Тайный Отдел

Тайный Отдел

повесть
      
-Эка! – Проговорил Федя после недолгого молчания, - да как же это может этакая
лесная нечисть хрестиянскую душу
спортить?..
       И.С.Тургенев
«Бежин Луг»
 
       Наконец, последняя строчка книги закончена. Я сижу в своем любимом, столь же старом, как и я сам, кресле, вывезенном мною из России еще в 1917 году. Перо подрагивает в моей высохшей руке.
       Я смотрю в окно. Погода хмурая, неприветливая. Наверное, сегодня будет дождь.
       Там, за лесом, грохочет далекая канонада. Немцы отступают. Говорят, они несут большие потери.
       Шарль – мой слуга – недавно был в соседней деревне, разыскивал продукты для праздничного пирога. Безрассудный поступок! Я пытался отговорить его, как мог. Но Шарль – малый не робкого десятка. Славный малый…
       Он видел там, как немцы грузили в телеги своих раненых. Сотни раненых. Боже мой, когда же кончится эта война? Бои идут все ближе и ближе. Скоро союзники будут здесь. Неужели захватчики не понимают, насколько бессмысленно это кровопролитие?
       Вот поднимается Шарль. Он зовет меня в столовую. За столом уже собрались все мои домочадцы: местные жители – Жан и Пьер, члены Сопротивления. У Жана оторвана нога, у Пьера – контузия головы. Их родственники погибли, их дома разрушены при бомбежке.
       Рядом с ними сидят двое немцев, Карл и Иоганн. Это офицеры Вермахта, вступившие в антигитлеровскую коалицию. Они скрываются здесь от своих соотечественников и, как все мы, дожидаются прихода американцев.
       Вы думаете, что Жан и Пьер сверлят их злобными взглядами? Ничуть не бывало. Я не встречал людей более добродушных и миролюбивых, чем французы. Всему миру есть чему поучиться у них.
       И вот все мы – голодные, продрогшие – сидим в столовой огромного дома и наблюдаем, как Шарль разрезает ножом крошечный, но тем не менее резко контрастирующий по сравнению с остальной скудной пищей пирог. Свечей, разумеется, не нашлось, да и не уместились бы они все на этом жалком кусочке теста. А посему Шарль просто сделал на корке пирога цифру 85.
       Итак, пирог разрезан. Я настаиваю, чтобы Шарль и себе отрезал кусочек. Он приносит початую бутылку вина, разливает его по стаканам.
       Все поздравляют меня, желают здоровья и долгих лет жизни. Я счастлив. Но я понимаю, что мне осталось очень немного. Я вряд ли я когда-нибудь увижу Россию еще раз. Вряд ли…
       Вам не понять меня. Никогда. Вы не знаете, каково это. Корни вырваны из родной почвы, дороги назад нет. Жизнь прожита зря. Жизнь закончена.
       Из горьких раздумий меня выводит громоподобный гул самолетных двигателей. Над домом пролетает эскадрилья тяжелых бомбардировщиков. Мы бросаемся к окну и провожаем ее взглядом. Смотрим долго, пока самолеты не растворяются в сером небе.
       Это «Веллингтоны» ВВС Великобритании.
       Все молчат. Всех точит нетерпеливое ожидание.
       Незаметно я удаляюсь в свой кабинет. Сажусь в кресло, беру со стола рукопись. Это – все, что останется от меня. Три невероятные истории, три самых заметных расследования Тайного Отдела. Архивы в России уничтожены. Единственным свидетельством о работе отдела будет моя книга. Верить или не верить – решать вам. Возможно, кто-нибудь сочтет все это бреднями старого маразматика. Что ж… Тогда мне только остается надеяться, что вы получите удовольствие от прочтения этого произведения.
       Я слышу шум автомобиля, - кто-то подъезжает к воротам. Кто-то сильно стучит в парадную дверь. В нижней части дома раздаются выстрелы. Спустя минуту ко мне врывается Шарль. Он кричит:
       -Все кончено, месье! Они здесь! Иоганн ранил одного из них… Они убили его и Пьера! Месье, они уже поднимаются…
       Мы слышим тяжелые шаги Рейха на лестнице. Как это обидно. Ведь оставалось совсем немного…
       Я открываю ящик стола. Здесь, под бумагами, он и лежит – мой небольшой пятизарядный револьвер.
       Сегодня, 2 августа 1944 года, мне стукнуло 85 лет. Этот дом на окраине глухой французской деревушки – последний приют неприкаянной души русского эмигранта.
       Мне уже никогда не вернуться в Россию.

       1.НАЧАЛО. ЯВЛЕНИЕ НОСФЕРАТУ

       Как-то раз по весне мой давний друг Никифор Евсеич Серебряков, довольно видный чиновник в головном отделении петербургской тайной полиции, позвонил мне и весьма прозрачно намекнул, что ему требуется хороший специалист в медицинском деле, очевидно, для какой-то ответственной и, возможно, секретной работы. Говорил он больше загадками, и я тогда не придал особого значения этому разговору.
