Сравнительный анализ «Фариса» и «Мерани».
Мчись, летун мой белоногий!
Лес и горы, прочь с дороги!
«Фарис»
Мчится гордо мой Мерани
ввысь к вершине озаренной...
«Мерани»
Философское отношению к творчеству характерно для Адама Мицкевича. Тезиса: поэт –это философ, придерживались многие мастера пера, но у польского классика ощущаешь непременное свойство многих его произведений – живописность пейзажей, картинность событий, которые он создает своей мастерской рукой. «Тот не философ, кто не способен изображать и живописать» (4 – с. 126 – 135)., – эти слова великого философа и поэта Джордано Бруно, кстати, бесстрашного апологета Истины мы смело можем отнести к создателю «Фариса».
Отмечая бесспорную примечательность этой поэмы, мы не можем обойти стороной произведение Николоза Бараташвили «Мерани», написанное, гораздо позднее, под явным впечатлением поэмы Адама Мицкевича. При сравнительном анализе выявляются множество общих моментов в концептуальном плане, по своей структурности, композиционному построению, также встречаются и характерные, несмотря на некую однородность семантических пространств, отличия.
В первую очередь, хочется сделать акцент на том, что бараташвилевский «Мерани» – это более компактно представленный «Фарис». Это вовсе не означает, что произведение грузинского классика более емкое, чем польское. Мицкевич представляет борьбу героя со стихийными силами как самой Природы, так и с ее хищными представителями в более развернутом виде. Бараташвили же синтезирует отдельные строфы Мицкевича, посвященные очередому этапу борьбы отважного всадника со стихиями, в строки, которые гармонично вкрапливает в стихотворную ткань, придавая тем самым произведению, соответствующее его семантическому пространству, динамичное звучание.
Если структура у Мицкевича такова, что преграды на пути Фариса встают последовательно, с каждым разом делая его путь тяжелее, а борьбу ожесточенней, то в «Мерани» образы и суровых скал, и яростного ветра, и гневного коршуна периодически появляются, также создавая впечатление напряженности поединка нещадящего себя героя с темными силами Природы.
Рассекая волну, ты лети против ветра вперед
И меня пронеси над высокими стройными скалами,
В непогоду и зной закалив свой извечный полет,
Не щадя ни меня, ни себя самого за усталость. (2 – с. 71)
Существенное отличие поэмы «Мерани» от «Фариса» заключается в том, что Бараташвили создает впечатление бесконечности полета, бесконечности пути его героя, когда он ставит первую строфу в конце, тем самым, учитывая семантический фактор самой строфы, как бы возвращается на круги своя. Что же касается Мицкевича, то его герой, завершив борьбу с темными силами Природы, становится созерцателем ее светлого Начала. Но у него возникает другой фактор беспредельности – это сам процесс созерцания.
Как сладостно глядеть вокруг! С безмерной силой
Я напрягаю восхищенный взор,
И убегает он все дале, дале,
Чтобы вобрать в себя земные дали
И улететь за кругозор. (6 – с. 209 – 210).
Подобное впечатление бесконечности создается и в середине произведения, во время схватки Фариса с «облак»-ом, что является своеобразной перекличкой, способствующих усилению впечатления в конце стихотворения.
Я оглянулся – он не превозмог бессилья,
На небо целое его опередил я... (6 – с. 207).
Бесконечная сила природной стихии – неукротимый ураган – последний барьер к выходу в звездное пространство.
...И – пирамидою – ко мне в одно мгновенье.
Увидев смертного с душой, где не жил страх (...)
Потряс окружных гор громады
И, словно гриф, сдавил меня в когтях. (6 – с. 209).
Тем паче, что это тот «дерзкий ураган», который открыл ему страшную тайны пустыни, и сделал это неспроста.
Глядь! Я не первый тут! Какие-то отряды
Там за песчанной прячутся оградой (...)
Взываю к ним, – в ответ молчанье. Трупы это!
Здесь караван погиб, засыпанный песком... (6 – с. 208).
В «Мерани» герой не сталкивается с подобным явлением, но не менее сильное впечатление достигается его смелыми рассуждениями о несчастье, которое может с ним приключиться в любой момент. Чувство страха за героя и от прочитанного у читателя, в этом плане, несколько притупляется, но возникают переживания от трогающего душу повествования всадника, готового на самопожертвования ради Истины.
Пусть не буду я предан могиле в далеких краях,
Не омоет мой труп ясноликая скорбной слезою,
Ворон в поле могилу мне выроет – вихрь во прах
Обратит мои кости, осыпав их черной землею. (2 – с. 71).
