Корни …
Вы когда-нибудь держали в руках собачью родословную? Занимательный документ, сообщающий вам сведения о родственниках этих замечательных созданий вплоть до четвертого колена. Можно получить сведения и более глубокие. Движение по ветвям генеалогического дерева собаки целиком и полностью зависит только от вашей усидчивости и работоспособности.
А как глубоко можно продвинуться по дереву собственной семьи? Уверяю, что, скорее всего, ваши усилия остановятся на уровне бабушки и дедушки. Редко, кому удается сделать шаг - другой дальше, они просто счастливчики!
В катаклизмах социальных потрясений, чумных, оспенных и гриппозных морах, средневековых пожарах и регулярных войнах, сотрясавших континенты с регулярностью, достойной лучшего применения, исчезали с лица земли люди, селения, города, страны. Чего уж тут скорбеть о документах и церковных книгах. Революционные вожди и предводители государственных переворотов вообще считали, что историю с этого счастливого момента следует писать с чистого листа, и все, что тому предшествовало, не имело никакой ценности. О какой памяти могла идти речь в такой вакханалии, кто сохранял родословные простых людей, когда в пламени исторических событий сгорали летописи держав и империй. Господи, да самим бы уцелеть! Спасибо и на том, что помним бабушек и дедушек.
С моими предками дело обстоит не лучше. О пращурах даже не слышал ничего, мало чего знаю и о бабушках, а вот о дедушках кое-что мне рассказывали родители, и память это бережно сохранила. Почему я решил написать об этом? Наверное, потому, что считаю правильным посадить первый саженец этого необходимого каждому из нас дерева. Быть может, когда-нибудь моя дочь или внук добавят туда что-нибудь, и оно слегка разрастется. Ведь больших усилий для этого не требуется. Всего-то рассказать ребенку, кем была его бабушка, и чем был славен пращур.
Родители моей мамы большую часть жизни прожили в Астрахани, имели свой дом, в котором вырастили пятерых детей: четырех девочек и мальчика. Родить и поставить на ноги такое количество детей – это уже дорого стоит. В «проклятое царское время» женщины не были задействованы наравне с мужчинами в непосильном труде на строительстве дорог или железнодорожных путей и, если позволял семейный бюджет, основное свое время посвящали дому, хозяйству, семье. Искать, какие лавры были бабушкой завоеваны на поприще общественно-полезного труда, не имело никакого смысла. Вырастить здоровыми, обиходить, обучить, поставить на ноги и выпустить в большой свет всех своих питомцев,- что может быть более значимым и полезным для общества.
Будучи маленьким, я со всеми своими тетками и дядькой был знаком. Хорошо запомнил то, что у всех теток были очень красивые лица, просто красавицы. Их мама, моя бабушка Маша, была человек крутой и решительный. Своих детей она пыталась держать в строгости. Насколько это ей удавалось, сейчас сказать не могу, но, судя по тому, как быстро сестры поняли силу своего обаяния, бабушкины усилия должным коэффициентом полезного действия не обладали. Быть может, тщетность таких попыток и привела к тому, что всю оставшуюся жизнь она потратила на то, чтобы постоянно сталкивать своих детей лбами. Вероятно, она справедливо считала, что в боях скорее куются и закаляются необходимые для жизни черты характера. Не знаю, но факт остается фактом, и сколько себя помню, мои тетки, и мама в том числе, постоянно находились в состоянии перманентной войны, заключая и перезаключая сепаратный мир одна с другой, в зависимости от того, на каком фронте в этот момент происходили особенно активные боевые действия. Бабушка зорко следила, в какую сторону склоняется чаша весов, и периодически подливала масло в огонь сражений, не давая им затихать. Будучи уже в годах, она периодически жила то у одной дочери, то у другой. Естественно, что штаб главнокомандующего на этот период перемещался в этот дом.
Моя мама была самой младшей в семье, следовательно, и самой любимой. Правда, это не мешало бабушке и ее вовлекать в семейные битвы. Именно в нашей семье провела свои последние годы бабушка. Вместе с ней я оставался в Москве в военное лихолетье, когда мои родители ушли на фронт, и с ней мы встречали счастливый день Победы.
Мамин отец, мой дедушка Володя, в честь которого и я получил свое имя, всю свою жизнь проработал на Астраханских рыболовных промыслах, достигнув высокого звания: мастер-уборщик рыбы. Когда я первый раз это услышал, то решил, что мой дед возглавлял бригаду уборщиков помещений, где после выгрузки и разделки рыбы было очень грязно. Но оказалось, что это не совсем так, вернее, совсем не так. Звание «мастер-уборщик рыбы» присваивалось только очень опытному человеку в рыбном деле. Он встречал рыболовецкие ватаги на причале, осматривал улов и распоряжался, куда что направить: в засолку, копчение, мелкую разделку, продажу местным предпринимателям, на экспорт. А самое главное, только он распоряжался технологическим процессом приготовления всех видов осетровой икры. Применяя современную терминологию, дедушка Володя был главным технологом промысла.
Своих внуков он очень любил и по-своему, в отличие от строгой бабушки, баловал. Мой двоюродный брат Витя, старше меня на добрый десяток лет, помнит и лицо деда Володи и руки, усаживающие его на колени и дающие пробовать свежеприготовленную икру.
- Ну-ка давай решим, готова ли. Пробуй!
Брат брал в рот немного икры и закрывал, как дедушка, глаза:
- Готова, готова, давай кушать!
- Нет, не дошла,- смеясь, говорил дед,- не усолела, должна полежать еще в тузлуке пару часов.
Я не помню дедушку Володю, ни его рук, ни лица. Ничего не помню. Но пусть останется хоть то, что сохранила память других людей.
