Глава 2
Промучившись в таком лихорадочном состоянии всю ночь, провертевшись с боку на бок и почти не сомкнув глаз до самого утра, я выехал утром из нашей гостиницы в обратный путь только-только стало рассветать. Городские Питерские дороги еще были почти пусты. Пустынный утренний Питер смотрелся немного серенько, но все же вполне даже симпатично. Хоть и чужой для меня этот город, но не могу относиться к нему враждебно или равнодушно. По многим причинам.
Минут через сорок я уже въезжал в славный город Колпино – один из заводских Питерских пригородов, или даже районов. Кстати, сейчас он уже вроде бы называется Колпин?
Был все еще ранний час, и машин в Колпино встречалось не много. Но трудовой народ уже тянулся к корпусам гигантского завода, не без труда выдержавшего смутное десятилетие девяностых годов. На автобусных остановках людей было тоже немало.
Я проехал то ли Фидерную, то ли Фиберную, до сих пор не знаю, как правильно называется эта автобусная остановка на самом въезде в город. Еду дальше по улице Ленина, которая до сих пор сохранила это свое еще советское название. В юности даже шутка такая была при знакомстве с девушками из другого города. Когда мы с друзьями начинали заверять их, что хорошо знаем их город, поскольку долго жили там на улице Ленина. А в каких городах не было улицы с этим названием? Так что попадание было всегда стопроцентное.
Дальше еду мимо заводоуправления и потом выруливаю к вокзальной площади.
Здесь, рядом со станцией, у выхода с железнодорожной платформы, несмотря на столь раннее время, уже расположились небольшим рядком старушки со свежими и в большинстве своем незамысловатыми цветами.
Выбрав вполне приличные цветы, я развернулся на маленьком привокзальном круге и поехал направо за станцию. Там был обычный железнодорожный переезд. Прямо через рельсы. За переездом виднелся колпинский погост. Вот туда то я и держу сейчас свой путь.
Надо было еще переехать по узенькому мостику через заводской канал. Этот мостик безыскусный в течение многих лет то открывали для проезда, то закрывали на ремонт. И тогда, во времена его ремонта, приходилось ездить на кладбище какими-то чудными объездными путями, которые я все никак не мог запомнить и постоянно плутал по всей округе, уезжая порой чуть не в сам Питер.
В этот раз мост был в порядке, и я подъехал к самому кладбищу без всякой дорожной путаницы.
В былые времена я частенько ездил из Москвы в Питер на поезде. Это еще когда был студентом, и когда Володя был еще жив. Ездил сначала по-студенчески не пойми к кому, к каким то непонятным полузнакомым людям, а то и вовсе просто так, в Питер и обратно. А потом, когда Володя после института сюда распределился, то я ездил уже целенаправленно к нему. По нескольку раз в год. А был год, когда я приезжал сюда двенадцать раз. Шутил, что езжу в Питер как на дачу. И всегда, когда на поезде проезжал мимо Колпина, я обращал внимание на этот унылый погост с большим количеством конусообразных и пирамидальных памятников из нержавеющей стали. И всегда он производил на меня тяжелое впечатление.
Что можно сказать сейчас, когда здесь похоронен мой друг Володя.
Машин у кладбища еще не было, это ведь был рабочий день. Народ подтянется сюда часам к одиннадцати или даже позже. Вот и Володю ребята придут помянуть еще не скоро. Сегодня очередная годовщина его смерти. Первые два года после похорон мы обычно сговаривались с ребятами и приезжали-приходили все в одно время, да потом еще вечером собирались где-нибудь в местном ресторане, где и поминали Володю. А сейчас все как-то уже сами по себе. Мы почти не перезваниваемся. По крайней мере, мне точно никто из колпинских друзей Володи уже давно не звонил. Каждый приходит сюда в удобное ему время. Если вообще приходит.
Я езжу к Володе из Москвы. И стараюсь попасть к нему на могилу каждый год. Правда, из-за своих рабочих проблем обычно я вынужден приезжать на день-два раньше или позже самой поминальной даты. Ведь не всегда удается вырваться на пару дней в будни. Чаще всего езжу по выходным, не попадая в нужную дату. В этот раз я командировку специально немного сдвинул, чтобы день в день на годовщину приехать.