       Но вот в середине июля я получил от него приглашение принять участие в некоей беседе, о цели которой упомянуто ничего не было. Это в некоторой степени удивило меня, однако еще более удивительным было место встречи – дом нашего общего знакомого, известного петербургского ученого Константина Владимировича Буланина.
       И вот в назначенный день, в урочное время я подъехал к особняку в центре города. Велев кучеру дожидаться у подъезда, я вошел внутрь.
       Ставни по причине позднего времени были уже закрыты, и в богато обставленной гостиной горели – по старинке – несколько десятков свечей в золоченых канделябрах.
       Я припоздал: компания была уже в сборе. Из четверых я знал только хозяина дома и Серебрякова, оставшихся же двух мне представили как агентов тайной полиции Вересаева и Сошенко.
       Очень скоро я понял, что эти двое, так же как и я, не имеют ни малейшего представления о теме будущего разговора.
       После взаимных приветствий и восклицаний, приличествующих моменту, все расселись в глубокие удобные кресла вокруг массивного стола. Прислуга подала кофий, мы закурили сигары.
       Я с интересом разглядывал собеседников. Никифор Евсеич, друг мой, был сравнительно молодым человеком, лет тридцати пяти, крепкого сложения, подтянутый, высокий. Я всегда уважал его за тонкий, пытливый ум и твердый характер.
       Константин Владимирович выглядел, на мой взгляд, именно так, как и должен был выглядеть ученый академик – пожилой, степенный, с плешинкой на макушке и пушистыми седыми усами. Что касается тайных агентов, то они являли собою две полные противоположности. Вересаев – сутулый, сухой человек неопределенного возраста, с колючими глазами и жидкой эспаньолкой. Сошенко же – веселый, краснолицый толстяк с тремя подбородками и таких размеров животом, что, когда он наклонялся к столу за кофием или добродушно хохотал, пуговицы его кителя то и дело угрожающе трещали. Я заметил, что в волнительные моменты у него усиливается украинский акцент.
       Итак, мы закурили сигары, и Никифор Евсеич начал излагать суть дела. Первая его фраза относилась ко мне и, признаться, застала меня врасплох.
       -Петр Николаич, - сказал он, пристально глядя на меня, - Петр Николаич, а вот скажите-ка мне: что вы думаете о… - Тут друг мой замялся, обремененный, очевидно, формулировкой своего вопроса. – Как вы, скажем так, относитесь ко всему сверхъестественному, суеверному?..
       -Смотря что называть сверхъестественным, Никифор Евсеич, - недоумевая, отвечал я. – Ежели наши налоги, то…
       -Полноте, - он рассмеялся и откинулся в кресле. – Я имею в виду ведьм, чертей и тому подобные явления. Так что вы скажете?
       Я был настолько сбит с толку, что не нашелся, что и ответить. Выручил меня Сошенко, который, переглянувшись с Вересаевым, хихикнул и сказал:
       -Шутить изволите, господа? Или мы тут затем собрались, чтобы ворожбой да гаданьями развлекаться, як все равно красны дивчины? – И он задорно расхохотался.
       -Отнюдь, Григорий Иваныч, - с улыбкою вступил в беседу хозяин дома. – Пожалуй, я сам все объясню.
       -Сделайте милость, - согласился Серебряков.
       -Итак, господа, - Константин Владимирович подался к столу и положил дымящуюся сигару в пепельницу. – Уже более года мы с Никифором Евсеичем, под руководством секретной службы самого царя-батюшки, собираем сведения о том, чего в природе, казалось бы, существовать не должно. Для вас все это, быть может, ни что иное, как мистика, суеверие, фольклор. Однако для нас все иначе. На сей день мы располагаем такими доказательствами, которые способны усмирить самого яростного скептика. – Хозяин дома сделал паузу и обвел нас взглядом. Мы молчали, заинтригованные, но все еще мало что понимающие. И тогда он продолжил:
       -Земля русская полна неведомых тайн. Каждый день где-нибудь да происходят события, недоступные нашему пониманию. Господа! – Тон, которым он произнес это, показался мне торжественным. – Вы стали избранниками. В начале года нам с Никифором Евсеичем поручено было организовать штат из пяти служащих, дабы составить особый отдел при тайной полиции Петербурга. Этими служащими будем мы с вами, господа.
       -Помилуйте, - воскликнул я. – Как прикажете вас понимать? Я – врач, у меня в городе большая практика… Разве я могу все это бросить вот так – неизвестно ради чего?
