- Ты чего такой? – открыла дверь мама.
- Какой?
- Бледный.
«Бледный, как спирохета», - вспомнил Сережа. Быстро прошел в ванную, пустил воду, подставил руки. В кухне позвякивало. Упрямо решил: жрать не буду, поднял глаза и увидел в зеркале свое серое как валенок лицо. Сплюнул и закрыл кран.
Лежа в кровати, привычно изучал потолок. Здесь он потолок, а с другой стороны чей-то пол. И над головой кто-то живет. Ходит, сидит, лежит. И под полом кому-то тоже потолок. И под ним тоже лежат и ходят. Дышат. Дом полон людей и дыхания. Дыхания жизни? Ерунда. Чем дышать-то? Не дом, а какой-то бетонный фаршированный перец, или баклажан. В дверь просунулась мама.
- Иди, поешь.
Нашарил рукой кнопку, включил приемник. Из динамиков попер глубокий, как из нутра женский голос в сопровождении трио: бас, барабаны, клавиши. Ударник мазал щетками, закручивал по пластику, рассыпал невесомый звон по тарелкам, контрабас возил тягучие низкие ноты, пианист шил затейливую вязь, ткал свою невесомую, серебряную паутину, взрывался неожиданными акцентами. Все вместе – блюзовый аккомпанемент. Божественный порядок звуков.
И голос. Но какой…
- Идешь?
- Иду.
Нет. Так петь могут только негры. Это природа. Гены. Кровь, черт возьми. И это несомненно блюз. «Блюз - это тоска по милому. Это экспрессия в поисках крыльев».
Нашарил тапочки – иду.
Ел молча. Мама тоже молчала. Наконец не выдержала.
- Так что?
- Да ничего. Устал.
Во рту перекатывалось что-то сладковатое, какие-то овощи вперемешку с разваренным зерном.
- А как с английского переводится «джаз»?
Мама подняла брови.
- Джаз? ну… в определенном смысле это глагол.
- То есть?
- Продукт диалекта. В креольском диалекте слово jazz по сей день означает… половой акт. В русском любовь как акт лишена глагола, в английском этих глаголов сколько угодно. Есть и такой – джаз. Придумала не я, где-то уже написано.
- Ничего себе, – и подумал: а вроде бы и да. Джаз. Особенно нью-орлеанский. Самая эротичная музыка на свете. И это тоже придумал не Сережа, просто он вспомнил чьи-то слова. Сережа придумал другое: их с Анной «половой акт». Не придумал, конечно, а так. Осуществил не думая. Вот уж не глагол, потому что не любовь. Просто акт. И все. Как она там сейчас, о чем думает, на что надеется? Представил ее лицо, чистый безмятежный лоб, промытые молодостью глаза. Анна… Что она сейчас чувствует? А что чувствует он? Да ничего. Для того что бы почувствовать, надо погрузиться в состояние того о ком думаешь. И не может восемнадцатилетний дурачок погрузиться в состояние беременной женщины.
- Спасибо, - вытер рот салфеткой и направился к двери. - Что это было? – кивнул на стол.
- Перец, – мама принялась складывать пустые тарелки, помолчав, добавила, - фаршированный.
Еще издалека Сережа увидел две фигурки и сразу же, как будто толкнули в грудь. Шел и видел – они. Все-таки встретились... Вот они - друг напротив друга, как две точеные статуэтки. Стояли обособленно, будто в невидимом, кем-то очерченном круге. Рядом шумно веселилась молодежь – студенты разных курсов. Хохотали, перекликались, держались пестрыми стайками. А фигурки так и стояли.
Одна, подчеркнуто небрежно достала из сумочки сигарету, щелкнула зажигалкой, тряхнула волосами, выставила бедро. – Виолка, конечно же. Другая стояла прямо, чуть приподняв лицо, наблюдая сигарету, отрешенно провожала глазами синие колечки, - Анна.
Сережа шел и шел, но с каждым шагом ноги словно деревенели, наливались тяжестью. Или подойти? Разом, как в омут с головой. Вклиниться как судья на ринге, перехватить, растащить по углам. Завилял, пошел зигзазами, остановился за колонной, совсем близко.
- Влюбилась, что ли? – Виолка стряхнула пепел, вцепилась зрачками.
- Наверное, - Анна чуть повернула голову, - наверное да. Сжала и расправила губы, - да. И вернула взгляд. Теперь они смотрели друг другу прямо в глаза. Стояли, чуть откинувшись назад - королевская кобра и песчаный удавчик.
- А я-то тут причем? - Виолка выпустила дым, стряхнула пепел, уставилась с интересом, - и за что полюбила?
- Разве говорят за что? Хотя… можно и сказать. Он личность, а не пустышка, я чувствую. У него есть будущее. От такого можно и родить.
- Ну, предположим, я тоже чувствую – криво ухмыльнулась Виолка. - Каждый день, вот так, - двинула бедрами, сжала кулачки и захохотала.
- Я знаю - тихо прервала Анна. – Знаю. Я беременна, понимаете? Беременна.
- Ну и что? Подумаешь, залетела. Ты одна, что ли? Ковырнись и все дела. Я-то ковырнулась и ничего.
- Как!?
- Да так, квырк и все. – Кривляясь, сделала движение рукой, - квырк! – кисть руки замерла на отлете. Скривила губы, - слабо?
- Отдай его мне, - глухо пропела Анна и наклонила голову.