Ладно. Посидел я у Володи на могилке. Все подробно ему рассказал из немудреных новостей наших московских. Про семью мою, про друзей всех наших институтских. Которые тоже порасползлись кто куда.
Эх, выпить только вот сейчас нельзя. Мне же еще сегодня семьсот километров до дому ехать.
Могилка у Володи чистая и очень ухоженная. Говорят, что кто-то из подруг его былых до сих пор еще за могилой присматривает. Когда ни приеду, всегда все аккуратно так и чисто. Вовик на камне-граните мне улыбается, а настроение у меня ужасное.
Посидел я немного, попрощался с другом своим Володей до следующего года или еще до какой оказии и выхожу от могилы узкой тропочкой к аллее. Вдоль тропки этой все мраморные да гранитные глыбы по три-четыре метра в высоту. Знаю я, по рассказам, что бандиты тут лежат местные. Те, что в начале и середине девяностых металлом приторговывали. Ребята мне колпинские как то рассказывали.
Много всякого бывшего народного социалистического имущества делилось тут в начале девяностых. И немалые денежные потоки тоже делили. А там где дележ, там и смерть бродила.
Перед самым выходом на аллею вижу красивую и ухоженную могилку. Раньше ее здесь не было. Небольшой постамент. Можно сказать даже изящный. С большим вкусом и чувством. Невысокий и весь в цветах. Когда заходил, не обратил на него особого внимания, а сейчас постамент как раз ко мне фасадом.
Очень ухоженная и с чувством могилка. Постамент не цельный, а с какой-то выемкой. И очень гармоничный.
Чья же это могилка то?
Посмотрел и увидел на ней временный портрет. Да даже и не портрет, а обычная небольшая фотография, заламинированная и взятая в простенький багет. И лицо на той фотографии мне знакомое.
Даже очень. Узнаю я, кто это на фото. Это Ирина. Иринка Губина. Моя хорошая и добрая знакомая. Жена Мишки Губина.
- Да, это я.
Опять происходит «включение». Без всякого уже перехода. Почти мгновенное.
Вот теперь меня переклинило уже по-настоящему. Одно дело вчера в придорожном ресторанчике или машине «беседовать» с кем-то может быть даже потусторонним, но вполне абстрактным. И совсем другое дело на кладбище говорить со знакомой женщиной, женой товарища, над ее же могилой.
Абсолютно шоковое состояние. Наверное, это все же не тот шок, который бывает у антилопы, когда ее заживо поедают гиены, просто я в настоящий момент совершенно не могу адекватно сосредоточиться на разбежавшихся мыслях. В кучку их собрать тоже никак не могу. Но и не отключаюсь ведь.
Сажусь на корточки возле могилы и вспоминаю, что физически говорить не обязательно, достаточно акцентировано мыслить.
Делаю попытку:
- Ира, это ты?
- Да. – тихо отвечает Ира.
- Как же это?
- Полгода назад меня убили. –Тихим голосом говорит Ирина.
- Кто?
- Не важно. Ты их все равно не знаешь.
- Но почему?
- Обычная для Питера история. Позвонили нам в дверь. Я никому никогда не открываю, когда Мишки нет дома. Но тут увидела в дверной глазок милиционера в форме, да и открыла. Он меня с порога оттолкнул и ворвался в квартиру. Я растерялась и вцепилась ему в одежду. Инстинктивно. Он и выстрелил мне в висок. Из пистолета.
Потом какое то время обшаривал квартиру. Быстро нашел в Мишкиной комнате в шкафу в одежде шесть тысяч долларов. Они в кармане пиджака были. Вышел в коридор и накрыл меня покрывалом.
Я так и лежала накрытая перед дверью в прихожей.
- То есть ты все это видела и после смерти? – Нахожу я в себе силы задать важный вопрос.
