«Люди так страдают на Земле, неужели в Твоем аду еще хуже?»
Радик, 4 кл.
1.
Вечер начала апреля. В этом слове – синие сумерки, россыпь холодных звёзд и дыхание тёплого ветра. В нём мерцанье городских огней сливается с сияньем глаз встречной незнакомки, и на миг вдруг кажется, что она – именно она – та самая, которую я так долго искал.
Обманщица-весна! Но ведь порой так хочется обмануться!
Не торопясь иду по улице, наслаждаясь каждым – таким пронзительным мгновением жизни. Вглядываюсь в причудливые узоры, рисуемые ветвями деревьев на прозрачной глубине тёмного неба, вслушиваясь в тихую музыку вечернего города, готовящегося к приходу по-весеннему ласковой ночи.
Хороший вечер. К сожалению, недолгий. Но хорошее и не должно длиться долго. Иначе оно перестаёт замечаться, стираясь обыденностью. Уходить с улицы совершенно не хочется, но уже меньше чем через час встреча. Надо готовиться.
Писк домофона, тяжёлый гулкий стук подъездной двери, притаившееся в подъезде безвременье, щелчок замка, еле слышный сигнал отключаемой сигнализации.
Раздеваюсь не торопясь, потихоньку глуша в душе отзвуки оставшейся снаружи весны. Открыв замаскированную дверцу в стене, перехожу в другую квартиру. Привычно проверяю оружие. На всякий случай.
2.
…Первого человека я убил, когда мне было пятнадцать. Это был парень из соседней школы на год меня старше. Обычный пацан, шпанёнок из серии «неблагополучных подростков», которые живут почти в любом городском дворе. Для выражения своей нелюбви и неприязни к этому миру он по какой-то неведомой причине выбрал меня. Парень был сильнее и наглее, и наши случайные встречи обычно заканчивались для меня плачевно.
Это длилось до того дня, когда я впервые почувствовал взгляд. Я шёл по улице, уже и не помню, откуда возвращаясь, как вдруг чёткое ощущение взгляда накатило, заставило поднять глаза….
Ничего. Только клубящиеся иссиня-черные облака на западе, сквозь которые двумя оранжевыми туннелями на меня смотрело закатное небо. Почему-то стало не по себе. Словно бы небо рассматривало мою душу.
В этот вечер я нашёл в кухонной тумбе большой разделочный нож. И на следующий день зачем-то взял его с собой в школу. А вечером, осторожно, чтобы не увидели родители, отмывал его от крови моего первого врага.
Испытывал ли я тогда угрызения совести? Наверно. Не помню. Сейчас – да, о том поступке я жалею.
До самой армии мне больше не приходилось убивать. Хотя, поводы были. Просто не сложилось.
А в армии….
О войне я знал немного. Да и что я мог о ней знать? "Горячая точка" – это слово манило, влекло к себе мальчишечьи души, желающие побед и подвигов. Фильмы о Великой Отечественной были слишком хороши, слишком романтичны. В них не было отрезанных голов с выколотыми глазами, и кишок, намотанных на стальные гусеницы. В кино умирали красиво. Мы были бесшабашны и молоды, а молодость верит в собственное бессмертие.
Быть может, поэтому я вызвался на Кавказ добровольцем. А может, причина была в другом. Любовь молодости безоглядна и не знает полутонов. А безответная любовь, это уже почти конец света.
Советские солдаты в кино были героями, и погибали ради великой цели, обычно под красивую трагичную музыку. Я хотел стать героем, но остаться жить. Ведь тогда она посмотрит на меня совсем иначе….
Господи! Неужели это был я? И ведь до сих пор тот мальчишка, где-то глубоко во мне безумно любит ту девчонку из далёкого безоблачного прошлого!
Не получилось. Героями почему-то стали те, кто стоял за нашими спинами, посылая «мясо» на убой. А жить…. Из сорока человек, с которыми мы оказались в одной «учебке», домой вернулось шестеро. Из них двое – инвалидами. Это – жить?