Человек он был тихий, спокойный и покладистый. Бабушка Маша веревки из него вила, постоянно помыкала и прикрикивала. Думается, такая «благожелательная» домашняя обстановка не могла не сказаться на продолжительности жизни моего деда. Не будучи еще старым человеком, он тихо скончался от сердечного приступа. Я же, перечитывая сейчас эти строки, испытываю не то, чтобы стыд, а какую-то неловкость за то, что о хорошем человеке не нашлось, что рассказать, более одного абзаца. Но честное слово, я больше ничего не знаю, людей, что-то помнящих, уже нет, а выдумывать не хочу.
С родителями моего отца тоже не все гладко. Свою бабушку Басю я не помню совершенно, знаю только, что это была маленькая тихая женщина, вырастившая четырех детей и всю жизнь занимавшаяся домашним хозяйством. Последнее у них было довольно обширное: большой дом, подворье с подсобными помещениями и жестяная мастерская, где с утра до ночи мой дед Борис тюкал молоточком по металлу. Была у бабушки святая святых – большой подвал в доме, где хранились стратегические продовольственные товары, закупаемые впрок. Именно такой подвал я представлял, когда в старинной кулинарной книге довольно часто встречал выражение: «Если к вам нежданно нагрянули гости, не теряйтесь, пошлите Феклу в подпол, и пусть она принесет оттуда копченый окорок, тушку осетра…». О размерах этого помещения можно судить по тому, как однажды отец, получив от деда три рубля, помчался на базар и договорился с возницей, что тот привезет к дому и перегрузит в подвал воз (!) арбузов.
Все хозяйские заботы были на плечах бабушки, и она щедро делилась ими со своими детьми, попадавшими под руку. Из всех поручений отец больше всего любил покупать свежий хлеб. Он был по-настоящему свежий, так как отец бежал к пекарне и ждал, когда оттуда выедет хлебный фургон, развозящий продукцию по лавкам, садился на запятки повозки и всю дорогу наслаждался непередаваемо вкусным ароматом только что испеченного хлеба. Надо ли говорить, кому первому доставалась горбушка от принесенного в дом чуда.
Мастерская деда Бориса, представлявшая собой обыкновенный каменный сарай, не приносила ему какого-то невероятного богатства, но регулярно обеспечивала всю семью куском хлеба. Учитывая географическое расположение ее, высокую степень умения хозяина и постоянную обеспеченность заказами, можно с уверенностью предположить, что иногда на этот хлеб толстым слоем намазывалась черная икра. Среди горожан дед пользовался репутацией добросовестного жестянщика, на слово и работу которого можно было положиться. Это были времена, когда посуду при ее порче или износе, не выбрасывали, а несли в ремонт, и дед возвращал к жизни прохудившиеся чайники, погнутые жестяные тазы, подтекающие самовары. Работой в той или иной мере он был обеспечен всегда, и будущее ему рисовалось относительно стабильным.
О качестве его работы долго могли судить жильцы большой коммунальной квартиры в Царском Селе под Ленинградом, когда для меня, новорожденного, дед собственноручно сделал ванночку для купания и повесил на стену коридора. Сделана она была каким-то особым методом обработки металла, когда детали не спаивают между собой, а очень хитро закручивают, не позволяя, таким образом, воде просачиваться наружу. Это произведение искусства долго служило мне верой и правдой и сгинуло вместе со стариками в блокадном Ленинграде.
Мастерская деда располагалась рядом с мастерскими таких же, как он мастеровых: шорников, столяров, часовщиков. Все жили в приблизительно одинаковом достатке, зависящем от обеспеченности заказами, высокого профессионализма и желания работать. Зависти к производственным успехам других ни у кого не было, по крайней мере, до поры, до времени. Конечно, в городе были еще жестянщики, но жили они и работали в других районах и «на мозоли» друг другу не наступали.
Особую статью дедушкиного дохода составляло изготовление круглых, различного размера банок для осетровой икры. Даже сейчас очень редко я встречаю такие, емкостью один - два килограмма, на прилавках очень дорогих магазинов. Он заготовлял их впрок, в период, когда не был загружен работой, зная, что спрос на них будет обязательно во время путины. Однажды, шутя, сделал целую серию банок одна другой меньше, которые, как Матрешки, вставлялись одна в другую. От двух килограммов до нескольких граммов. Для чего? А кто его знает, может, пригодятся когда-нибудь. Как в воду смотрел.
Качественный скачок в благополучии дедушкиной семьи в лучшую сторону произошел тогда, когда часть астраханских рыбных промыслов взяли в концессию германские предприниматели. Когда они прибыли в Астрахань, к ним в гостиницу пришел дед и спросил, в чем они собираются пускать в продажу икорку у себя в фатерлянде. Быть может, вот эти баночки им подойдут, и положил на стол тот самый комплект. Немцы, среди которых было несколько мастеровых людей, понимающих толк в качественной продукции, были в полном восторге. В конце концов, в контракт был включен специальный пункт, оговаривающий тару для икры и астраханского залома – только дедушкины банки и никой другой! Эта концессия продолжала действовать какое-то время и после революции, когда все летело кувырком, а залом и икорка, аккуратно упакованные в дедушкины банки, регулярно уходили в далекие страны, откуда также регулярно поступали денежки.
Учитывая возросшие объемы производства, дед привлек к труду мужскую часть семьи полностью. Ребята и раньше работали в мастерской, по два – три часа в день, особенно в периоды заготовок банок, но дедушка этим не злоупотреблял, считал более важным делом – получение детьми образования. От обязательно труда мальчики освобождались только на экзаменационный период. Образование образованием, считал дед Борис, а специальность в руках никому никогда не была в обузу.