- Да, в тот момент я была как живая, и все видела, но не так, как это показывают в фильмах. Не сверху и не со стороны. Я видела все как бы глазами моего убийцы. Я как бы была в тот момент в нем. Это, кстати, был мой первый «контакт», только я этого тогда не осознавала. Я все видела так, как видел он. Ощущала все его громкие несложные мысли и чувствовала его радость, когда он нашел, наконец, эти проклятые шесть тысяч долларов.
- А что было потом?
- Не могу передать, что я чувствовала в тот момент. Конечно, я еще совершенно не осознавала, что погибла. Я была в каком то жутком состоянии полной потерянности.
Контакт пропал, когда убийца вышел из нашей квартиры. Не выбежал, а именно вышел, спокойно и уверенно. Прикрыл за собой дверь.
Мне казалось, что я в тот момент находилась рядом с телом, но ничего не чувствовала и не видела. Было какое-то темное и тяжелое марево.
Не знаю точно, сколько времени прошло, но вдруг дверь в квартиру открылась снова. Это я видела уже глазами мужа. Я мгновенно, сама того не контролируя, вошла с ним в «контакт». За Мишей шел наш сын Алеша.
Миша вошел и увидел закрытое покрывалом тело. Оно было таким маленьким, что Миша сначала решил, что это лежит Аленка, наша дочь. К счастью, я в тот день что-то шила, и в виде исключения отвела Ленку в садик, чтобы не мешалась под ногами.
Это спасло ей жизнь.
Миша увидел ручеек крови из под покрывала и мгновенно вытолкал Лешку из коридора за дверь, на лестничную площадку. Надо же, никогда я не ожидала, что в такой ситуации Мишка не потеряет самообладания.
Итак, он выталкивает Лешку и наклоняется над трупом. Он уже понимает, что это не Аленка. Почти упал на корточки. Как подрубленный. Берет за руку. Рука уже не очень теплая.
Вот он побежал по комнатам, ища Аленку, он ведь еще не знает, что она в садике.
Вызывает милицию. Отсылает сына к друзьям. Боится думать о том, что дочь могли куда-нибудь увезти.
Все, что происходило в последующие дни, я видела урывками. И горе семьи, и приезд мамы и брата из Магнитки.
Помню недореставрированную дворцовую церковь в Пушкине. Ее я видела размытыми от слез глазами своего сына Алексея. Потом похороны помню, поминки. Это все я видела глазами мужа и иногда сына. «Включиться» в маму или дочь мне тогда почему то долго не удавалось, видимо, я еще плохо контролировала все эти процессы.
Много позже, когда дочь уже стала догадываться о том, что меня нет, мне удавалось иногда «подключаться» и к ней. Но все равно редко. Почему-то с детьми у меня случаются иногда сбои в контакте.
Ирина замолчала.
Я все это время, пока Ирина рассказывала, сидел на корточках, держась руками за могильную ограду. Попытался встать. Ноги уже здорово затекли.
Как назвать мое состояние в этот момент? Нокаут? Аут? Отключка? Я был совершенно оглушен и находился в состоянии тяжелейшего шока. До меня не могло никак дойти, что Иринка, еще совсем молодая, жизнерадостная, красивая и полная жизни женщина убита. Счастливая человеческая жизнь была «потушена» за какие-то шесть тысяч долларов.
Промелькнуло воспоминание, как несколько лет назад мы всей питерской компанией ездили загород к кому-то из местных ребят на дачу.
Помню огромное зеленое поле и почти прозрачную чистую извилистую речку. Жара и звон насекомых, тягучий и знойный воздух. Иринка сидит на пригорке в высокой траве и плетет венок. Потом надевает его себе на голову.
Помню, мы все тогда удивлялись пасторальности этой картины. Но это действительно было очень красиво и почти совершенно.
Вообще, то был последний случай, когда я видел Ирину радостной и полной счастья.
А потом случилась страшная смерть Володи, и мы все с тех пор виделись только на похоронах и поминках, когда уже было не до веселья и пасторалей. Виделись всего по нескольку часов, когда я приезжал из Москвы.