Именно тогда я впервые задался вопросом – «почему?» Все выжившие задавались этим вопросом. Но я твёрдо решил найти на него ответ.
3.
- Здравствуйте, - мужчина нервничает, ерзая в мягком уютном кресле, словно на пыточном стуле. Свет двух мощных ламп из-за моей спины бьёт ему в глаза, превращая мою фигуру в тёмный контур в ореоле света. Сочувствую, но ничего не поделаешь, так надо.
- Здравствуйте.
- Мне сказали, что вы можете сделать одно дело.
- Может быть.
- Я понимаю, - мужчина замолчал, собираясь с мыслями. – Э-э-э… Мне также сказали, что вы не берёте денег?
- Это не совсем так. Зависит от обстоятельств.
Мужчина слегка сник.
- Понимаете, у меня нет денег. Нет ТАКИХ денег, что, наверное, просят за это…
Он замялся.
- И это не совсем МОЁ дело. Просто мне сказали, что вы можете решить…. Что вы решаете вопросы….
- Вы не волнуйтесь. Давайте по порядку.
- Понимаете, есть один человек….. Очень плохой человек. Он работает в одном из ведомств. Не руководитель, нет. Кто-то вроде «серого кардинала». Это очень богатый человек. И опасный. Говорят, он работал в «органах», - мужчина замолчал, пытаясь вглядеться в моё лицо слезящимися от яркого свете глазами.
- И что?
- Мой друг – руководитель регионального отдела этого ведомства. Он никогда не брал взяток. Никогда. Быть может, вы не поверите, но бывают всё-таки честные чиновники. И вот ему прислали письмо. В конверте без подписи. В течение месяца сдать все дела и уволиться «по собственному желанию». На его место «серый кардинал» наметил своего человека.
- И что в этом значительного? Это обычные дрязги российских ведомств.
- Дело не в этом. Письмо было получено больше месяца назад. Мой друг отказался уйти. Тогда пришла проверка. Неделю копали, но найти что-нибудь существенное и зацепиться так и не смогли….
И вот вчера его жена попала в больницу. Изнасилование. Говорят, какие-то отморозки….
После чего у моего товарища случился сердечный приступ. И не надо быть «семи пядей во лбу», чтобы понять, кто за этим изнасилованием стоит!
Мужчина замолчал.
- Что ж. История печальная…. Но всё может оказаться простым совпадением.
- Да, я понимаю. Дело в том…, это уже не первое "совпадение». А, как минимум, третье.
- Вы можете рассказать подробнее?
- Нет. Случайные разговоры, обмолвки…. Фактически всё на уровне слухов. Люди боятся об этом говорить. И я не смогу узнать точно. У меня ведь тоже семья….
…
- Здравствуйте.
- Я пришёл к вам, потому что мне сказали, только вы можете нам помочь. Понимаете, он задавил нашего ребёнка. Сбил нашу девочку, а ему за это ничего не было. Откупился, наверное. Они сказали – она сама выбежала, но понимаете…. Её больше нет. А он живёт…. Живёт, сволочь! Убейте его! Убейте!
…
- Помогите мне! Пожалуйста! Он преследует меня. Меня и нашего сына. Он грозился убить ребёнка, если я к нему не вернусь. Или… если не дам ему денег.
Я уже давала. Но он хочет ещё и ещё.
Может, я лучше дам денег вам?
…
- Он заразил меня СПИДом. Е…ся с какой-то спидушной б…ю! А мне что теперь - подыхать? Я хочу, чтобы он умер первым. Чтобы он знал – за что! Он ведь всё равно уже мёртв, но пусть ему будет больно. Вы можете это сделать?...
Люди, люди… Бешеная карусель исковерканных судеб, слёзы и кровь, боль и страх….
Когда я устаю от их боли, кто-то внутри меня начинает смеяться. Заливается безумным смехом, хохочет, катаясь по воображаемому полу, пуская слюни от восторга….