Но всему хорошему неизбежно приходит конец. Промыслы были национализированы, все договоры признаны недействительными и началось то, что длится почти до сегодняшнего дня – воровство, бездумное истребление рыбы, браконьерство немыслимых масштабов. Казалось бы, что и благополучие семьи деда должно было рухнуть. Ан, нет!
Во времена расцвета немецкой концессии, дедушке несколько раз приходилось приезжать в Берлин, где он, в свободное время, осматривая достопримечательности, обратил внимание на жестяную вращающуюся балеринку, выставленную на витрине одного из магазинов. Он купил ее, принес в отель, разобрал на части и вынул из нее механическое сердце – заводящееся ключиком обычное пружинное устройство. В его голове уже рисовалось дальнейшее новое направление жестяного бизнеса. На следующий день он закупил партию таких пружинных моторчиков и укатил в Астрахань.
Дома вместе со своими сыновьями, тоже искавшими себе применение в то страшное время, разработали различные варианты заводных детских игрушек из жести. Это были мотоциклисты с колясками, автомашины, балерины, куклы, двигающие ручками и ножками, конные экипажи, берущие препятствия всадники и тому подобное. В обстановке абсолютного товарного голода, при полном отсутствии детских игрушек, продукция дедушкиной мастерской вызвала целый бум в астраханских детских кругах. Детишки в домах ревели в голос, требуя немедленно купить такой же мотоцикл, что они видели в соседнем доме. И никакие объяснения родителей о временных финансовых затруднениях, в расчет не принимались. В конечном итоге мотоцикл, конечно, покупался. Дед, понимавший, в какое время все это происходит, условия оплаты принимал в соответствии с положением покупателя. Наверняка, больших капиталов он не нажил, но производство не остановилось, как у многих других, а даже процветало, если можно так выразиться. Ведь прохудившиеся чайники, гнутые тазы и текущие самовары продолжали поступать в ремонт. Новой продукцией в то время торговля не баловала.
Но время шло, и следовало искать новые пути расширения производства. Рассчитывать на постоянный спрос механической продукции в небольшом городе не приходилось. Страна вступала в период НЭПа, нужны были новые смелые шаги. И они были сделаны.
Я сейчас не могу точно утверждать, кому первому в этой семье пришла в голову мысль изготавливать «жемчуг». Знал ли кто-то об этой уникальной технологии, получилось это эмпирически или пришли к результату после длительной целенаправленной кропотливой работы, утверждать не берусь. Известно мне лишь одно – после продолжительного кипячения в отваре чешуи рыбы чехонь стеклянные прозрачные шарики превращались в «жемчуг», как свинец в руках талантливого алхимика превращался в золото. Только то золото продать было невозможно, а вот этот «жемчуг» запросто. Единственной проблемой в этом деле было недостаточно стойкое окрашивание, при длительном и энергичном трении жемчужное покрытие исчезало, оголяя наготу голого стекла. Но, как говорится, «Голь на выдумки хитра», и после энергичных экспериментов с примитивными препаратами бытовой химии, был достигнут желаемый результат.
Отец, как самый младший, самый любимый, самый бестолковый и хуже всех учившийся, снаряжался в Москву и Питер к скупщикам с двумя чемоданами «жемчуга». Там бусы нанизывались на серебряную цепочку и укладывались на бархат красивого футляра. Подпись, рекламирующая товар, гласила: «Бусы. Искусственный жемчуг. Серебро». Все честно. Кто скажет, что жемчуг не искусственный, а цепь не серебряная? Цена была очень доступная. В данном случае коммерческий успех достигался, как вы сами понимаете, не столько за счет качества продукции, сколько за счет количества. Последние сомнения у покупателя исчезали при фразе продавца: «Рекомендую, милейший. Фабричная работа». Эти слова оказывали такое же магическое действие, какое сегодня оказывают: «Рекомендую, уважаемый. Ручная работа».
В результате революции, классовой борьбы, гражданской войны, экономических потрясений, эмиграции за рубеж жителей верхних этажей дореволюционной России и других, не менее весомых причин, людей, хорошо разбирающихся в драгоценных металлах и камнях, в то время было не очень много. Большая масса людей, не имеющая никакого образования, но обладающая хорошими революционными анализами, волею Случая и Судьбы оказавшиеся на самом верху, тоже хотели приобщиться к прекрасному, украсить себя и своих близких недоступными ранее вещами. Именно такой категории «знатоков изящного» предназначалась дедушкина продукция.
Обратно в Астрахань, мой отец возвращался с двумя чемоданами денег. Учитывая не очень сложный и трудоемкий процесс изготовления «драгоценных» камней и неуменьшающийся спрос на них в сердце нашей Родины, можно было предположить, что наши жестянщики будут сидеть в теплой ванне долго. Но получилось иначе.
Все братья в один голос объявили своему отцу, что надо думать о будущем, и пока есть деньги, надо ехать получать высшее образование. Другого, более благоприятного момента может не быть. Дедушка думал не долго и согласился с ними, оговорив для себя одно условие. Этим условием был мой отец, который особой тяги к знаниям не испытывал, поэтому обязан был оставаться и продолжать производить «драгоценности». На том и порешили. Братья разъехались, прекрасно учились, получили образование и в Астрахань больше не вернулись.
Дедушка с младшим сыном все это время продолжал обеспечивать материальное благополучие семьи, финансово поддерживая и тех ее членов, кто грыз гранит науки далеко от дома. К этому времени мой отец тоже поумнел и понял, что, если не учиться дальше, то навсегда придется остаться работать в этом сарае. А время требовало от молодых знаний. Долгого объяснения с дедом не потребовалось, отец почти моментально получил благословение и укатил в Ленинград на подготовительный курс Военно-Медицинской Академии.