На кладбище, когда хоронили Володю, Иринка старалась опекать меня и пыталась немного отвлечь, переключить хоть немного. Задавала вопросы о семье. Хотя и сама находилась в состоянии не лучше моего. Знала, что для меня значил Володя и как я его любил.
Я то тогда, перед самыми похоронами, только что с поезда, выпил с ее мужем Мишкой сразу по два стакана водки, чем немного притупил восприятие. Но только до момента, пока не увидел изуродованное пытками лицо Володи, лежащего в гробу в заводском красном уголке.
Вообще, тогда долго решали вопрос, хоронить ли Володю в открытом или закрытом гробу. Его старший брат приехал из Москвы и советовался с Володиными друзьями. Он их всех хорошо знал. Решили, что можно и в открытом, но потребовалась помощь хорошего специалиста, который старательно потрудился косметикой и почти скрыл следы зверств.
Но все равно, многие не могли тогда сдержаться, увидев Володю. Вот и меня тогда не смог выручить водочный «наркоз» и я совершенно раскис. Особенно на кладбище. Особенно, когда надо было что-то сказать о Володе. Я попытался сказать, да чуть не завыл от горя. Как баба. Да, мне тогда очень помогла Ирина, а вот теперь ее могила рядом с Володиной, в каких-нибудь 20 шагах.
И оба они приняли насильственную смерть. И обоим было еще далеко до сорока. Жить бы еще да жить.
- Дима, здравствуй. – раздался издали мужской голос.
Я и не заметил, как к кладбищу подъехала большая японская машина. Это был Миша, Иринин муж и мой и Володин хороший друг. Хотя, наверное, правильнее сказать, что Миша - Володин и мой друг. Володя меня с Мишкой когда то и познакомил.
Подходит, протягивает руку.
- Здравствуй, Миша…
- Хорошо, что приехал.
Мы обнимаемся. Миша кладет часть цветов на могилу жены, стоит некоторое время, опустив голову и немного сопя, как-то тяжело и нелепо. Почему то, он в этот момент ассоциируется у меня с Пьером Безуховым, хотя совершенно не толст, не крупен телом и без очков. Хотя очки он иногда все же носит, но конечно не круглые.
Потом мы поворачиваемся и идем тропкой к могиле Володи. Миша кладет второй букет на могилу Володи, достает красивую микрофляжку, отделанную кожей, и небольшие разовые стаканчики. Наливает до полна.
- Миш, слушай, мне еще семьсот километров до Москвы ехать. Сегодня.
- А ты когда приехал?
- Вчера.
- Чего не позвонил?
Это обычная Мишкина манера разговаривать. Он как бы не слышит ни твоих вопросов, ни аргументов. Говорит что-то свое, но будьте уверены, что он все слышит и обдумывает. Эту манеру я замечал у многих ребят с Ижорского завода.
- Не знаю даже. Да и телефона твоего у меня с собой не было. А чего про Ирину не сказали?
Долгое молчание.
- Знаешь, собирался я несколько раз позвонить, да не смог. Ладно, давай помянем Володю. Земля ему пухом.
Спорить бессмысленно. И ведь и впрямь надо помянуть. Выпиваем. Молчим. Ситуация не простая. Понимаю, что мое молчание относительно смерти Ирины может показаться Мишке неестественным, или даже бестактным. Он же видел меня стоящим у ее могилы. Очень сложный и деликатный момент. Объяснять ему, что знаю обстоятельства гибели Ирины от самой Ирины еще глупее. Поэтому задаю вопрос:
- Что случилось с Ириной?
- Ты не знаешь?
Тяжело и низко из под бровей смотрит на меня.
- Только сейчас увидел могилу. Случайно. Когда шел к выходу от могилы Володи.
Это то ведь была правда.