       -Будет вам, Петр Николаич! – Молвил Никифор Евсеич. – Все гораздо проще. Никто не отнимает вас у ваших пациентов. Официально вы всегда будете служителем медицины. Организация наша подразумевает полную свободу действий. Почти. Наша цель – расследование невероятных, не входящих в компетенцию рядовой полицейской службы происшествий на территории Российской империи. Разъезды не должны вас беспокоить: все будет оплачено из государственной казны.
       Наступила небольшая пауза, первым которую нарушил Вересаев, за все время беседы не произнесший ни слова. Сверля Никифора Евсеича и Константина Владимировича колючим взглядом, он констатировал с едкими интонациями:
       -Все это, конечно, весьма интересно и приятно для нас, и я думаю, что выражу общее мнение насчет вашего предложения, если скажу, что польщен и рад безмерно, но… Не могли бы вы быть так добры к нам, настолько добры к нам, чтобы рассказать: что, собственно, от нас требуется?
       -О! – Хозяин дома улыбнулся, глянул на часы – была четверть десятого – и, поднявшись, жестом пригласил нас в соседнюю комнату.
       Мы последовали за ним и Никифором Евсеичем. Какое-то нехорошее предчувствие закралось в мое сердце, когда мы прошли кабинет и остановились перед тяжелой дубовой дверью, ведущей в следующее помещение. Позвякивая ключами, Константин Владимирович отпер по меньшей мере три замка и открыл дверь. За ней находилась стальная решетка. Открыв и ее, он велел всем нам взять по канделябру с горящими свечами и следовать за ним.
       С первого взгляда было ясно, что мы попали в небольшую, но прекрасно оборудованную лабораторию. Столы и полки занимали колбы, хирургические инструменты, неизвестные мне медицинские приборы и аппараты. Окон не было; лабораторию освещали четыре газовых рожка да еще наши свечи. Серые стены были сложены из несокрушимых гранитных плит. Благодаря им эта комната напоминала скорее камеру пыток.
       Внимание наше привлек человеческий труп, лежащий на железном столе в углу. Он был совершенно наг. Вид его заставил содрогнуться даже меня – повидавшего на своем веку немало мертвых тел.
       Он был ужасен: худой, почти что скелет, обтянутый кожей. Кожа его была сера и суха, как пергамент; лицо покрыто сетью черных трещин. Тяжелые мужицкие руки, иссохшие, с желтыми ногтями, были прикованы к столу стальными обручами.
       Подойдя ближе, мы увидели, что такими же обручами были схвачены его ноги. Обруч побольше виднелся и на шее покойника.
       -Пресвятая богородица! – Сошенко перекрестился. – Що це за потеха такая?! Ни, пиду-ка я отсель…
       -Ну же, Григорий Иваныч! – Никифор Евсеич удержал его за руку. – Куда же вы?
       Я подошел к столу и дотронулся тыльной стороной ладони до жилистой шеи трупа: она была холодной, словно лед. Пульса тоже не ощущалось. Приподняв веки мертвеца, я нашел, что глаза его подернуты белой пленкой. По всей видимости, этот человек давно уже был мертв. Лишь одно обстоятельство поразило меня: не наблюдалось никаких следов растления и даже вздутия. Да и задубевшим он не был. Впрочем, первое можно было объяснить тем, что в лаборатории стоял адский холод. Ну, а второе – тем, что окоченение уже прошло. Из чего, в свою очередь, следовало, что человек этот мертв никак не меньше четырех-пяти суток.
       -Ну, что вы на это скажете? – Спросил меня Константин Владимирович.
       -Что я скажу? – Я поразмыслил. – Я скажу, что, пожалуй, напрасно заковывать в цепи покойника. Поверьте, он уже никогда и никуда не убежит.
       -Вы думаете, он мертв?
       Я посмотрел на академика долгим взглядом.
       -Удивительные вопросы вы задаете, сударь. Он мертв, и уже, по крайней мере, три дня.
       -На эту мысль вас навело отсутствие трупного окоченения, верно?
       -Именно, - с готовностью ответствовал я. – Хотя, конечно же, не исключено, что отсутствие окоченения – следствие какого-нибудь заболевания крови. Но это встречается очень редко.
       -Допустим, - Буланин снисходительно улыбнулся. – Посмотрите сюда. – Двумя пальцами он разомкнул посиневшие губы покойника. Моему взору предстало нечто странное: зубы мертвеца были идеально белыми и ровными, без малейших следов повреждений. А вот десны показались мне неестественно красными и распухшими.
       -Обратите внимание, - сказал Константин Владимирович. – Ткань десен имеет ярко выраженное мускульное строение… Не правда ли, она схожа с той системой мускулов, что позволяет кошкам втягивать и выпускать когти?
       Я начал кое-что понимать.
       -Позвольте… Уж не хотите ли вы сказать, любезный Константин Владимирович, что мы имеем дело с носферату?
       -Именно, - Буланин кивнул. – Я так и знал, что вы слышали об этом.