Хорошо, что они не видят моего лица. Потому что оно всегда в тени.
4.
…Первый бой запомнился своей скоротечностью. Помнится, я не успел сделать ни единого выстрела. Я даже не понял, куда надо стрелять. Всё началось мгновенно, как песчаная буря, и так же мгновенно закончилось.
Матерился мой друг, которому пулей разорвало ухо. Было ещё двое легкораненых, всерьёз никто не пострадал. И мы храбрились, веселились, поздравляя друг друга с первым боевым крещением…. Мальчишки!
Второй бой оказался совсем не таким. Шестеро из нас после этого боя поехали домой. В цинковых домиках с непрозрачными окошечками.
Тем не менее, страха не было. Чувство скорее напоминало постоянное тревожное предвкушение.
И был третий бой, и четвёртый…. Уходили друзья, умирали враги….
А страх пришёл, когда я уже перестал его ждать.
…
- Тихо что-то. Они там вымерли что ли все?
- Нас ждут.
- А может, там нет никого?
- А врачи, больные тогда где?
- Попрятались. Кому охота под пулю подставляться?
- Не-е, разведка сказала, что видели бородачей в больнице. Зачем им уходить? Здание старое, крепкое, настоящая крепость. Боюсь, намучаемся мы.
Пригнувшись, я перебежал поближе к больничным воротам, вжался в разбитый в щебёнку асфальт возле каменной стены. Острый обломок тут же впился в правый бок. Через три секунды Леха плюхнулся рядом.
Из-за угла с рёвом вывернул БТР, не снижая скорости, влетел в раскрытые узкие ворота. С грохотом зацепил бортом оду из сторон. Застрял.
"Пипец!" – промелькнуло в голове. Думаю, в эту секунду не я один мысленно попрощался с экипажем. Но со стороны госпиталя не донеслось ни единого выстрела. Дёрнувшись назад, БТР взревел и с в следующий миг с противным скрежетом вырвался из неожиданной западни. Мы рванули следом.
…Пустые коридоры с гулким эхом, кровь на полу, брызги и потёки крови на стене. Ого! Даже на потолке. Крови вокруг так много, что её запах не перебивается даже запахом медикаментов, сливающихся в единые лужи из многочисленных разбитых пузырьков и бутылочек. Что здесь произошло? Где хоть кто-нибудь?
Лёха, идущий передо мной, заглянул в раскрытую дверь палаты, отшатнулся.
-Бля! Там… люди.
Я заглянул следом. Шесть кроватей. Две пустые, четыре – нет. На ближайшей к двери кровати седенькая старушка, судорожно сжавшая в последней хватке скомканное окровавленное одеяло, словно пытающаяся укрыться им от чего-то страшного. И кровь, ручейками вытекающая из под кроватей, сливающаяся в один большой ручей возле окна.
Непонимание. Навалившееся разом, обескураживающее.
Зачем?
Зачем больных??
Кто???
…Мы словно зомби бродили по коридорам мёртвой больницы, таская с собой ставшее ненужным оружие.
А потом мой взгляд упёрся в раскрытые створки дверей с надписью "Родильное отделение". Из-за створок с перекошенным лицом вывалился наш "старлей", согнулся в рвотных спазмах….
Я подходил всё ближе и ближе, будто кто-то невидимый тянул меня к себе. Остались за спиной двустворчатые двери…. К чему-то вязкому прилипли ноги. Я повернул голову.
И пришёл СТРАХ.
5.
- Ты не вправе судить. Не ты дал жизнь, чтоб отнимать её.
- Я это уже слышал. И что каждому воздастся по делам его…. Потом.
- Да.
- Я воздаю сейчас. А раз Бог не останавливает меня, значит Он не против.
- ОН не вмешивается, потому что это твой выбор. Но и ответить за всё придётся тебе.
- Да, я отвечу. Но и спрошу о многом тоже. Например, почему за каждое мгновение счастья надо платить болью и отчаяньем?