Миша долго молчит. Потом медленно и сухо начинает говорить:
- Убили Ирину… Она была дома одна. Кто-то вошел. Как вошел, не знаю. Вроде бы она сама открыла дверь. Вошел и застрелил ее. Я звонил ей с мобильного, незадолго перед этим. Сказал, что мы с Лешкой скоро домой приедем. Где-то немного задержались. Приехали домой часа через два. Я вошел и сразу увидел ее на полу, прямо перед дверью. Она лежала закрытая пледом. Я сначала подумал, что это Аленка, но быстро понял, что ошибся. Стал искать по квартире Аленку и вызвал милицию. Лешку сразу из квартиры вытолкал в парадное, а потом отправил к соседям.
Ну что? Абсолютное совпадение рассказов? И одну из этих версий я услышал от женщины, убитой полгода назад. В каком я был состоянии? Миша, впрочем, мое угнетенное состояние принял как естественное, вызванное его рассказом о злодейском убийстве жены.
- Милиция ничего?
- Пока ничего. Говорят что работают. Сначала тягали меня к следаку чуть не каждый день. Теперь я их сам иногда достаю. А результат все равно нулевой.
- Как в квартиру то они вошли?
- Не знаю, никогда Иринка никому чужому не открывала.
- А в милицейской форме не могли они быть, когда в дверь звонили?
- Есть такая версия. Работает тут вроде одна банда. Типа оборотней. Вроде бы использует милицейскую форму. Мне следаки негласно показывали оперативную съемку. Отморозка одного. Какой-то Мокеев. Говорят мне, что абсолютно уверены, что это именно он убил. Вот доказательств только нужных у них нет.
- А зачем показывали то? Ты что ли доказательства то должен собрать?
- Да нет. Видимо надеялись, что я с ним сам разберусь. Без всяких доказательств. Ну, в смысле, неофициальными путями. Думают, наверное, что раз у человека есть деньги, то он готов решать все проблемы любым способом… Даже и беспредельным. А им облегчение выйдет.
Стоим и долго молчим. Мишка курит. Знаю, что он не курил уже года четыре. Но теперь, похоже, не выдержал и закурил вновь.
- Как Аленка то все это перенесла?
- Ты знаешь, странная вещь. Мы ей никогда ничего не говорили про Ирину, но, похоже, она сама все знает. Городишко то маленький. Сначала сказали ей, что мама временно уехала. Она об Иринке с тех пор больше ничего не спрашивает. Потом стали ее сюда приводить. Она это перенесла спокойно, видно, что была уже подготовлена. Правда, я теперь совершенно не могу с ней справляться. Она делает все что хочет, а при малейшей моей попытке что-то запретить, или поругать ее, начинает плакать. Смотрит так мне в глаза снизу вверх и тихо плачет. И ничего не говорит и глаз не отводит. Я ничего не могу с ней поделать.
- Может это временно? Потом все немного притупится?
- Не знаю. А чего ты в Москву то рвешь? Останься. Мы сегодня вечером соберемся с ребятами, кто сможет, помянем Володю.
- Даже и не знаю. Нет, Миш, лучше, наверное, поеду сегодня. Завтра у меня по работе очень важная встреча. Приезжают важные чиновники из Самары. Не могу я это дело пропустить. Без меня там не справятся. Хорошо еще, что удалось вырваться хоть на два то дня.
- Как твои?
- Да все в порядке. Часто вас вспоминаем. Как теперь им сказать? У тебя сейчас есть время? Часик? Может, посидим где-нибудь?
- Веришь, убежал с завода на полчаса. С утра. Пока никто не хватится. Бегу назад. Нас там в десять утра главный бодрило всех на совещание собирает.
- Ладно. Ничего не успел толком порасспросить. Детям привет.
Миша идет и садится в свой серебристый нисан. Медленно отъезжает. Машет рукой. Я тоже сажусь в свою замызганную машину и медленно трогаю с места. Опять проезжаю мост, станцию, заводоуправление, Фиберно-фидерную и выезжаю из города Колпино на шоссе.
***
Химки. Подъезжаю ко МКАДу.
Тут как всегда дерби разночинных автомобилей. Все едут кто как хочет, сигналят, подрезают, огрызаются. Приехал, считай. Москва. Что там твоя спокойная Лиговка или Московское шоссе.