И он поступил, и начал учиться, но через несколько месяцев был вызван в отдел кадров, обвинен в укрывательстве факта своего нетрудового происхождения и тотчас был отчислен.
Ларчик открывался просто. Астраханские соседи дедушки, завидуя его постоянному материальному благополучию, которое не смогли нарушить ни время, ни революция, ни войны, ни экономические кризисы, сообщили, куда следует, что в их здоровую трудовую семью затесался обыкновенный мироед, свое богатство наживший на использовании в течение многих лет наемного труда. И не просто наемного, а детского наемного. Тотчас властями были приняты адекватные меры, в результате чего мастерскую закрыли. Никто ни в чем не разбирался, никого не интересовал тот факт, что это были собственные дети мастера, осваивающие специальность и помогавшие своему отцу. Был сигнал, на который оперативно прореагировали. Точка. Вопрос закрыт.
Весточка от младшего сына из Ленинграда пришла как раз в то время, когда дедушка раздумывал, как жить дальше. Теперь, после получения письма от моего отца, сомнений в последующих шагах у деда не оставалось. Он собрался в Москву к Всесоюзному Старосте – Калинину Михаилу Ивановичу.
А в это время, чтобы заработать себе на хлеб насущный, мой отец устроился подсобным рабочим на какую-то ленинградскую кондитерскую фабрику. Обязанности не были сложными, но их было много: целый день разгружать прибывавшее на заводской двор сырье и подавать его в цеха, выносить оттуда готовую продукцию и грузить на транспорт, периодически убирать в цехе, мыть и готовить к следующей операции котлы по мере их освобождения. Поскольку последние были достаточно глубокие и вымыть их, стоя рядом на земле, не представлялось возможным, приходилось взбираться на бортики и оттуда обрабатывать стенки.
Во время одного такого мытья, отец оступился, сделал какое-то нелепое движение, пытаясь удержаться на бортике, и свободно сидевший на голой ноге рабочий ботинок улетел прямо в соседний котел с готовой начинкой для конфет «Рот Фронт». Туда же, в конечном итоге, рухнул и мой отец после тщетных попыток удержать равновесие. Счастье, что начинка уже достаточно остыла, и в цехе уже никого не было – уборка производилась по окончанию смены. Кое-как выбравшись из котла и смахнув обратно налипшую на него сладкую начинку, отец отправился отмываться в душ. Весь этот вечер он названивал своим знакомым и, как бы невзначай, в разговоре рекомендовал им временно не покупать конфеты «Рот Фронт» объясняя это некоторыми сбоями в технологическом процессе. Будущее для отца рисовалось малоинтересным, но сладким.
Тем временем дедушка Борис приехал в Москву и, как ни странно, был принят Калининым. Дед степенно подошел к столу и положил на него свои руки ладонями вверх:
- Скажи, Михаил Иванович, могут быть такие руки у мироеда?
Уверен, что нет нужды описывать ладони человека, много десятилетий работавшего с металлом.
- Нет, это руки рабочего человека.
- А вот в Астрахани считают иначе, разорили мое дело, которое кормило всю мою семью, но, самое главное, выгнали моего младшего сына Сашку из Питерской медицинской академии, куда он поступил самостоятельно, за то, что он сын мироеда.
Калинин молча взял паспорт деда, куда-то позвонил и приказал:
- Разыщите в городе Флеккеля Александра Борисовича и сегодня же восстановите в Военно-Медицинской Академии, - положил трубку и повернулся к деду, - Извините. Уверен, что все теперь будет в порядке. Можете спокойно возвращаться в Астрахань. Я туда позвоню тоже.
Дедушка вернулся домой и лишь только для того, чтобы показать окружающим кто есть кто, вновь открыл мастерскую. Много заказов принимать он не мог, да, честно говоря, их и не было. Шли тридцатые годы, и промышленность чего-чего, а жестяные тазы и чайники выпускать научилась. Но каждое утро дедушка приходил на работу, и из его мастерской почти целый день были слышны удары молоточка по металлу.
К тому времени, когда здоровье совершенно не стало позволять ему заниматься любимым делом, приехал мой отец и забрал стариков к себе в Царское Село (Пушкин) под Ленинград. В его квартире они остались доживать свой век, в ней же приняли и смерть. Дедушка Борис и бабушка Бася, следовавшая за своим мужем, как нитка за иголкой, погибли от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году и, очень хочется думать, что похоронены где-то в братской могиле.
Прах моих родителей покоится с прахом моей второй бабушки Маши в Москве в Донском монастыре. Там же есть еще одно пустое местечко. Два месяца назад, будучи в Москве, я навещал их, разговаривал, положил свежие цветы.
… и Ветви
Интересно, что должен чувствовать человек, живущий в советское время, рано встающий и отправляющийся на государственную службу, толкающийся в автобусах и метро, терпеливо ожидающий своей очереди в магазине, если ему в одно прекрасное утро ему сообщат, что в его жилах течет кровь князей Мещерских? Верно, здесь все зависит от того, насколько иронически смотрит этот человек на жизнь вообще и насколько велики его амбиции. Нормальный человек улыбнется и продолжит заниматься своими делами, амбициозный – начнет докапываться, насколько правдива поступившая информация, в мыслях представляя себя в соответствующем облачении в княжеских чертогах и начисто забывая о том, что такого рода новости в Советском Союзе ничего, кроме неприятностей, не сулили.