Разумеется, немаловажную роль в подобных произведениях играет эмоциональный план, что позволяет яснее осознать экстремальность ситуации, либо предвидеть надвигающуюся катастрофу, – и эта формула действует на протяжении всего повествования. Весьма правдиво было подмечено Кузнецовым: «эмоциональный колорит – господствующее настроение ренессансной мысли» (5 – с. 50). Чувство страха, на которое мы, чуть ранее, сделали намек, возникает от ощущения, за самого героя, некоего бессилия перед неистовыми стихиями, но в том-то и вся суть, что для Господа нет ничего невозможного. Это нам не под силу одолеть коварство природных сил, но тем кто свято верит в формулу: Я есмь в Боге и Бог есмь во мне (Библия), способен получить любую силу от Властителя. И вот он – триумф великого духа апостола Истины: теперь в его власти одолеть такого монстра как огненный смерч. «если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своём, но поверит, что сбудется по словам его, – будет ему, что ни скажет» (Марк 11, 23). Здесь, в кульминационный момент повествования, Мицкевич отождествляет своего героя с Христом. Именно обладающему Его силой подвластно совершить такое.
Столбом хотел уйти на небо смерч сыпучий,
Но нет! Дождем песка рассыпавшись, упал,
И, словно городской широкий вал,
У самых ног моих лег труп его могучий. (6 – с. 209).
Существенное отличие между героями «Фариса» и «Мерани», в этом вопросе, в том, что последний видит в ветре не столько противника, сколько союзника, которому доверяет развеять по миру свои мысли и чаяния. Это происходит в начале, середине и конце произведения.
Ты лети, мой Мерани, лишь ввысь сквозь палящую тьму,
В мыслях мрачных моих передай ветру эти посланья. (2 – с. 72).
В этом и проявляется пафос борьбы: уметь видеть в противостоящих тебе стихийных силах апологета твоих идей. Кстати, дружба с ветром характерное явление для грузинских поэтов, в частности, таких как Галактион, Тициан, Терентий Гранели.
Здесь следует сделать короткое отступление, чтобы выразить отношение польского поэта к картинам фантасмагориям, возникающим в эпоху романтизма, и его приверженность в этом направлении. «В лирике Мицкевича 1825 – 1829 годов дает себя знать, по-видимому, убеждение в необходимости установить определенные границы романтической фантазии и экзальтации, в необходимости более тесного сближения с жизненной реальностью. Романтический порыв в его творчестве отнюдь не исчезает: об этом свидетельствует хотя бы опубликованный в «Поэзии» 1829 года «Фарис» – гимн мужественному дерзанию, самоутверждению личности, преодолевающей многочисленные препятствия в стремлении к намеченной цели (8 – с. 13).
Отличительным моментом в нашем сравнительном анализе является отношения героев «Фариса» и «Мерани» к смерти, точнее, к самому фактору их гибели. Ни один из них не испытывает страх перед этой неукротимой стихией, попрать которую удалось Ему Одному. Но... всадник Мерани не боится смерти, находясь в ожидании ее пусть даже внезапного прихода, а Фарис просто в нее не верит. И это весьма характерная формула для Христианской концепции, в принципе, как и первая. Разница в том, что во втором случае земную жизнь продолжает неземная, лучшая, позволяющая страждущему упиваться всей прелестью ЕЕ созерцания. Это символизируют заключительные строки «Фариса».
Как сладко обнимать красу природы милой!
Я руки с нежностью вперед простер,
И мнится мне: от края и до края
Весь мир к своей груди я прижимаю.
В безбрежную лазурь несется мысль моя,
Все выше в горние незримые края. (Миц. с. 210).
Невольно на ум приходят строки Генри Лонгфелло «Exсelsior», где одержимый безумной идеей юноша гибнет в суровых снегах неумолимых гор. Там также, строфа за строфой, нарастает пафос деяния, который собирается совершить юный герой. Он не слышит ни предостережений мудрых старцев о надвигающейся угрозе, ни мольбы милой девушки, желающей прильнуть к его груди. Девиз один – все выше и выше (прим., – М. А.). Пафос, нарастая, обращается в стихийную силу, именуемую снежная лавина. Итог закономерен: «хладный труп» упрямого искателя Эльдорадо нашла служебная собака.
There in twilight cold and gray,
Lifeless, but beautiful, he lay,
And from the sky, serene and far,
A voice fell, like a falling star,
Excelsior! (1 – с. 98).
Фактор Времени играет большую роль в восприятии произведения, особенно поэтического. В своих работах, в частности, по анализу сонетов Мицкевича, мы акцентировали на этом внимание. Это завидное качество поэтического таланта – умение апелировать временными характеристиками. Время обладает уникальным свойством растяжимости и сжатия в пространстве. Это и позволяет поэту запечатлеть в памяти мгновение, которое, как кажется, длится вечность и, наоборот.
Тонкий психолог Эдгар По отмечал эти свойства в своих философских рассуждениях об искусстве и, особенно, поэзии. «Мысль требует протяженности во времени» (7 – с. 673), – говорил он в своей статье «Могущество Слов». Так он выбирал необходимый для передачи своей поэтической мысли объем произведения, подбирал соотвествующие детали, строя картину, удовлетворяющие его разыгравшемуся воображению. Эти проявления игры воображения он именовал: «грезы необычайной хрупкости, которые не являются мыслями и для которых я пока еще считаю совершено невозможным подобрать слова» (7 – с. 673).