- Страдание нам для того и даётся, чтобы суметь счастье осознать. В страданиях очищается душа.
- Очищается душа? Я предполагал подобный ответ. Особенно «грязна» она, наверное, у детей. Ты наверняка знаешь про лагерь смерти Саласпилс? Чем были виноваты те дети? Тем, что родились? Неужели ты веришь во весь этот бред про Первородный грех?
- Первородный грех – аллегория. А дети невинны. Они стали мучениками.
- Значит, Бог любит, когда люди страдают? Ему это доставляет удовольствие?
- Не надо говорить того, чего не знаешь! Тот же Саласпилс - дело рук человеческих.
- Но зачем!? Почему Бог это позволил?
- Возможно для того, чтобы люди увидели и ужаснулись. Себя самих.
- Но ведь те, кто творил, не ужаснулись. И Саласпилс наверняка повторится ещё не раз!
- Да. Пока человек не обернётся к Богу, он так и будет бродить во тьме. А Тьма будет бродить в нём.
- Ты прав. Абсолютно прав! Вся беда в том, что ты не видишь разницы между тем в ком живая душа, а в ком – лишь Тьма. Для тебя все они – живые. Я же вижу, как среди живых ходят те, кто уже умер. И пытаюсь избавить живых от их присутствия.
- Я не понимаю, о чём ты. А вот гордыню вижу в тебе. Ложная вера в свою «избранность» - это та же гордыня. Одно из худших её проявлений. Ведь та же Тьма сидит в тебе.
- Во мне нет Тьмы. Во мне живёт лишь Боль. Я не просил ни у кого никакой «избранности». И тоже хотел «просто жить» и не видеть. Жить, любить, растить детей…. Но теперь не могу!
…Позади остались свет и зовущее тепло храма. И всепрощающий всепонимающий взгляд, обрамлённый в золото окладов и дым свечей. Но знают ли люди, идущие в храм, КТО на самом деле смотрит на них глазами святых на иконах?
И вновь со мной Весна. И небо, пахнущее черёмухой. И иной взгляд Бога смотрящего на мир миллионами сияющих глаз-звёзд. Этот взгляд мне нравится больше. Он ничего не требует и ни к чему не призывает. Он просто есть.
6.
Однажды вкусивши страха, начинаешь бояться всего и всегда. Делая первые шаги по миру Войны, я видел смерть, видел боль, но до той проклятой больницы почему-то не прикладывал увиденное к себе. Конечно, я знал, что могу погибнуть, но кто из нас не умрёт? Гораздо страшнее смерти для меня казалось стать инвалидом, особенно потерять зрение.
И лишь столкнувшись с запредельной, какой-то сверхчеловеческой жестокостью, я словно прозрел. Я вдруг разом осознал, что все мы по сути – никто. И дикий ужас вызывала мысль, что тот, кто сумел проделать ТАКОЕ с ни в чём не повинной беременной женщиной, с кем-то из нас и со мной лично сделает что-то вовсе невообразимое жуткое.
Я стал бояться смерти и боли. Вернее – боли без надежды на её окончание.
…А вокруг плясала Война. Она пила наши души и в какой-то момент начало казаться, что из этой жуткой карусели нет возврата. Что другого мира, где-то там – далеко, больше нет. А есть только вечный дождь, липнущая ко всему грязь, запахи гари и крови….
Вот уже третий раз мы штурмом берём маленький никому не нужный городишко. Берём, кладя жизни непонятно за что, а потом объявляется перемирие, и мы уходим под равнодушно-презрительными взглядами стариков в высоких шапках.
Сегодня мы снова штурмуем такие знакомые улицы, ощетинившиеся смертью. В четвёртый раз.
Вчера наконец-то пришла колонна с новым оружием. «Граники», ПК, цинки с патронами, кажется даже огнемёты…. Мы тоже немного приобщились. Потрогали ящики, когда разгружали. А на штурм вновь пошли с тем, что было. Мы – «мясо», и это от нас даже особо не скрывают. И по большей части моих боевых товарищей уже давно психушка плачет.