Сейчас не помню точно, как прореагировал я, когда мне позвонил мой двоюродный брат и сообщил, что наш третий и последний из оставшихся в живых родственников, тоже двоюродный брат, много лет тому назад уехавший жить в Америку, не кто иной, как князь Мещерский. Знаю точно, что больших перспектив для себя в связи с этим не усматривал. Брат поведал еще и то, что в достоверности этих сведений не уверен, но и отвергать их не может, поскольку получены они были из первых рук, то есть от самого заокеанского родственника, которому, правда, и приврать абсолютно ничего не стоило. Быть может, это шутка? Да нет же, все говорилось на полном серьезе, даже предъявлялись какие-то бумаги.
Пообещав своему брату покопаться в литературе и как-то провентилировать этот вопрос, мы расстались. Теперь я, кроме того, что состоял в военных чинах, попадавших под ранг «Ваше Высокоблагородие», автоматически перемещался на пять ступенек вверх, становясь «Вашим Сиятельством». Хорошо звучит! Ну а как же иначе, если мой брат князь, кто же тогда я?
Вернуться к этому вопросу удалось очень не скоро, сначала текучка, масса повседневных хлопот и более значимые дела сначала отодвинули, а потом и вовсе заставили забыть эту ахинею. Будучи в гостях у своего московского брата этим летом, мы вновь вспомнили нашего третьего родственника, от которого за эти годы не получали никаких вестей, и вновь посмеялись над нашим «сиятельным» происхождением. Тогда же я попросил его рассказать, что помнит о семье нашего родственника, а уже дома сложил с тем, что знал сам, и с тем, что опубликовано в литературе.
«История русских родов 2008» сообщает, что «…князья Мещерские - древний род, ведущий начало от называемого ошибочно князем Ширинским Гуссейна, сын которого Мухаммед пришел в Мещеру из большой Орды, то есть из ее владений, в 1298 году и стал распространителем магометанства в Мещере, до чего монголы были вовсе не охотники. Так что сына Гуссейна, по самой его миссии апостола ислама, мы принять за татарина не думаем, а видим в нем местного уроженца, восприявшего учение Магомета в Булгаре, и, явясь на родину, начавшего обращение ее огнем и мечом. На месте своего исламического проповедничества у Мухаммеда родился сын Беклемиш, при частых сношениями с русскими до того освоившийся с нашим бытом, что даже принял святое крещение с именем Михаила и сделался родоначальником князей Мещерских…»
«История происхождения имени «Мещера» идет дальше и сообщает, что «…в период раннего средневековья под именем «Мещера» понималось, прежде всего, Мещерское княжество. Трудно сказать, что за княжеский род правил там. В таком случае, мещерские князья – неизвестная ветвь Рюриковичей. В пользу этого предположения говорит распространение на этой территории духовного управления средневековой Муромо – Рязанской епархии. С другой стороны, родословие князей Мещерских, созданное в конце 17 века, настаивает на татарском происхождении рода…»
Итак, либо Рюриковичи, либо татары. Особую пикантность всей этой истории придает тот факт, что все мы трое братьев - люди иудейского происхождения, без всяких там, как говаривал классик, «латинских примесей». С какого бока наша фамилия вошла в генеалогическое дерево славного княжеского рода, даже представить себе трудно. Как это удалось нашему родственнику, никому из нас не было известно. В конце концов, что мы имеем? На входе – татары и русские, на выходе - евреи. Забавная получается селекция. На этом, казалось бы, можно было закрыть тему, но некоторые моменты жизни не совсем обычной семьи заокеанского брата, ранее мне не знакомые, просто требовали не останавливаться на достигнутом.
Сестер у моей матери было трое, но в данном повествовании речь пойдет лишь об одной, тете Лиде. Все сестры были очень красивы, а героиню нашего рассказа выделяла еще совершенно седая прядь, идущая спереди назад в ее волосах цвета воронового крыла. В течение всей жизни тетя Лида не была обделена мужским вниманием и знала цену своей красоте, которую нещадно эксплуатировала.
В семье одно время ходила байка о ее романе в двадцатых годах с учившимся в Липецкой авиационной школе молодым Германом Герингом. Единственным козырем в этом деле было утверждение моего московского брата, что он собственными руками держал и собственными глазами видел фотографию, на которой был запечатлен счастливый будущий рейхсмаршал Великой Германии в обнимку с сияющей тетей Лидой. Брат клялся и божился, что не обознался, и что Геринга вообще ни с кем спутать невозможно.
Байка на этом не заканчивалась, Якобы, из-за этого романа во время войны самолеты «Люфтваффе» почти не бомбили Липецк. Но это уже, выражаясь языком картежников, был явный перебор. Город бомбили, но не много. К тому времени металлургические предприятия были эвакуированы, а больше для бомбежек достойных объектов там не было.
Здесь не время и не место подтверждать или оспаривать эти данные, сравнивая их с аналогичными. Речь идет о романе того же Германа, но уже с другой девушкой из Липецка – дочерью железнодорожного рабочего Надеждой Горячевой, широко разрекламированным славными российскими СМИ. Главное в другом – ни одного документа, подтверждающего пребывание в Советском Союзе обаятельного Германа Геринга, не существует, и ни в одних списках тех лет (дипломатических, туристических или военных) его фамилия не значится. Отсюда, риторический вопрос: «А был ли мальчик?», а с ним, естественно, и девочка, теряет всякий смысл.