       -Полно, Константин Владимирович! – Я усмехнулся. – Это же миф, сказка… Compos mentis ли вы?
       -Вполне. Миф, говорите… Что ж, сегодня вы убедитесь в обратном.
       Мы направились к выходу. Вересаев и Сошенко, ничего не понявшие из нашего разговора, шли сзади и тихо перешептывались.
       -Прошу прощения, - Вересаев откашлялся. – Не хотите ли вы пояснить нам с Григорием Иванычем, что такое это… Носперато?
       -Конечно, Евграфий Павлович, - Буланин запирал решетку и дверь на ключ. – Не сомневаюсь, что и вам хорошо известно это явление. Носферату, или в просторечии – вампир, - это мертвец, восставший из могилы и питающийся плотью и кровью живых людей.
       К сожалению, я не видел лица Вересаева в тот момент, когда Константин Владимирович говорил это.
       Вернувшись в гостиную, мы снова расселись вокруг стола и продолжили беседу уже за ужином. Повара Буланина постарались на славу: были здесь и пироги в масле с сыром, и маринованные свиные ребрышки, и жареная индейка, и коньяк, и легкое французское вино. Однако ко всему этому роскошеству мало кто прикоснулся, за исключением, разве что, Сошенко. Уплетая за обе щеки птичьи крылышки и ножки, он то и дело приговаривал:
       -Ужо и не знаю, як це понимать… Право, кусок у горло после ваших шуток не иде…
       Закурив очередную сигару, я сказал:
       -Хорошо… Никифор Евсеич, так, стало быть, вы предлагаете нам заняться охотой на ведьм? Не забывайте, что средние века давно уж минули…
       -Я знаю, что в это трудно поверить, мой друг, но силы зла, или нечисть – как вам удобней – существуют, и сегодня они сильны, как никогда. – Серебряков тоже закурил. – Дело не столько даже в чертях-демонах, сколько во вполне реальных, но еще очень очень мало изученных явлениях.
       -Что же это за явления? Уж не живой ли труп, сосущий по ночам кровь из случайных прохожих?
       -Их полно: вампиры, оборотни, лесные люди, наконец, просто одержимые и маньяки… Кстати, о последних. Все вы, господа, слышали о пяти жестоких убийствах женщин, происшедших в восемьдесят восьмом году в Лондоне. Газеты нарекли загадочного маньяка Джеком Потрошителем… Все вы знаете и основную версию этого дела.
       -Ну да, -Вересаев отпил вина из бокала. – Ходили слухи, будто бы этот убийца – русский фельдшер по фамилии Острог, прибывший в Англию из Парижа, где он обвинялся в убийстве какой-то гризетки…
       -Совершенно верно, - Серебряков кивнул, выпуская изо рта кольца табачного дыма. – Этот самый Острог или, как он еще себя называл, - Коновалов, таинственным образом исчез из Лондона после девятого ноября (напомню, в это день произошло последнее убийство).
       -Он вернулся в Россию, - подхватил Вересаев. – А в начале девяностых убил здесь, в Петербурге, женщину, после чего попал в сумасшедший дом и вскоре умер там… Говорят, от плохого обращения.
       -Умер бы, - поправил его Серебряков с самодовольной улыбкой, - умер бы, если б не мы с Константином Владимировичем.
       Гробовое молчание воцарилось в гостиной. Все, как один, уставились на Никифора Евсеича и Буланина. Те загадочно переглядывались между собой.
       -Однако… - Наконец обрел дар речи Вересаев. – Что вы хотите этим сказать? Уж не…
       -Мы, должно быть, допустили бестактность, не представив вам нашего покойника… Того самого, что с полчаса тому назад вы имели удовольствие наблюдать в моей лаборатории, - несколько смущенно проговорил хозяин дома. – Спешу исправить сие упущение: Михаил Острог, он же Джек Потрошитель, - как вам будет угодно, господа. Думаю, обращаться к нему по имени вам все равно не придется.
       Индюшачья лапка выпала из рук Сошенко на тарелку с картофельным пюре. Закрыв глаза, он отодвинулся от стола и пропыхтел:
       -Ей-богу, вин мене убьет… Хиба можно пужать народ во время кушанья?.. Ни, я так не выдержу…
       -Шутить изволите, господа? – Проскрипел Вересаев.
       -Воистину, сегодня день сюрпризов… Точнее, вечер, - сказал я. – Что ж, если я правильно понял, вы утверждаете, что неуловимый убийца у вас в руках и что он – носферату? Подобного бреда в жизни не слышал. Это же смешно!
       -Курам на смих, - печально подтвердил Сошенко, у которого окончательно пропал аппетит.
       -Мы и не собираемся доказывать вам личность этого господина, - немного обиженно возразил Буланин. – Вы и так ничего не должны были знать о его существовании. Это в интересах государства. Что же касается второго, то… - Константин Владимирович опять зачем-то бросил взгляд на большие настенные часы у камина. – Скоро полночь, вы сами все увидите. А пока послушайте о том, как мы с Никифором Евсеичем отыскали это чудо природы.