…БТР, тот самый, с вмятинами и длинной царапиной на борту оставшейся от ворот госпиталя, вырвался чуть вперёд, выскочил на небольшую площадь, поливая из башенного орудия окна дома напротив. В следующую секунду в помятый борт словно плюнул дракон. Машина вздрогнула, будто от боли. Вся правая сторона её занялась чадным багрово-чёрным пламенем. Ещё миг и огненную рану наискось полоснул чудовищный бич, взорвал огненными брызгами. Полыхающий багровый болид, вырвавшись откуда-то из под машины устремился прямо на меня.
Я закричал.
Горящее колесо, не долетев буквально полутора метров, срикошетило о землю, пронеслось рядом, обдав жаром лицо.
Сгорели брови. Когда я понял, что у меня мокрые штаны, стало нестерпимо стыдно.
И в этот миг кто-то внутри меня рассмеялся.
…Мы так и не увидели нового оружия. Зато те, кто воевал против нас, его не только увидели, но и успешно использовали. Потому что у них были деньги, а у нас нет.
А я с тех пор ненавижу вонь палёной резины.
7.
- Здравствуй.
- Привет.
- Как ты?
- Нормально.
…Слова. Ничего не значащие слова ни о чём. Зачем я вновь и вновь встречаюсь с ней? Что она для меня? Ведь я уже не люблю её, а она никогда не любила меня.
Девушка из моего прошлого.
Когда я уходил на войну, она была для меня всем. Я был готов отдать жизнь за одну только её улыбку!
Так странно. Там, на войне, когда мне становилось слишком холодно, больно, страшно, я вспоминал её. Она была для меня светлым лучом, путеводной нитью, из царства жестокого кошмара в обычный человеческий мир.
А когда я вернулся…. Я быстро понял, что просто создал для себя сказку. А сказочный образ и сам человек – не одно и то же.
Но что-то во мне вновь и вновь стремится видеть лишь её – единственную из сотен тысяч женщин. Чтобы вновь и вновь, сидя напротив, ловить редкий свет улыбки и слушать тихий чуть хрипловатый голос.
И зачем она вновь и вновь встречается со мной? Что я для неё?
Мы сидим, сплетая невесомую нить ни к чему не обязывающего разговора. И иногда так хочется сказать: «Я люблю тебя!» Но я не скажу этого никогда. Потому что в этот миг сказка умрёт окончательно. И я навсегда потеряю что-то очень важное, то ради чего собственно и стоит жить.
8.
Мы лежали, вжавшись в холодную липкую глину, жалея, что нельзя вжаться ещё сильнее, скрыться в ней с головой. Ледяная грязь, просачивалась сквозь одежду, пытаясь добраться до сердца, напитаться живым теплом. Наверное, она тоже была кем-то живым, кто умел мечтать, любить, смеяться и плакать, и очень хотел жить….
Стоило кому-то из нас не выдержать, пошевелиться, следовал одиночный выстрел или автоматная очередь. Автоматная очередь – ещё ничего. После нее тишина. Одиночный страшнее. Снайпера не убивали, глумились, простреливая руки, ноги, отстреливая яйца…. После одиночного выстрела долго ещё был слышан крик, состоящий из боли нечеловеческий вой. До нового одиночного выстрела. А то и нескольких.
Как нелепо! А я ведь словно в первый бой, так и не успел сделать не единого выстрела.
Когда над самой головой послышалась гортанная речь и весёлый смех, мы всё так же лежали, не смея пошевелиться.
Надо схватить автомат, вскочить, полосуя яростным огнём приближающиеся ненавистные фигуры…. И умереть, как в кино, красиво и геройски!
Но липкий ужас, мертвенно холодный, словно залезшая в самую душу дорожная грязь, заставляет лишь вжиматься в землю ещё сильнее.
- Эй, русский! – произнёс весёлый молодой голос, чей-то жёсткий ботинок больно ударил в бок. – Вставай, баран!
