки пишущей машинки  - Трамал, трамал, трамал... «И тот врач в больнице, она его ведь заколебала своими болями и он ей сказал, - ну пропишу вам  одно средство, отстаньте только! А ведь как помогло средство-то! Или, может, все-таки церковь помогла?  Ведь она уже три месяца как без Трамала этого не может. Она сидит на этом трамале, как наркоман на героине! Выпила три таблетки – утро, день, вечер, и все хорошо, и голова не болит и запор не мучает…. Да неужели она наркоманка?!
Маргарита Ивановна не на шутку испугалась. «Бабушка, мать,
Старуха, член домкома -  и – наркоманка! Уму не постижимо! Так зачем же этот Трамал в аптеках то продают? Хотя сейчас, что хочешь продадут. Время такое. Эх, Сталина бы на них!  Наркоманка! Как же теперь быть-то, что скажут о ней в подъезде?  Ведь она - общественница!
Любочка,  наконец, заметила, как нехорошо стала выглядеть
Соседка.
- Да вы успокойтесь Маргарита Ивановна, я это просто так про Булгакова-то. Напомнить. Сама не знаю кто за язык-то дернул? Какая ж вы наркоманка? Это я так… Простите меня. У вас вон какая футболка красивая.
 Маргарита Ивановна  была белее папиросной бумаги. Футболка только  невыгодно оттеняла мертвенность лица. Она  словно остолбенела. Любочка трясла ее за рукав, но она не реагировала. И только фраза бабки вывела Маргариту Ивановну из ступора:
А интересно, вот, если в мечеть сходить, поможет это моей дочери
не пить или нет?
Эта простая фраза вернула Маргариту Ивановну из ада видений  ее наркотического будущего  на землю, к подъезду, в жизнь.  Но она еще была одной ногой там и на автомате проговорила.
- Булгаков… Ведь я к нему не имею никакого отношения. Я его никогда и не видела, при чем здесь он? И вообще я его не люблю. Не нравятся мне эти его дурацкие произведения…

И тут раздался какой-то нехороший гул. Уж этого-то никто не ожидал. Любочка громко закричала. Она краем глаза определила опасность и отскочила. Старухе ничего не грозило. Она только сильнее вжалась в серые свалявшиеся обноски под названием мохеровая кофта. Маргарита же Ивановна приняла удар на себя. Секунда - и увесистый, серый кусок штукатурки откуда-то сверху с грохотом упал прямо на  ее мощную, шестого размера, нагло выпирающую из заграничного подарка, грудь.
Кусок своим движением даже выбил из рук своей жертвы пакет с двумя колясками ливерной колбасы, килограммом помидоров, батоном и полбуханкой черного. Колбаса отлетела далеко в сторону, и в нее уже  вцепился черный, пушистый котяра, который не понятно откуда  и взялся, помидоры раскатились по асфальту и на один из них наступила Любочка. Сама же владелица колбасы и помидоров, к счастью, осталась жива. Штукатурка не повредила бюст Маргариты Ивановны, ибо еще был запас в женщине. Гудь, словно резина,  с амортизировала. Кусок штукатурки отлетел и рассыпался тут-же. А сама Маргарита Ивановна легонечко сползла, будто  присела на непросохший асфальт, и будто на секунду потеряла сознание.  В момент потери оного,  увидела она, правда, какого-то веселого дядьку в пенсне.  Он наклонился над нею и погрозил пальцем. Потом ей стало как-то хорошо и легко.  И только  резкие голоса разрушили это блаженное состояние:
Какой ужас! Надо «скорую»! –  верещала Любочка
Деньги, ****ь, суки пропивают в домуправлении! А ремонт не делают, алкаши!– неслось из  бабкиного беззубого  рта.
Позже Маргарита Ивановна пыталась выяснить, откуда появился  человек в пенсне? Доктор?  И куда он делся? Но тщетно. Любочка и бабка только пожимали плечами. Они даже как-то некрасиво перемигивались, советуя попить пустырника или валерьянки, а лучше и то, и другое.

Маргарита Ивановна же твердо решила, что сглаз еще не сошел и поэтому надо опять поехать в Загорск. К отцу Герману. Еще ей было жаль испорченной футболки. Ну да, ладно, отстирается. Одна коляска ливерной колбасы так и исчезла. Будто тут еще был какой-то кот…. Черный…. Откуда только взялся? Но его тоже никто, ктоме Маргариты,как-будто не видел.
 Ах, да… Еще Трамал. Ну, какая из нее наркоманка? Ни трамал, ни штукатурка, ни кот  не могут сломить члена партии и  члена домкома.  Она слезет с Трамала – это первое. Она пойдет в домуправление и напишет жалобу – это второе! Или наоборот – сначала заявление, потом Трамал. Или нет – все сразу – и Трамал и Заявление. Она, может, еще подаст в суд и выиграет дело. Свидетели есть.

ps

Иисус, где-то говорил, что родственник – самый, может - твой главный враг. Через кого мы особо и уязвимы? Через родственника. С детства мы рядом.  Братья, сестры,  дядьки, тетки, дети, родители, бабушки, дедушки.  Мы доверяем друг другу  априори,  по кровному родству, так сказать.   Мы даже любим. А жизнь-то идет, и люди меняются.  Родственники меняются, и мы тоже. И потом  через годы чаще всего оказывается, что мы настолько разные и настолько чужие, что это даже невозможно представить. Тут то все наши детские иллюзии рассыпаются, как карточный домик. Но для того, что бы это понять, необходим первый шок, первое прозрение и оно, слава богу, наступает. И несет это прозрение боль утраты и слезы. Счастье тому, кто не  знал этого разочарования.