       Прокашлявшись, хозяин дома взял новую сигару и начал свой рассказ.
       -Мы бы никогда не заинтересовались безвестным Михайлой Острогом, прозябающим в некоем сумасшедшем доме, кабы не руководство. Властям все было известно о его проделках. В наши же руки это дело было передано после того как обыкновенно смирный и тихий Острог выкрал у повара топор для разделки мяса и зарубил им двоих санитаров. Примечательная вещь: он мог бы порешить и третьего, но отступил, когда увидел у того на шее… Что бы вы думали? Правильно, православный крест.
       -Ваш носферату – типичный шизофреник, и не более того, - сказал я.
       Буланин покачал головою.
       -Вижу, дорогой Петр Николаич, вы страстный приверженец принципа Deus ex machina?
       -Это единственно верный принцип.
       -Хм… Так вот. Впоследствии этот уцелевший санитар рассказывал: «войдя в палату, я увидел, что Острог сидит на полу в луже крови, и грызет обезглавленную шею моего товарища. Лицо его имело зверское выражение. Я хотел бежать прочь, но он, завидев меня, схватил топор и с диким криком бросился ко мне… Я поскользнулся в крови и упал. Падая же, я наступил на полу своего халата, тот порвался и сполз вниз. При виде моего нательного креста Острог вдруг исказился в лице, будто бы от боли, выронил топор и забился в угол». От правления больницы мы узнали и еще кое-что. В последнее время у Острога развилось редчайшее заболевание – боязнь солнечного света. Говорили даже, что на солнце он терял сознание, а кожа его начинала пузыриться. Потому-то его и держали в палате с искусственным освещением. Конечно, не могли не заметить, что все эти свойства издавна приписывались носферату, или вампирам. Как и вы, Петр Николаич, они решили, что в этом и заключается психическое расстройство Острога. Кстати, он и в сумасшедший дом только потому угодил, что пил кровь своей последней жертвы.
       Пользуясь покровительством властей, мы с Никифором Евсеичем забрали его сюда, в мой дом. В этой самой лаборатории я занялся изучением сего феномена. И вот что я теперь могу сказать: Острог – не человек. Клянусь вам, если бы не существовало такого понятия, как носферату, я бы просто затруднился, как его называть. Это животное в человеческом обличье. Причем странное животное, неведомое… Verae. В нем много странного. Скажу лишь, что за все время своего пребывания здесь он не произнес ни слова. Днем он спит, ночью же, после полуночи, просыпается и лежит неподвижно. В лаборатории нет окон, и как он распознает время суток, я не знаю. Он ничего не ест. Я предлагал ему все – от жареной курицы до коровьей и свиной крови. Он отказывался. Без пищи он уже более года, однако, как сие ни странно, на физическом его состоянии это никак не сказывается, если только на внешнем. Когда мы держали его в клетке, то в полнолуние он с ним случались приступы зверства. Он без видимых усилий гнул прутья клетки и успокаивался только тогда, когда ему показывали распятие.
       Сердце у него не бьется, и ничто не указывает на то, что хоть один из его органов функционирует. Он мертв теоретически, и в то же время жив. Не раз я наблюдал, как ночью у него увеличиваются клыки. Не знаю, умеет ли он контролировать этот процесс, как скажем, кошка – со своими когтями. Скорее всего, это зависит от его эмоционального или физического состояния. У человека, например, от испуга или боли увеличиваются зрачки глаз…
       Он голоден, но я не в силах ему помочь. Он как бы медленно разлагается, высыхает, сохраняя при этом поразительную живучесть.
       Константин Владимирович замолчал. Некоторое время никто не осмеливался нарушить тишину. Слышно было, как потрескивают поленья в камине.
       Потом я сказал:
       -Нда-с… Занятная история. И все же в голову не укладывается…
       -Право же, Петр Николаич, я с вами согласен, - подал голос Вересаев. – Все, что мы услышали, в высшей степени непостижимо. И изрядно смахивает на святочный рассказец… Однако, уж полночь бьет. Помнится, Константин Владимирович, вы хотели нам что-то показать?
       -О, да, - Буланин встал с кресла. – Пора вновь навестить нашего подопечного… Пойдемте, господа, и не забудьте прихватить с собою свечи.
       Проходя через кабинет, я взглянул в большое окно (ставень здесь не было). Белоснежная луна висела в сером небе. «А ведь сегодня полнолуние», - подумалось мне, и ледяные мурашки пробежали по моей коже.
       -Ох, чует мое сердце: что-то будет, - охал Сошенко.
       Когда мы вошли в лабораторию, все было по-прежнему, если не считать одной детали: голова мертвеца теперь была повернута к двери, и глаза его были открыты. Не мигая, он смотрел на нас своими жуткими бельмами.