Рядом послышался выстрел, чей-то всхлип.
- Ты оглох? Вста….
И тут мир вокруг взорвался. Что-то рухнуло поперёк меня, задёргалось, утробно забулькало. Тёплая жизнь потекла сверху, остывая, смешиваясь с обосновавшимся под одеждой леденящим холодом.
А потом мир снова взорвался. Тишиной.
Наши?
Я осторожно приподнял голову. И почувствовал, как волосы в прямом смысле зашевелились у меня на голове.
Со склона горы, на дорогу медленно накатывался туман. И в нём, словно его неразрывная часть, неторопливо двигались искажённые человекоподобные фигуры. Время от времени то одна, то другая из них на миг останавливалась, наклоняясь. Короткое резкое движение, иногда краткий вскрик, хрип, и фигура не спеша, плыла дальше.
Они убивали всех подряд. Им не было дела, кто перед ними, на чьей он стороне и за что воевал.
…На войне не так много легенд. В основном они о тех, кто победил. Кто выжил и вернулся. Кого дождались дома.
Есть легенды о тех, кто погиб, но своей смертью сделал так, что выжить и вернуться смогли другие. Этих легенд меньше, но они позволяют не озвереть и оскотиниться окончательно тем, кто остался.
А эта легенда была и не легендой почти.
Мы слышали, что в соседнем с нами районе бродит Стая. Наш замполит рассказывал про совершенно «отмороженную» команду наёмников, которым всё равно против кого воевать, лишь бы платили. Их вроде как нанимали против нас, но по какой-то причине отказались заплатить. Тогда Стая начала убивать всех без разбору.
Но неделю назад по соседству с нами останавливались разведчики. И кто-то из них на оброненный вопрос про Стаю ответил: «Живые мертвецы». Почему? «Это люди, которые потеряли всё. Всё, чем жили, всех, кого любили. И мстят они тоже всем сразу. Всему миру».
…Легкий шорох рядом. Одна из фигур наклонилась, тусклым белёсым пятном на тёмном фоне отчётливо выделилось лезвие ножа.
И тут что-то случилось. Всё то, что было МНОЙ, то, что спряталось, затаилось где-то в глубине души, но так и не позволило окончательно сломаться и, растворившись в войне, потерять себя, выплеснулось. Преодолевая липкий всепоглощающий ужас, я поднялся, скинув с себя тело убитого врага, поднял автомат….
И замер.
Серые глаза смотрели на меня спокойно, без ненависти, злости или страха…. Слегка заинтересованно.
Девочка лет тринадцати. Девушка. Короткие русые волосы, выбившиеся из-под серого капюшона, правильные, даже красивые черты лица….
Уголок рта дёрнулся насмешливо.
В следующую секунду правую руку пронзила резкая боль, она онемела вдруг, перестала чувствовать что-либо. В том числе и спусковой крючок автомата.
- Почему ты не выстрелил? – спросил туман за спиной.
Я не знал, что ответить. Не знаю ответа и по сей день.
Я знал, что настала пора умереть.
- Нет, - сказал голос, словно прочитавший мои мысли. – Мы убиваем лишь тех, кто уже мёртв.
Девушка отвернулась, шагнула в сторону, склонилась над кем-то.
Прекрасный Ангел Смерти.
Туман выдвинулся из-за моей спины, сложился в массивную фигуру, буквально обвешанную оружием.
- Ты можешь пойти с нами, - сказал незнакомец.
И тут я почувствовал взгляд. Давно забытое ощущение огромного бездонного взгляда. Я поднял глаза. Сквозь завивающиеся рвущиеся под невидимым ветром клубы то ли облаков, то ли тумана на меня смотрело небо.
9.
Иногда, сидя на берегу моря или на одинокой вершине в горах, можно услышать странный ритмичный гул, похожий на дыхание чего-то неописуемо огромного, величественного. Он катится над миром, заставляя дрожать звёзды. И однажды услышав его, вдруг осознаёшь, насколько ничтожна вся наша человеческая возня, насколько незначительно то, что кажется таким важным и необходимым.