- Ладно, ладно, ты чего? – попятилась Виолка. Бросила сигарету, закинула сумку на плечо, сделала пару шагов, обернулась – я и не брала, что бы отдавать. - И пошла, виляя бедрами как уличная женщина. Рельефная задница, изгиб шеи, взбитые волосы, тонкие лодыжки. Сгусток сексуальности.
Анна выгнулась, сцепила руки. Серьезная, как на сцене и было видно, что для нее не важно, что вокруг, а важно – что в ней. Беременна – вместилище главного сокровища. Глаза стояли на лице с неземным абстрактным выражением.
Красота всегда несет в себе агрессию. Всегда, но не в этот раз. Не красота, - определил Сережа, - больше. Предмет любования - как написанный маслом шедевр. Хотел сразу уйти и не мог. Благородные чувства стояли у горла.
- Я в ваши годы занимался на кларнете по шестнадцать часов, - крикнул Игорь Александрович Закс, выбрался из-за стола и бешено врашая глазами, коротко пробежался по кабинету. Туда-сюда. - Хлеб с маргарином и чай. Все! Падал в голодный обморок! А вы?
Пожалуй, тоже упаду, - подумал Сережа и покосился на пол. - За компанию.
- Что вы за мужчина? А это что? – не отставал Закс, схватил Сережину руку, встряхнул. – Это называется мышцы? Во! – и сунул под нос волосатую оглоблю. – Нет, вы пощупайте, а? - Сережа не глядя тронул веснушчатую кожу. - То-то. – Закс выудил из баночки леденец, закинул в рот и тут же сплюнул. Поморщился, – закурить есть? – Сережа протянул пачку. Закс щелкнул зажигалкой, с наслаждением затянулся, выдохнул дым и уставился на Сережу. Пробормотал: - и чего она… нашла.
Ввинтил окурок, стряхнул пепел.
– Ладно. Будем тянуть. С гармонией что?
- Плохо, признался Сережа.
- Отвратительно, - уточнил Закс. Двойка у вас по гармонии, еще народное творчество и чтение партитур, анализ форм. Тоже двойки. Специальности и дирижирования недостаточно. Да, играете, да машете, ну и что? Одних способностей мало, лямку надо тянуть, молодой человек, лямку. Как я в ваши годы. И учтите, я помогу, но… только ради Нее. Опустил голову, махнул на дверь, - идите.
Под лестницей стояла Виолка и улыбылась как акула.
- Знаешь, что я подарю тебе на свадьбу?
- Заткнись.
- Тебе пойдет, я уже прикинула.
- Молчи, убью…
- Я подарю тебе слюняяяявчик!
Так и дал бы ей в накрашенный глаз.
Толкнул дверь, вышел на улицу. По улице машины. Солнце уткнулось в макушку, легкий ветерок теребил зеленые листочки. Весна, почти лето. Душно. Рванул рубаху, потер грудь. Ну хорошо: липовые экзамены, свадьба, ребенок, пеленки-распашонки, Германия. Соборы, брусчатка, пиво, «вас ис дас» и морды с лошадиными зубами. Тьфу. А мама? Хотел представить ее лицо, но мозги затянуло липким туманом. Что ж так душно-то…
Полез в карман, выудил червонец, вспомнил - мама дала на учебники. Вытянул руку, закрыл глаза, подумал о себе: – как семафор. Подкатила желтая машина.
- Куда? – повернулся таксист.
- В военкомат, - открыл глаза Сережа и плюхнулся на сиденье.
- Как это хочу в армию!? – поднял брови грузный военком. Это вам что, парк имени Горького?
- Я вас прошу. – Сережа потер лицо. – Прошу.
- Да не могу я, призыв уже закончился, - военком тоже потер лицо и положил на стол кулачищи. – Закончился, понимаете?
- Понимаю. И все же прошу.
- Что, проблемы с милицией? Попал куда-нибудь?
- Нет. – Сережа поднял глаза, сжал губы. – Нет.
- Девочки?
Сережа отвернулся.
Военком полез в стол, вынул книгу. – Район какой?
- Киевский.
- У вас же отсрочка. Вот написано – муз.училище. – Постучал ручкой по журналу. – Нда. - Родители кто?
- Мама преподает английский, отец - полковник ВВС. Преподает в МГУ. Математика.
- Полковник... Ладно. Там все равно проверят. - Крякнув, вынул еще один журнал, посмотрел. – Есть место. Одно. Спецвойска. Пойдете?
Сережа мотнул головой, - пойду.
- Смотрите! Там не сахар, что бы не было потом… здоровье как?
– Нормально.
Вынул бланк, придвинул ручку. – Пишите заявление. И завтра ко мне. С мамой.
С мамой – подумал Сережа и начал писать:
Прошу призвать меня в ряды…
- Ну как же так… - мама осела на табуретку. Сразу постарела лицом, опустив голову, заплакала. Потом вздохнула, вытерла слезы. – Ладно. Пиши только, что там, да как. Чемодан соберу. – И посмотрела.
В ее взгляде было все.
Утором в «Угрешках» безличный офицер вызвал Сережину фамилию и махнул рукой – пошли. Сели в электричку, Сережа смотрел в окно. Что это? Дома, люди, странно... а он куда?
Хлопнули двери, потянулся перрон, поплыли дома, окна с занавесочками. Сережа смотрел и смотрел. Вот откинулся край одной синенькой, с оборочками, тревожно выглянуло лицо. Чье-то строгое и одухотворенное. На кого-то очень похожее.