За девять часов дороги у меня было много времени, чтобы попытаться все произошедшее как-то осмыслить.
Контакты с Ириной почему-то пока прекратились. Не «включалась» она за все время дороги ни разу. Хотя при моем разговоре с Мишей на кладбище она постоянно была со мной в контакте и, видимо, моими глазами и слухом весь наш с ним разговор и воспринимала. Но абсолютно никак в него не вмешивалась и никак себя не проявляла. Хотя, наверное, могла бы через меня попытаться задать какие-то вопросы мужу. Но вот не делала этого.
Что мне делать? И стоит ли пытаться обо всем произошедшем рассказать Юле? Пожалуй, можно будет аккуратно попробовать. Несмотря на всю невероятность такого рассказа, моя жена вполне может понять и поверить мне. Она у меня умница. Не мгновенно конечно поймет и не во все сразу поверит, но постепенно и понемногу все осознает.
А сам то я все понимаю? Пожалуй, ведь тоже ничегошеньки не могу толком понять. Только то, что слышал от Ирины.
Таким вот образом, пока я ехал, задавал сам себе массу вопросов, да так ни на один из них и не ответил. То ли аналитика у меня никудышная, то ли исходных фактов для анализа не хватало. Хотя вопросы все-таки тоже полезно лишний раз самому себе задать. Стоит их продумать и попытаться как-то рассортировать по степени важности.
Так я и сделал. Попробовал вопросы хоть в каком порядке для себя выстроить и вот что у меня получилось:
- Представляет ли себе Ирина загробный мир?
- Каков он по своему устройству?
- Контактирует ли Ирина с другими его обитателями, если контактирует, то каким образом?
- Что они, эти обитатели, из себя представляют?
- Как Ирина контактирует с людьми? Я уже понял, что не со всеми контакты ей удаются. Почему?
- Как другие обитатели этого самого загробного мира контактируют с людьми? Зачем им вообще эти контакты?
- Какова конечная цель всех этих контактов, если она конечно есть?
- Могут ли другие обитатели того мира контактировать со мной? Если могут, то почему не делали этого раньше? Почему именно Ирина смогла это сделать?
Да, воистину права древняя мудрость, гласящая, что один чудак может столько вопросов назадавать, что и сто мудрецов на них не ответят.
Кстати, когда я в прежние времена, еще при советской власти, работал в НИИ, начальником моей группы был некто Владимир Викторович Крестовский – человек весьма неординарный. Неординарность его заключалась главным образом в том, что он считал по-настоящему весомыми и значимыми только результаты своего собственного труда. Да, именно вот так. По его мнению, весь наш славный орденоносный НИИ занимался по большей части галиматьей. Это было кстати его любимое выражение. И только он, Владимир Викторович, один делал важное и полезное для всех дело, «кормил» пол института, да еще заодно заставлял работать и нас, грешных.
Работать с ним было достаточно непросто, и народ из нашей команды от него старался перебежать побыстрее в другие группы.
Вот однажды, один из наших молодых инженеров по имени Борис, был совершенно загнан в угол этим самым Владимиром Викторовичем. Точнее шквалом вопросов, которые тот Борису задавал, пытаясь доказать Боре всю его ничтожность и инженерскую несостоятельность.
А вопросы то были по большей части без ответов по определению, и каждый из них – готовая тема для научно исследовательской работы с немалым бюджетом.
Мы тогда были в самом начале большого комплекса работ по созданию нового оружейного реактора и все эти вопросы должны были решать постепенно, в течение десяти-пятнадцати лет. А тут вот Владимир Викторович ждал от Бори мгновенных ответов.
Озлился тогда Боря от неразрешимости этих вопросов, и нелепости ситуации, да прямо так и спросил, а знает ли, мол, Владимир Викторович то, что один чудак может задать столько вопросов, что и сто мудрецов не в состоянии будут ответить.
Этим своим вопросом Боря пусть и не слишком мягко и корректно, но зато вполне откровенно перевел Владимира Викторовича как бы в разряд особо одаренных чудаков, а себя соответственно, перевел в противоположный и более многочисленный разряд мудрецов.