Тетя Лида рано вышла замуж. Ее избранником стал человек, намного превосходивший ее годами, но очень плотно стоявший на этой земле, сколотивший немалый капитал на комиссионной торговле во времена НЭПа и очень бережно относившийся к материальным ценностям. Дядя Веня для своей жены денег не жалел, хотя особо и не приветствовал ее расходы. Работал он много, дома не появлялся с утра до позднего вечера и первое время даже был доволен, когда в поле зрения его юной жены появился бойкий, симпатичный и молодой инженер, с удовольствием взваливший на свои плечи все хлопоты по ее развлечению. Но поскольку новый дядя Семен слишком широко раздвинул рамки понятия «развлечения», дядя Веня предложил тете Лиде быстро выбрать между ним и пришельцем. Тетя тут же выбрала более молодого кандидата. Неудовлетворенный таким коварным решением, дядя Веня подумал и сказал, что так дело не пойдет, и предложил вариант «любовь и семья втроем». Как ни странно, это всех устроило. Тут необходимо оговориться, что в семье к тому времени был ребенок – маленький Саша, будущий потомок великого княжеского рода. За столом в кругу друзей, когда в шутку обсуждался вопрос, кто же отец ребенка, и маленький Сашка возмущался такой беспардонностью, то его утешали непонятными словами, мол, скажи спасибо, что не Геринг.
Этот брачный «тройственный союз» просуществовал всю жизнь. Основное материальное состояние ковал дядя Веня, все хозяйские заботы и черновая работа легли на плечи дяди Семена, а домашним хозяйством занималась тетя Лида. Оба мужчины любили тетку, боготворили ее и верно ей служили. Завтрак подавали ей в постель, благоговейно стоя по обе стороны. Эта картина живо напоминала мне ту, которую мысленно представлял себе, слушая рассказы жены брата о своей матери. Когда та завтракала, ни один из ее детей, а было их достаточно много, не имел права сесть за стол. Они, голодные, стояли вокруг, глотая слюни, сопли и слезы в то время, как их мать ела и, смеясь, говорила: «Прекратите реветь. Я вам делаю здоровую маму». И только после того, как насыщалась сама, усаживала всю ораву за стол и крутилась, как белка в колесе, обслуживая своих питомцев.
Для посторонних их симбиоз официально был представлен в виде каких-то родственных связей: не то два брата и жена одного из них, не то семейная пара и брат жены. Мол, просто так сложились обстоятельства, что были вынуждены жить под одной крышей. Как они делили тетю Лиду в постели, один Бог знает. Известно только, что никогда никаких проблем с этим у них не было. Это была на редкость дружная и счастливая семья.
Единственный фетиш, которому поклонялись они все, были Деньги. Между ними и Деньгами не существовало ни границ, ни этических, ни моральных устоев. Всю свою жизнь дядя Веня работал только там, где крутились очень большие деньги, со временем перетаскивая на эту работу и дядю Семена. В голодное время они работали в продовольственной сфере, а когда в страну мощным потоком пошел импорт из-за границы, они вдруг стали очень крупными специалистами по определению сортности зарубежных овощей и фруктов. Даже приблизительно нельзя представить себе, какими денежными суммами оперировали «родственники», учитывая масштабы работы, неуемную страсть к Деньгам и очень вольную трактовку моральных норм. Именно тогда серьезно пополнилась их уникальная коллекция антиквариата и драгоценных камней. Дядя Веня – организатор и вдохновитель всех коммерческих воплощений семьи, иногда, находясь дома в легком подпитии, шутил:
- Конечно, Красную площадь алмазами я замостить не смогу, а вот небольшой Столешников переулок запросто.
Он вообще любил слегка приврать, пошутить, был замечательным рассказчиком. Его повествования были интересными и остроумными, все типажи просматривались, как живые. Чего стоит его рассказ, как они вдвоем с дядей Семеном ходили в мясную лавку. Дядя Веня изображал слепого, которого вел за собой поводырь – дядя Семен. Обходя длинную очередь со словами: «Разрешите слепому пройти!», они пробирались к прилавку. Там дядя Веня делал незаметный жест своему поводырю, совершенно не разбиравшемся в мясе, в сторону того кусочка, который следовало купить. Своеобразный вариант Паниковского. Такое «фармазонство» сопровождало его по жизни все годы.
Другой его замечательной чертой была жадность. Она была отличительной особенностью всей семьи, хотя для тети Лиды денег не жалели. Эту черту впитал с молоком матери и будущий потомок светлого княжеского рода. Менее жадным из всех членов семьи был дядя Семен, скорее всего, потому, что никогда больших свободных денежных сумм в руках не держал. Да и откуда им было взяться, если всю свою зарплату совслужащего он вкладывал в ведение домашнего хозяйства, ведь они жили общим котлом. Справедливости ради, следует отметить, что когда из всей троицы в живых остался он один, то вызвал к себе уже повзрослевшего Сашу и отдал ему все богатство, накопленное всей семьей за многие годы, не оставив себе ничего. Думается, что именно в этот момент кардинального изменения своего финансового положения, в молодой и амбициозной головке еврейского мальчика возникли первые мысли и о коренном изменении своего социального статуса.
«Одевались просто, но со вкусом» - эта фраза применительно к нашим героям совершенно не подходит. Только ее первая часть имела место, хотя одежда обоих дядек, которую покупала им тетка, была добротной, но лишена всякого вкуса и намека на моду. Они выглядели, как два абсолютно одинаковых представителя инкубатора: одинаковые ботинки, брюки и фабричной вязки кофты непонятной формы.
Просто так деньги в семье не тратились. Если можно было, несмотря на дождь и ветер, дождаться трамвая, то такси никто не останавливал, такие глупые условности, как поход в гости с тортиком, даже не обсуждался, да и гостей в своем доме разносолами не баловали. Одна из сестер тети Лиды вспоминала, как будучи приглашенной к ним в дом, после завтрака ненароком услышала вопрос дяди Вени, обращенный к своей жене: «Ты обратила внимание, что твоя сестрица взяла самое крупное яйцо?» Даже молодая жена сына, впервые появившаяся в доме Сашиных родителей, не была удостоена никакого подарка. Мало того, ее попросили в тот же день съехать со двора, так как ее появление в доме нервирует карликового пинчера.