Что также привлекает внимание при сравнительном анализе это отсутствие Эроса в «Фарисе», когда в «Мерани» он есть в образе воображаемой возлюбленной героя, которой, к сожалению, не будет рядом с ним, в момент его кончины. Фариса же совершенно не волнует этот момент, как и то, что он больше не припадет к родной земле пылкими губами. Это весьма интересно, учитывая любовь Мицкевича к Родине. Тут мы видим некую аналогию с отношениями героев к смерти. Как и в первом случае, всадника Мерани не страшат разлука с Отчизной и любимой, хотя он сильно переживает по этому поводу, – Истина превыше всего.
Вместо плача родных будут коршуны зло причитать,
И росинки мой прах окропят вместо слез нареченной,
Ты лети, мой Мерани, пора от судьбы убежать,
Не покорен ей всадник твой, мыслью своей опьяненный (2 – с. 71).
В «Фарисе» Мицкевич вовсе не делает на этом акцент, по всей видимости, чтобы не отвлекать его мысли от стремления к высшей цели. Он, подобно лонгфелловскому юноше, не обращает даже внимание на дары подносимой ему природой, никому не позволяя задержать себя в пути, ни на одно мгновение.
Пальма тень свою и плод
Мне протягивает тщетно:
Оставляет мой полет
Эту ласку безответной (6 – с. 205).
Эти три момента, отношения героев к Родине, Любви и Смерти делают произведения двух видных классиков близкими к Христианской морали. Кто из-за Меня себя отвергнет, тот обретет Царство Вечное (Новый Завет). Эта тематика является хрестоматийной, но под пером мастера она приобретает новую форму, а, значит, и свою ни с чем не сравнимую ценность. Недаром Эдгар По в своем «Поэтическом Принципе» громогласно заявил: «каждое стихотворение, как говорят, должно внедрять в читателя некую мораль, и по морали этой и должно судить о ценности данного произведения» (7 – с. 663). Эти слова предваряло более звучное утверждение: «принято считать молча и вслух, прямо и косвенно, что конечная цель всякой поэзии - истина» (там же).
Резюмируя сказанное, отметим главное качество человека, которое проявляется в его самозабвенности. Это не только приверженность к той идее, которую лелеешь в своих мечтах, не просто близость духа с явлением, понятием, которое стараешься постичь всеми мылимыми и немыслимыми образами, но и умение быть тем, к чему так самозабвенно стремишься. Ведь бесконечно можно повторять это сакральное: Я есмь в Боге и Бог есмь во мне (Библия). Потому каждому из нас верится в то, во что верят наши герои, и мы вместе с ними уносимся в запредельные просторы – Ultima Fule, – чтоб услышать их всепобедимый голос.
Нет, не будет бесплодным души обреченной порыв:
Путь тяжелый, мой конь, протоптав, обратил ты тропою,
Моего ты собрата услышишь безумный призыв
И бесстрашно его пронесешь перед черной судьбою (2 – с. 72).
КОММЕНТАРИИ
Произведение польского классика «Фарис» вызвало не меньший интерес, чем его «Крымские Сонеты». Более того оно стало хрестоматийным – гимном борьбы бесстрашного героя со стихийными силами во имя достижения Высшей Цели. Отсюда неподельный интерес к поэме других поэтов, в частности, виднейшего классика грузинской литературы Николоза Бараташвили. Сравнительный анализ позволяет не только выявить основные моменты в отношениях авторов к Родине, Любви и Смерти, но отразить фактор Христианства в их творчестве.
Ключевые слова
Фарис
Мерани
Родина
Любовь
Смерть
Стихия
Борец
Истина
Созерцатель
ПРИМЕЧАНИЯ
ФАРИС – всадник, почетное звание у арабов-бедуинов, означающее то же, что кавалер, рыцарь в средние века. Под этим именем был известен на Востоке граф Вацлав Жевуский.
МЕРАНИ – мистическое имя скакуна, поэтический символ бесстрашного борца за Высокие Идеалы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ам ериканская Поэзия в русских переводах ХIХ – ХХ веков. Сост. С. Б. Джимбинов. На англ. яз. с параллельным русским текстом. М.: Радуга. – 1983.
2. Ананов М. Г. «Призраки Эльдорадо»: Сонеты. Стихотворения. Поэмы. Переводы. Драматургия. Проза. – Тбилиси: «Гелиос», 1999.
3. Библия. Ветхий и Новый Завет.
4. Горфункель А. Х. Трактат Джордано Бруно «Светильник тридцати статуй». «Философские науки», 1976, № 3.
5. Кузнецов Б. Г. Идеи и образы Возрождения (Наука XIV – XVI вв. в свете современной науки). М., 1979.
6. Мицкевич Адам Стихотворения. Поэмы. – М.: Худож. Лит., 1979.
7. По Эдгар «Избранное»: Стихотворения. Проза. Эссе. – М.: Худож. Лит., 1984.
8. Стахеев Б. Поэзия Адама Мицкевича // Мицкевич Адам Стихотворения. Поэмы. – М.: Худож. Лит., 1979.
9. Adam Mickiewicz Blogoslawienstwo. Uniwersytet Panstwowy w Tbilisi imienia
LDzawachiszwili. Tbilisi 1998.