Дело это потом по настоятельной просьбе Владимира Викторовича разбирала комиссия из начальника отдела, профорга и парторга. Все эти люди хорошо знали Владимира Викторовича Крестовского и успешно спустили дело на тормозах, а Борю перевели в другую группу. Впрочем, к вящей Бориной радости.
В моем же теперешнем случае я выступал сам в роли чудака – генератора вопросов и сам же одновременно был в роли целых ста мудрецов. Сообразно классике, чудак одерживал верх, а мудрецы явно не справлялись. Из всего, что со мной недавно произошло, я понял только:
Тот мир есть. Вроде бы. Если я не «того»…
И его обитатели вполне могут иметь какие-то контакты с нашим миром.
Эти контакты не всегда и не со всеми людьми возможны и чаще всего носят однонаправленный характер. Если точнее – характер одностороннего контакта. По крайней мере, так следует из рассказов Ирины.
Вот вроде бы и все. Но и это не так уж и мало. Миллионы и миллиарды людей прожили свою жизнь, так и не узнав того, что теперь знаю я. Сама мысль, что жизнь наша может иметь какое-либо продолжение, всегда грела душу тысяч поколений людей. Многие из них терзались извечным вопросом, пытаясь решить самую великую загадку Бытия. И вот я у порога разгадки. Или все же загадки?
Все. Ура. Я не только у порога разгадки, но уже почти что у порога дома.
Паркуюсь во дворе.
Гаража у нас нет, и наша «сивка» преспокойно ночует во дворе под домом. А что ей будет? Засватанной коровушке то нашей. Ну, в крайнем случае зеркало оторвут, что впрочем не раз уже и делали. Или гвоздем что нацарапают, но и такое уже бывало.
Поднимаюсь на лифте. Дверь на этаже уже открыта. Жена и дочка высмотрели меня в окно и открыли дверь. Встречи-обнимания. Жена конечно уже видит мое угнетенное состояние, но пока приписывает его трудностям дальних поездок. Ничего то она про Ирину даже не знает. Как ей все это сказать? Да так, что бы не сильно травмировать.
Ой, не легкое мне предстоит сейчас дело. Так что я пока беру отсрочку – иду в душ.
Потом мы сидим всей семьей на кухне за столом. Пьем кофе и едим питерские пирожные.
Это у нас обязательная традиция. Если кто едет в Питер, то обязательно привозит домой коробочки четыре пирожных. Из «Севера» конечно. В Москве никогда таких пирожных не было и не будет, скорее всего. К сожалению. Может, до революции Москва и не уступала Питеру по кондитерским, допускаю даже, что вполне могла быть и впереди, а если и отставала, то чуть-чуть. Кто это теперь наверное сказать сможет? Тут только мои догадки. Но уж теперь то все могут сравнить и сделать неутешительные для моего города выводы. В Питере пирожные на порядок лучше! Вот и возим мы из Питера пирожные, как раньше возили из Киева одноименные торты.
Так вот, пьем мы чай-кофе с питерскими пирожными, и я медленно и нудно рассказываю про дорогу, гаишников, работу и состояние дел в нашем тамошнем центре. Дочери все это быстро надоедает. Все, кроме пирожных конечно. Но тут мы ее вынуждены ограничить, и Юля отнимает у нее четвертую по счету «трубочку с кремом». Это по-питерски. А по нашему, по-московски, четвертый эклер Анька стрескать пыталась. Под шумок и разговоры.
А уж сколько она в тот вечер съела «Буше», теперь уже не сосчитать. Я следил только за эклерами, поскольку сам к «Буше» равнодушен.
Анечке сразу на кухне все становится малоинтересно и она отчаливает смотреть сериал про каких то там зачарованных-разочарованных девиц. В обычное время я такую сериальную дрянь не поощряю. Влетает от нас Ане за такую лабуду, но сейчас это все как нельзя более кстати. Чтобы дочь под ногами не вертелась и дала нам серьезно поговорить. Жена все эти маневры понимает, и как только дочь исчезает, Юля начинает расспросы уже по-крупному:
- Что-то случилось?