       Несколько возгласов ужаса сорвалось с наших уст. Что-то близкое к панике охватило нас, когда мертвые губы Острога вдруг растянулись в кривую усмешку, обнажив зубы. Мне показалось, что клыки у него и правда увеличились в размерах и теперь напоминали собачьи. Или волчьи.
       Я больше не мог видеть этого и отвел глаза. Поэтому я не видел того, что произошло следом.
       Кто-то закричал. Раздался грохот, звон разбитого стекла, - похоже, опрокинули стол с инструментами. Я уже не видел ничего, - меня сбили с ног. Канделябр выпал у меня из рук; огонь вспыхнул на чьем-то сюртуке.
       Прошло не менее трех минут, прежде чем меня схватили за руки, подняли с пола и вытолкнули из задымленной лаборатории.
       Первое, что я увидел, придя в чувство, - это Константина Владимировича, лежащего на ковре и зажимающего руками свою шею. Сквозь пальцы его бежали ручейки крови.
       Серебряков, очень бледный, стоял подле него на коленях и торопливо смешивал в стакане какую-то микстуру. Вересаев, - в одной рубашке, с обгоревшими волосами, и Сошенко находились тут же.
       -Петр Николаич! – Срываясь на крик, воскликнул Серебряков. – Слава Богу, вы в порядке… Скорее, возьмите там, на полке слева, бинты… Он ранен!
       Пошатываясь, я встал, бросился в лабораторию. Железный стол в углу был пуст. Обрывки цепей свисали с него по бокам.
       Вернувшись в кабинет с бинтами, я осмотрел Буланина. Рана от клыков вампира оказалась не смертельной, артерии не были задеты.
       -Что случилось? Где носферату? – Спросил я, очищая рану ватным тампоном.
       -Убег! Убег, будь он неладен… Bah, diable! – Серебряков всплеснул руками.
       Я посмотрел в окно: оно было разбито. Холодный ветер колыхал занавески, и только луна по-прежнему виднелась в нем, - спокойная и невозмутимая.
       Я остановил кровотечение, и Никифор Евсеич заставил Буланина выпить микстуру. Потом мы отнесли его в гостиную и положиди на диван.
       -Острог… - Простонал он, превозмогая боль. – Держите его…
       -Поздно, Константин Владимирович, - отвечал с отчаянием в голосе Серебряков. – Сбежал проклятый. Эх, было б мне с собою распятие взять… Что нам теперь делать?
       Молчание было ему ответом.
 
       2.ДЕЛО О ЛЕСНОМ ЧЕЛОВЕКЕ

       Прошло около двух месяцев со дня той памятной встречи.
       Буланин поправился, но продолжал принимать противоядие. Все мы – впятером – заключили договор, и готовы были приступить к работе, а дел все не было и не было.
       Острог как сквозь землю провалился, и искать его представлялось тщетным.
       Изредка мы собирались в той же самой гостиной, ужинали, беседовали, играли в карты. Все это никак нельзя было назвать собраниями тайной полицейской организации, скорее –клубом старых приятелей.
       Порою Вересаев даже ворчал, что, мол, у него и так немало дел по старой службе, что в России-де полно преступности, что формируются все новые и новые террористические группы, а мы тут вот! – дуракавалянием каким-то занимаемся… Впрочем, довольно скоро произошло событие, которое я по праву могу называть нашим первым делом и которое сломило даже такого ярого реалиста, как Вересаев.
       Однажды холодным осенним вечером мы вновь собрались под крышей дома Константина Владимировича. Инициатором этой встречи был Серебряков, и вот что он нам рассказал.
       Волостное правление одного из сел близ Петербурга направило депешу, в которой сообщалось о появлении в тамошних лесах странного зверя, пробирающегося ночами в деревню и нападающего на местных жителей.
       Убито было уже семь человек, и все – одним и тем же способом: зверь неведомо как отрывал им голову и выедал внутренности. Видели его многие, но показания были самые противоречивые. Одни описывали его в виде человека с длинными волосами и бородой, опускающимися почти до пояса, другие же уверяли, что то был огромный, лохматый черный зверь, похожий уродливого ежа-переростка.
       Более точных сведений раздобыть не удалось. Буланин питал слабую надежду на то, что это объявился Острог. Как бы то ни было, мы обязаны были проверить все на месте.
       Признаюсь, что лично мне начало нашей работы показалось в большей степени занятным, хоть и жутковатым приключением, нежели, собственно, работой.
       Снаряжались мы словно на охоту, - Никифор Евсеич сам составлял наш багаж: ружья, пистолеты, ножи… Я выразил мысль, что вряд ли нам все это пригодится.
       «Дай-то бог», - сказал тогда друг мой.
       Но я ошибался.