Полагаю, что не следует продолжать перечислять врожденные и благоприобретенные черты «Святой троицы», надо что-нибудь оставить и для княжича.
Сейчас каждый школьник знает, что наследственность – это присущее всем живым существам свойство быть похожим на своих родителей. Не зря народная молва постоянно напоминает неверующим, что «свинья не родит бобра» и «на осинке не растут апельсинки». Однако особи каждого вида, будучи в целом схожими, все же различны и имеют свои индивидуальные особенности.
Наш герой блестяще подтвердил теорию великих генетиков, унаследовав «лучшие» деловые качества своих предков: раболепное отношение к Деньгам и отвращение к финансовым тратам, меценатству, спонсорству и любого вида благотворительности. Работа только в одном режиме - «экскаватор ковшом к себе».
То, что Саша учился в Ленинградском институте физической культуры, мне было известно доподлинно, но вот имел ли еще одно образование, не знаю. По идее, оно обязательно должно было быть, поскольку числился нештатным сотрудником Эрмитажа, и периодически приглашался в различные музеи города, где сотрудники внимательно выслушивали его просвещенное мнение. Не будучи хорошо подкованным в вопросах искусствоведения, консультировать специалистов таких учреждений, прямо скажем, трудновато. Но как бы то ни было, его имя в искусствоведческой среде было известно. Как знаток определенной области живописи и фарфора, он был признан, и к его советам и мнению относились серьезно, с достаточным уважением.
Наряду с этим, все питерские фарцовщики ходили в его приятелях, пользовались его услугами и поставляли добротный товар, легальность появления которого в свободном полете находилось под огромным сомнением. Но Саша на такие мелкие детали прикрывал глаза, и часть произведений искусства, оказавшая особенно сильное впечатление на его утонченный вкус, тотчас оседала в собственной коллекции будущего князя. Как-то на Невском он был остановлен знакомым фарцовщиком и приглашен в темный подъезд для осмотра и обсуждения полотна, изображавшего ребенка с голубой лентой через плечо. Картина была Саше не знакома, видно было очень плохо, но, зная историю Государства Российского, он понял, что на полотне изображен наследник престола, рисовать которого, даже делать наброски будущей картины, абы кого во Дворец не пригласят. Договорились на какой-то обмен, как сейчас говорят, бартер, поскольку Саша не любил тратить уже один раз заработанные деньги. Будущее показало, что в своих предположениях наш искусствовед оказался прав абсолютно.
Он имел доступ в закрома музеев, предъявляя при входе различного рода удостоверения, которые были у него на все случаи жизни. Для приобретения вещей в собственную коллекцию, он не жалел ни сил, ни временя, ни хитрости, ни красноречия. Он знал, какие районы идут под перестройку, а дома – под снос, и обследовал чердаки и подвалы, уговаривая пожилых людей продать ту, или иную вещь. Его усилия почти всегда были успешны. Но со временем он понял, что совсем не обязательно самому, как голодному волку, рыскать по окрестностям. Предъявив какому-нибудь чиновнику очередное удостоверение работника крупной киностудии, он просил для нужд снимающейся сейчас картины помочь подобрать недостающий реквизит тех времен, о которых идет речь в фильме: самовары, канделябры, какие-нибудь вазочки, чашечки и т.д. Главное, чтобы были действительно старинные вещи, которые придадут неповторимый аромат освещаемым на экране событиям. Приобщая этого чиновника сразу к категории лиц, делающих фильм, тому вручался одноразовый пропуск на два лица в просмотровый зал студии на какой-нибудь новый фильм. Вы не поверите, с каким рвением чиновники рыли землю, оправдывая такое высокое доверие. Однажды раздался звонок, и один из них пригласил Сашу поехать с ним в какой-то провинциальный городок к пожилой женщине, у которой находится именно то, что, по мнению этого человека, должно заинтересовать киностудию.
Приехали. На одной из верхних полок чулана стояло что-то, похожее на самовар, завернутое в газету. По обводам наш коллекционер сразу понял, что это не простая вещь, это, скорее всего, салонный, а может быть, даже дворцовый вариант самовара.
- Если не дашь за него,- старушка назвала какую-то смехотворно малую сумму денег,- даже снимать не буду.
Саша согласился и, как сейчас принято говорить, по наводке муниципальных властей, получил в свою коллекцию прекрасный экземпляр серебряного салонного самовара без каких-нибудь серьезных изъянов. Чаще всего успех его поисков заключался в полном незнании людей того, обладателями какого богатства они являются.
Как-то на чердаке одного дома в провинции он обнаружил заинтересовавшую его икону. Ввиду того, что венец оклада был отломан, цена была небольшой и вполне приемлемой. Договорились, что если отсутствующий отломок будет найден, то будет доплачена определенная сумма денег. Когда дома икона была приведена в приличное состояние, выяснилось, что она относится к очень ценным экземплярам, написана в известной иконописной школе, украшена серебряным окладом с мелкими драгоценными камушками. Знакомый ювелир восстановил отсутствующий венец оклада, и икона заняла одно из почетных мест в домашней коллекции. Надо же было такому случиться, но в следующий свой приезд в тот же городок Сашу на улице остановил бывший хозяин иконы и сообщил, что он нашел железяку – кусок оклада и, по уговору, ему следует доплатить. Обе стороны остались очень довольны друг другом. После тщательной помывки в доме кусочек оклада заиграл блеском золота, изумрудов и рубинов.