- Случилось – не то слово…
- Что? Не тяни!
- Иринка Губина погибла.
Следует понятная женская реакция, в которой участвуют все части Юлиного лица, плечи и руки.
Вообще, сцены женской скорби, на мой взгляд, бывают очень кинематографичны. Не в том смысле, что женщины хорошо играют роль, а в том, что они в эти мгновения иногда красиво смотрятся на взгляд нейтрального зрителя. Только все надо показывать крупными планами или даже деталями. Глаза, губы, руки. Каждая тень, черточка, дрожание будут молчаливо свидетельствовать об искренне переживаемой трагедии.
Говорю это без тени насмешки. Просто такими уж создала женщин мать-природа.
Мужики точно так не смогут. Они будут угрюмо стоять истуканами. Максимум - согнутся пополам или сядут на корточки. Совсем уж, в крайнем случае, некрасиво так зарыдают. Все это может вызывать в окружающих лишь тяжелое чувство неловкости и ни в какое сравнение не пойдет с тихой женской скорбью.
Смотрю на жену. Она действительно не ожидала услышать такие трагичные новости. Медленно и тихо рассказываю ей все подробности убийства. Со слов Миши Губина.
Юля задает какие-то вопросы и начинает чувствовать с моей стороны какую-то недосказанность. Как она это почувствовала? Трудно сказать. Но чувство это с каждой минутой усиливается и переходит в некую уверенность, и когда я заканчиваю рассказ на том, что Мишка сел возле кладбища в машину и поехал к себе на завод, Юля задает вопрос:
- Это все?
- Не совсем. Есть еще одно совершенно необычное обстоятельство. Пожалуй, даже потустороннего свойства.
- Что это значит? Что значит «потустороннего свойства»?
Я вздыхаю глубоко и беру небольшую паузу. Не для театрального эффекта, конечно. Просто собираюсь немного с мыслями, а потом начинаю рассказ про мою потустороннюю дорожную «попутчицу». Вначале обезличенную.
По мере моего рассказа, по красивому лицу жены, сменяя друг друга, проходят сильные и отчетливые бури чувств.
Вначале это совершенное внимание, затем удивление и недоумение, потом смесь удивления с недоверием, где недоверия даже чуть больше.
Потом начинает превалировать, если можно так сказать, доверчивое внимание, которое все равно соседствует с удивлением, и постепенно полностью вытесняет недоверие.
Потом к удивлению и доверию добавляется некоторая доля страха. Вроде все. По ингредиентам коктейля из чувств мы уже с ней вполне сравнялись. Только мой коктейль чуть более выдержан по времени. Лучше настоялся.
Внимательно слежу за всеми этими изменениями на лице жены и заканчиваю свой рассказ. Следует долгая пауза. Я почти был уверен в том, что Юля мне поверит. Просто она меня хорошо знает. Знает, что мне никогда бы не пришло в голову такое придумать. Да и зачем?
- А Ирина и сейчас с тобой в контакте?
- Нет, как выехал я из Колпино, так и не было больше контактов. Ни одного.
- Как ты думаешь, что она от тебя хотела?
- Не знаю, но у меня сложилось впечатление, что она не преследовала какую-то конкретную прикладную цель. Просто вошла в контакт, и вдруг этот случайный контакт оказался двусторонним. Я уверен, что это для нее было совершенно неожиданно. Она сказала, что такое случается крайне редко. И подтвердила, что сама была застигнута врасплох обоюдностью контакта.
- Насколько редко? Я про обоюдность.
- Откуда же я знаю? Я у нее не спросил. Не в том был состоянии.
- А можно ли возобновить контакт, как ты думаешь?
- Понятия не имею. Наверное, можно, но важен ли тут, например фактор территории, я не знаю. Вообще не знаю, что тут важно.
Весь вечер мы задавали друг другу какие-то важные вопросы, строили гипотезы, спорили, анализировали да так ни к чему в итоге и не пришли.