       В деревню мы прибыли к вечеру следующего дня. Называлась она Красновкою, но ничего красивого в ней, увы, не было. Лежала она на краю большого оврага, дно которого давно уже превратилось в грязное топкое болото, а склоны поросли чахоточным, редким леском.
       Именно в этом лесу и обитал, если верить жителям, тот самый неведомый зверь.
       В самой деревне было не лучше. Все избы здесь, казалось, были окутаны тяжелым смердящим духом, - то поднимались из оврага испарения гнилого болота. Меня ничуть не удивило, что большинство жителей Красновки страдают туберкулезом и другими легочными заболеваниями. А посему нетрудно догадаться, что, едва они приметили у ворот постоялого двора городскую бричку и разузнали, что среди приезжих есть врач из Петербурга, как тут же повалили ко мне нескончаемым потоком. Хозяин двора хотел было гнать их взашей, но я вспомнил о привезенных с собою медикаментах и решил помочь этим людям. Приемный пункт был организован здесь же, в сенях хозяйской избы.
       -Благодетели вы наши…- Со свистом выдыхал древний старичок с желтым сморщенным лицом, вошедший ко мне первым. – Знамо дело, сам осподь послал… Ить у нас которые, чай, и годами дохтуров не видели… На вас вся надёжа…
       -А что же земской? – Спросил я. – Не ездит разве?
       -Нет, батюшка… А к нему ехать – чай, десять верст… У которых и лошади нету… А за извоз платить – дорого… Нешто тут наездишься?..
       Пока я пользовал жителей Красновки, друзья не раз просовывали голову в дверь и говорили:
       -Петр Николаич, любезный, ну, будет! Перекусили бы хоть…
       Съездили в волостное правление и приехали обратно Никифор Евсеич с Вересаевым; а между тем уж зашло солнце, смеркалось. В избах зажглись огни, а лавине пациентов все не было и не было конца.
       Часов в одиннадцать, когда я понял, что его так и не будет, я велел мужикам прогонять народ и запирать ворота. Прием я обещал продолжить завтра поутру.
       Усталый, побрел я в горницу.
       Хозяйская изба оказалась на редкость неряшливым помещением. Полы здесь давно были не скоблены; потолки закопчены до черноты. Повсюду валялись кучи какого-то хламья. Мебели было всего-то: две скамьи да колченогий стол. У печи, с которой выглядывали четыре пары любопытных детских глаз, сидела с прялкой хозяйка, - болезненная худая женщина лет тридцати пяти, в поношенном сарафане и переднике.
       За столом, на котором горела лучина, собрались Серебряков, Буланин, Вересаев, Сошенко и хозяин постоялого двора. Они о чем-то оживленно беседовали.
       -А, дорогой наш Петр Николаич! – Воскликнул Серебряков, завидев меня. – Наконец-то! Мы уж думали, вы всю ночь врачевать собираетесь.
       -Извольте-с откушать, ваше благородие, - засуетился хозяин, чья нечесаная борода и белая сорочка с претензией на роскошь, но засаленная до неузнаваемости, раздражали меня.
       -Не хочу. Чайку бы мне…
       -Как можно-с? – Запричитал он. – Нешто не хотите?.. Нет, ваше благородие, необходимо покушать… Эй, Марья! Собери-ка на стол, да поживей! Барин кушать будут! Да шевелись ты, постылая…
       Устал я смертельно. Сутки в дороге по ухабам, работа с больными, наконец, эта мерзкая, схожая с запахом гнилой капусты вонь, беспрестанно витающая в воздухе, доконали меня. Усевшись за стол, я был огорошен неожиданным известием.
       -Сегодня ночью выступаем, - сказал Серебряков, кивнув на стоящие в углу ружья. – Деревня небольшая. Если он объявится, мы его не упустим.
       Вернулся на прежнее место хозяин, и прерванный разговор возобновился.
       -Так что, видели вы его?
       -Да вроде как видели, - Кузьма (так звали хозяина) поскреб затылок. – Третьего дня было дело… Проснулся я, значит, ночью, слышу – пес так и рвет… Да и лошади вроде как заржали. Их в ту пору на дворе пять было, - пара моих, да еще постояльца тройка… А двор у нас, ежели господа видели, - гороженный, крытый… Встал я, глядь в окно – хоть глаз выколи! Темень такая, что страсти господни… А пес-то брешет, брешет, да и смолк вдруг… Взвизгнул только, вроде. Ну, я чую – неспроста это. Что-то не так… Собака молчит, а лошади и пуще того разошлись. Кабы в прежние времена случилось, так я бы лучину, вилы и – во двор. А тут, думаю, - коли такие дела в деревне творятся… Боязно. Свят, свят… - Кузьма перекрестился. Было видно, что ему и сейчас жутко. – Разбудил я, значит, постояльца, мужики тоже встали. Всего нас шесть человек… Ну, говорю, так и так мол, братцы, беда к нам пришла – шляется по двору кто-то… Похватали мы топоры, у постояльца револвер еще с собой оказался, и вышли потихоньку, значит. А Васька-то, дворовый, - дурья голова, - вперед всех выскочил, дернула нелегкая… Выскочил, да и сгинул…
       -То есть как это – сгинул? – Удивился Серебряков.