Но мы живы! И наша такая маленькая смешная жизнь – это всё, что у нас есть. В ней – любовь, мечты, надежды на что-то, неведомое нам самим, детская способность радоваться утру, небу и солнцу…. Не смотри на меня, небо! Ты прекрасно, но слишком огромно и холодно. Я восхищаюсь тобой, но я всего лишь человек. И мне не надо слишком многого.
А ты всё равно смотришь….
Что же видишь? Как тебе моя душа?
Я видел Войну. Наверное, многие могут сказать так. Но лишь совсем немногим удаётся увидеть её изнанку. Десять месяцев я ходил со Стаей. Я изжил в себе СТРАХ, но теперь там поселилась БОЛЬ. Когда она становится невыносимой, я начинаю смеяться.
Видя смерть и убивая сам, я тоже смеюсь. В Стае за это, почему-то прозвали меня Шутом.
Да, я отнимаю жизни. Но я отнимаю их лишь у тех, кто уже мёртв. И кто стремиться сделать мёртвым всё вокруг себя. Я умею видеть людей с душами мертвецов. И пусть кто угодно твердит, что нельзя злом победить зло, и что у убитых мною тоже есть матери….
Есть души живые и есть мертвые. Иногда мне кажется, что в этих мёртвых, вместо души просто поселился кто-то ещё. Не человек. Мой друг, ставший священником, сказал очень правильно – «Тьма будет бродить в них». И пусть он не понимает меня, и не принимает то, что я делаю, но я хорошо понимаю его.
Человек с живой душой тоже может совершить зло, но он осознаёт, что творит. Он сотни раз пожалеет о совершённом, и попытается если не исправить, то хотя бы искупить. Мёртвый же не жалеет о совершённом никогда. А мёртвое нельзя сделать живым. Его можно только уничтожить.
…Серое небо упало на город, холодной моросью утопило в себе. Весна или осень? И не разобрать. В такую погоду хорошо умирать.
Я в электричке, только что пересекли МКАД. А в соседнем вагоне моя сегодняшняя цель.
Их двое. Приговорил их старый фронтовик, дед девушки, которую эти двое фактически сделали своей рабыней. Как я выяснил, она у них в этой роли не единственная. Обычная схема – девочку ломают, угрожая физической расправой, заставляют заниматься сексом, снимая всё это на видеокамеру. А потом – шантаж. Дед как-то узнал, обратился в милицию, там развели руками – заявлений об изнасиловании нет. Да и какое заявление теперь, когда несчастная девушка фактически стала подстилкой не только для этих двоих, но и для их многочисленных приятелей?
Тогда бывший фронтовик сумел найти меня.
…Поезд замедляет ход перед скорой остановкой. На ней обычно мало народу. Неторопливо прохожу в тамбур, достав из-под свитера пистолет, шагаю в соседний вагон.
Цель веселится и пьёт пиво. Бритые макушки, почти соприкасавшиеся до этого, чуть приподнимаются ко мне навстречу.
Да, отлично, так в самый раз.
Что-то во мне счастливо смеётся, и я улыбаюсь в ответ.
Расстреляв всю обойму, вдруг ловлю на себе чей-то странный взгляд. В нём нет страха или осуждения, в нём интерес и что-то ещё, такое знакомое, просто чуть позабытое….
Молодой парень напротив меня, через три ряда от убранной цели. Ого! Знает ли он сам, что его глазами смотрит небо?
Первоначальная идея забрать оружие с собой отпала. Вместо этого, добавив полную обойму, кладу пистолет на колени одной из бывших целей и, улыбнувшись небу в глазах незнакомца, выхожу из поезда в дождь. Плачущий мир обнимает меня влажной свежестью.
Мне хорошо. Теперь есть ещё кто-то, кто готов разделить мою БОЛЬ.