Когда она спорит со мной, я в шутку называю ее «мать».
«Мать» - звучит наиболее мужественно и наименее женственно. Слово чересчур монументальное и бесформенное, как глыба, мертвое и холодное, как белый мрамор, усредненное и формальное, как обращение «товарищ». Так сытые и посредственные мужья обращаются к своим уставшим женам, так пьяные солдаты ругаются в пивных кабаках, так мнимые патриоты называют родину и так поется в песнях бардов о некой абстрактной роженице-женщине. Но дети так не говорят никогда. Ведь нет в этом слове ничего материнского.
Поэтому каждый раз, когда я так говорю, она обижается. Только «мама» - и никак иначе. Для нее это слово особенно драгоценно и свято. Даже во всех литературных произведениях, она всегда жалеет исключительно матерей, а не обреченных мучеников или любовников с их порой неясными, мутными и очень неромантичными «любовями». Легкомысленно откинув медали и прочие награды за отвагу в бою, всем воинам-героям она предпочла героинь-мам, считая их собственный бой и победу в нем гораздо важнее любой военной.
Плести косы дочери, учить сына завязывать шнурки, кормить детей манкой и угощать их ирисками, просить обоих не обманывать старших – она умеет красиво быть мамой, органично совместив в себе старомодную наседку, знающую толк во всем собеседницу, умеющую молчать сплетницу и откровенную женщину. В пять – мы играем с ней в мяч, а в восемнадцать – ложимся в кровать к мужчине. В пять мы плачем над разодранной коленкой – одинаково, вместе дуя на рану. В восемнадцать – оплакиваем уже другое «ранение». По-разному и порознь. Я – от якобы женского счастья, она – от неизбежной материнской участи.
Но, несмотря на всю преданность материнскому образу, моей маме чужды телячьи нежности с их неправдоподобной рафинированной сладостью. Недоверчивая, она не верит этой безвозмездно расточающейся теплоте, лишенной всякой ответственности в своей приторной сути. Молчаливая, она не верит словам, доверяя искренность чувств или притворство, правду сказанного или ложь, вероятность истинности невыраженного – поступкам. Простодушная, она, тем не менее, оставляет место для веры в чудо, а иногда – в глупейшие небылицы.
Послушная супруга с душой японской гейши. Консервативная грымза с кама-сутрой под мышкой. Семейная дама с мыслями прогрессивной феминистки. Тихая мышка с полномочиями серого кардинала. Все это – составляющие одной мозаики, в геометрии которых может разобраться только она. В ее маленьком теле сидит такой же маленький, не выродившийся в чудовище, Сфинкс – с львиным характером и орлиной хваткой. Лисьей логикой и заячьей настороженностью. Хотелось бы говорить о маме, сравнивая ее с какой-нибудь литературной героиней или персонажем киноленты, но, к сожалению, я не знаю ни того, ни другого, похожих на нее. Хотя она сама в шутку всегда называла себя рабыней Изаурой из знаменитого бразильского сериала.
Всю молодость прожив в белорусской глубинке, где мерилом человеческих достоинств было «общественное» мнение подглядывающих соседей, мама, связанная им в то время по рукам и ногам, однако, не стала его заложником и сделала противоположные выводы о том, как нужно жить: жить – только по-своему, зашторив окна, а мнение, как и имя, – только собственное.
Нажимая на велосипедный клаксон, чтобы прогнать детей с дороги, и обгоняя машины с хлебом, она твердо знала, что будет жить не там, в деревне, и не так, по-деревенски. Но не потому, что там и так – плохо. Просто звезда всегда подмигивала ей из-за бугра, а мама верит в судьбу и в человеческое предназначение.
Взяв с собой в дорогу ужасную противоречивость от моей бабушки Серафимы и жестокую непреклонность Синей Бороды - от моего деда Николая, мама сразу поняла, что ей досталось тяжелое наследство. Не сумев его побороть, она попыталась его как-нибудь подчинить – избавить от него хотя бы самых близких. Получилось или не получилось, но мой папа всегда говорит, что ему досталась не жена, а бестия.
Кстати, она поняла, что выйдет замуж – во сне, выудив своего жениха из речки в виде откормленного карася с переливающейся на солнце чешуей. Сны частенько говорили и продолжают говорить ей о многом наперед. Но все же, не будучи Кассандрой, она не могла сказать, что будет завтра, зато точно знала, чего нельзя избежать. Мама никогда не пыталась разобраться в том, как устроен мир, однако порядок вещей в нем и их сущность она всегда знала и знает очень хорошо.
Поклоняясь этому порядку как единственно правильной иерархии, она, воспитав своих детей, также всегда знала – что яблоко от яблони … когда-то падает. Но моя «коварная» мама позаботилась и об этом. Вопреки всему, «холодный» 21 век не смог изменить в ней самого главного – умения сделать дом местом, куда хочется вернуться.