Даже если представить, что Маргарита Ивановна, бывшая партийная тетка, страдающая запором и интересующаяся курсом доллара, действительно Михаилу Афанасьевичу какая-то там дальняя родственница, то вырисовывается следующая картина.  Скажем, заехал как-то в тридцатых годах к своей родне Булгаков. Состояние тяжелое, сплошные проблемы, сплошные неудачи, бесконечная, не прекращающаяся депрессия. Так много написано, но никто не знает о существовании его прозы. Только самые близкие люди и пара-тройка чиновников. В общем, состояние еще то. Может, приехал к родне, может, выпил лишнего. Произвел, так сказать, негативное впечатление.  И кто он такой? Ни угла своего, босяк, занимается всякой ерундой. Есть приличная специальность – врач – мог бы деньги лопатой грести, а он все писаниной какой-то занимается, письма Сталину пишет. Не серьезный человек. Даже опасный. Ну и просто - дурак.
А еще и напился и, может быть, все время пьет, не просыхая. Позорит родню перед соседями. И даже выпендривается – умного из себя корежит. Термины всякие воспроизводит. Бабочку напялил, сигару курит, а денег-то кот наплакал, носки дырявые, башмаки каши просят.
И родня сказала: фи. Какая-нибудь тетя с такими же кудельками, как у Маргариты Ивановны – точная ее копия. Ей бы понятнее про цены на продукты, о шмотках поговорить, о болезнях. А тут приперся, нате вам!  Сидит весь из себя в бабочке и с папиросой, пепел разбрасывает, выделывается.

А зачем, собственно говоря, сам-то Булгаков к таким «преться»? Ну, что -он – не человек? Что ему тепла не хочется? Может, ему некуда больше пойти? Ну, надо же проведать родню. Может, они приличные люди. Может они  друзья. А, может - единомышленники! Нет? Ну что ж… нет, так нет. Он же не виноват, что он НЕ ТАКОЙ, КАК ОНИ... И ведь такие, как он, чаще всего более терпимы к таким как они…  Хотя, возможно правильнее было бы, назвать бы их всех быдлом, да и послать подальше. Но ведь это же брат-сват, сестра там тетя.  Это же родня!
Родня – архаический пережиток времен патриархальной общины. Это не всегда друзья. Ну и что же, что у вас одна кровь, а что если не одна…  Еще доказать надо по какому принципу в семье алкаголика,  пьяницы и сифилитика рождается гений музыки, а в семье профессора – мелкий уголовник.
А тут Маргарита Ивановна. Родня из будущего. В двадцать первый век шагнувшая в своем прикиде – хим завивке, норковой шапке, вооруженная регулаксом и с непоколебимой верой в коммунизм и доллар одновременно.
Оскорбление Маргариты Ивановны, что он не сам свой роман написал – думается -  Булгаков на том свете принял к сердцу.  Как так не сам? И за что ж я страдал там на земле? За что умер так рано?  На! Получай Маргарита Ивановна за поклеп! Грохайся на льду, ломай коленку и будь, твою мать, искусана чертями!
А может, и не Булгаков отомстил пожилой тетке? Может, это  мстит            с а м    р о м а н, ставший легендой. С а м   р о м а н – великое заклинание Булгакова, его предсмертный хрип, предназначенный будущему.
 Нехорошо же  «кусать собаками» каракатицу Маргариту Ивановну! Глупо как-то, мелко и неубедительно.  Нет. Тут уже самостоятельная субстанция орудует.  Но она – суть отчаянных проклятий Михаила Афанасьевича. Ибо зло неподконтрольно и помощь его непредсказуема. Впрочем, Булгаков бы оценил фантазию той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, она вполне в стиле его призведений. И месть его совершается буквально. Завет умирающего исполняется беспрекословно.
Но чего хотел Булгаков? Справедливости или только Признания его как такового? И  надо ли вот так эту жалкую тетку. Нет бы выбрали те силы рыбу покрупнее, но - нет. Эта рыба – все эти чиновники-трупоеды – суть зло, а зло против зла не играет. А вот Маргариту Ивановну можно и на мыло, ибо она есть то, что между добром и злом, а значит – для  инфернальных экспериментов пригодна.
 
Метро Маяковская. Дом на Садовой.  Квартира на самом верхнем этаже. Здесь жил Писатель. Здесь он поселил своих недвусмысленных персонажей, в частности  Воланда…. А может, все не так? Как знать?  Может,  это Воланд сначала поселил здесь Писателя?  В Москве, на улице Садовой 302-бис, в квартире  №50.