Наконец, наступил момент, когда Саша решил, что Советский Союз – неподходящее место для такого крупного коллекционера, как он, и решил перебираться в Нью-Йорк. Был разработан детальный план, который на самом деле оказался эффективным. Первым делом он заключил фиктивный брак на москвичке, поскольку в то время предпочтение при получении въездной визы отдавалось молодым семейным парам. Поселившись в московской квартире своей жены, он начал переправлять в Америку свои сокровища. Это было очень не простым делом, поскольку использовались, в основном, дипломатические безосмотровые каналы. Мало того, это было и очень разорительным делом, поскольку советские дипломаты к тому времени очень хорошо разбирались в стоимости того, что они перевозят. В конечном итоге, Саше пришлось заплатить за перевоз столько же, сколько стоила вся коллекция. Это была астрономическая сумма. Отправлялись ценности за океан частями и только после того, как приходило подтверждение от Сашиного доверенного лица в Нью-Йорке, что он получил предыдущую посылку. Подтверждение приходило в виде фотографии, на которой был запечатлен приятель на фоне полученных ценностей. Только после этого наступал черед следующей партии. Многие экспонаты коллекции пришлось продать ввиду полной невозможности переправить их за рубеж. Предлагались они, в первую очередь, музеям, поскольку были очень известны и состояли в каталогах, но те не всегда могли их купить из-за скудности собственного бюджета. Покупали и частные коллекционеры, с теми можно было хорошо торговаться и договариваться. В конечном счете, все было пристроено и отправлено. Некоторые, особенно ценные вещи перевозили на себе. Сашина жена, к моменту отъезда уже немного беременная, выглядела очень живописно. В июне месяце на ней была надета неподъемной тяжести домотканая рубаха 17 века. А сверху – норковая шуба, подбитая соболями. В ушах и на пальцах расположились самые ценные драгоценности, обработанные мылом до такой степени, что узнать в них бриллианты, сапфиры и изумруды было невозможно. Как-бы то ни было, семья благополучно прошла советскую таможню и укатила в американские дали.
Все время сборов и подготовки к отъезду семья моего второго брата пару раз была приглашена в дом Саши. Оба визита настолько запомнились, что потом многие годы служили темой разговоров. За пару часов до отъезда в гости, в квартире моего московского брата раздался телефонный звонок. Звонил Саша и, мотивируя отдаленным расположением квартиры своей жены от продовольственных магазинов, попросил по дороге купить хлеб. Дело житейское. Потом позвонил еще раз и попросил купить пару бутылок вина, потом еще – что-то из закуски, и еще, и еще… Нагруженные покупками, они постучались в заветную дверь, из-под которой на лестничную площадку распространялся запах жаренного мяса. Это было очень кстати, поскольку брат приехал с работы и был голоден. Но не тут-то было. Их попросили пройти в комнату и немного подождать, пока хозяева пообедают. В качестве утешения на стол была водружена коробка с хрустящей соломкой. Через какое-то время появились хозяева и угостили дорогих гостей бокальчиком вина с нехитрой закуской, всем тем, что они купили и привезли с собой.
Во второй раз, встречая гостей у двери, Саша сразу повел их в кухню, чтобы продемонстрировать в действии какую-то взбивалку для яиц, изготовленную пару веков назад. Он взял белок одного(!) яйца и начал вращать ручку этого агрегата, как делает шарманщик, потом добавил туда ложку клюквы и через некоторое время сообщил, что клюквенный мусс готов. Десерт был разложен на четыре блюдечка, но в этот момент раздался звонок в дверь,- пришла какая-то родственница жены, и вслед за ней в незакрытую дверь вошла еще одна пара. На столе моментально появилось дополнительно три блюдечка, по которым был перераспределен несчастный мусс. Все это сопровождалось увлеченным рассказом о невероятных свойствах старинной взбивалки и качества приготовляемой ею продукции, которую непременно надо попробовать. Никакого другого угощения не было!
В эти истории можно не поверить, но живы и находятся в ясной памяти свидетели этих событий. Я никогда не был у Саши в гостях, потому что он жил в Москве в то время, когда я работал на Севере. Вы помните у классика: «…старший умный был детина, средний был и так, и сяк, младший вовсе был дурак». По возрасту я был самый младший. В то время, как средний брат, тот самый, что был «…и так, и сяк» ковал бабки, младший верой и правдой служил царю и отечеству. Поэтому все контакты с семьей Саша осуществлял через нашего старшего «умного» брата, который вместе со своей женой ему всячески помогал в не простых по тем временам сборах. Средний брат уехал, не сказав семье старшего ни «спасибо», ни «до свидания», не пригласив ни разу к себе.
Как ему удалось развернуться в Нью-Иорке, получился ли из него культурный представитель России за океаном, нам не ведомо. Прилетая пару раз в Москву, он особенно не хвалился своими искусствоведческими успехами, да и просто коммерческими тоже, но вот новостью о том, что ему удалось восстановить (!) княжеский титул, не преминул поделиться. Старший брат не стал расспрашивать о деталях, справедливо считая, что у среднего крыша поехала основательно, но эти сведения мне передал.
Истории известно имя последнего достоверного представителя рода князей Мещерских – это княжна Елена Васильевна, рожденная 2 декабря 1819года. «История русских родов 2008» сообщает, что «… известно еще несколько имен представителей рода Мещерских, но до получения более обстоятельных известий об этих лицах мы теперь привести их удерживаемся….»
Сидя под сенью деревьев на даче в прекрасном Подмосковье, старший и младший, выпивая и закусывая, справедливо решили, что покуда «История русских родов» не объявит среднего брата достоверным представителем славного княжеского рода, они материальных претензий государству предъявлять не будут.