       -Да так… Без вести. Ну, мы как шальные, - туда, сюда, круть-верть, нету! Двор обежали, за избу сунулись, глядь - дыра в заборе! И в дыру лезет кто-то… У кого лучины погасли, - плохо видно было. Только видели: глаза красные светятся. Черный он, лохматый, со спины иглы такие, навроде как у ежа… И Васю за собой тащит. А кровища по земле так и хлещет… Ну, мы как шарахнулись кто куда с испугу, а постоялец-то пальнул в его раза два… Тот убег сразу, и Васю бросил. А таки башку успел ему оторвать. Силищи, видать, немерено у него… А потом и собаку нашли. Он ее вовсе на куски изодрал… И не разберешь, где голова, где хвост.
       -Не медведь? – Предположил Вересаев.
       -Не!.. – Замахал руками Кузьма. – Кабы медведь, так на трупах следы от когтей были б. А нету их, когтей-то… Он, зверь энтот, навроде человека… Без когтей, то есть.
       Я посмотрел на Буланина.
       -Носферату?
       -Вряд ли, - тот покачал головой. – Скорее оборотень. Хотя нет… Когти. У оборотня тоже должны быть когти. Да и полнолуния третьего дня не было в помине… Пожалуй, это лесной человек.
       -Вы имеете в виду реликтового обезьяночеловека? – Оживился Никифор Евсеич. – В газетах писали, такого недавно в Австралии словили. Но он на людей не нападал, на овец только…
       -А как же красные глаза? – Напомнил я. – Коли так, уж надо до конца разобраться.
       Серебряков строго обратился к хозяину:
       -Слушай, а ты про глаза не брешешь?
       -Ну, как сказать, - Кузьма замялся. – Может, это из-за лучины мне так показалось… Мы ить с лучинами были… Но помню – светились. Красные…
       -Ладно, - сказал я. – А что постоялец? Можно его увидеть?
       -Никак нет, - Кузьма вздохнул. – Странник они… Съехали уже. Еще и девку дворовую с собой сманил, экой проказник…
       -Даром времени не терял, - усмехнулся Вересаев.
       -И то правда. А ишшо – фокусник он, такой затейник! – Кузьма всплеснул руками. – Бывало, как изобразит чего… Верите ли, - в зеркале его не видать было! Я первый раз как увидел, так обмер! Стоит, стало быть, рядом с зеркалом-то, а его там нетути!
       Буланин изменился в лице. Мы переглянулись.
       -Как его звали?
       Кузьма призадумался.
       -Михайлой, вроде… Душевный такой малый.
       Константин Владимирович ударил кулаком по столу.
       -Острог! Как есть, подлец, он самый!
       -Чего? – Испугался Кузьма.
       -Чего, чего! Дурак ты, Кузьма. Девку, говоришь, увез с собой?
       -Ну да…
       -Эх, злодей… Куда ж он поехал?
       -Не могу знать, ваше благородие…
       -А что тело? – Спросил я.
       -Чье тело?.. – Похоже, мы окончательно сбили Кузьму с толку.
       -Васькино, чье же еще?
       -А! Схоронили тело, куда ж его? Нету Васи таперича… Хороший был парень, тока горячий больно…
       -Однако, пора и честь знать, господа, - сказал Серебряков, вставая со скамьи. – По коням, как говорится!
       Один за другим мы подходили в угол избы и брали ружья. Потом Буланин раздал каждому патроны, причем по два из них – серебряные, на случай, если это все же окажется носферату или какая другая нечисть.
       С нами шли также два хозяйских работника, им тоже дали ружья и патроны. Хотя по выражению испитых их лиц я уже догадывался, что серебро они собираются прикарманить.
       -Ну, с богом, - сказал Буланин, и мы троекратно осенили себя крестным знамением.
       …Заскрипел засов на воротах, в лица нам пахнуло холодным ночным ветром. Дороги было не разобрать. Сквозь пасмурные облака на небе проглядывала тусклая луна, было темно и зябко.
       Оделись мы по - охотничьи, натянули и сапоги – на случай, если придется спускаться в овраг, находившийся неподалеку.
       Шли не спеша, то по хрустким желтым листьям, то по грязи. Было тихо, - деревня давно уже спала глубоким сном. Мы обошли всю ее примерно за полчаса и, обогнув крайнюю избу, черную и покосившуюся, вышли к краю оврага.
       Отсюда, сверху, он казался чудовищных размеров помойной ямой, которая, подобно преисподней, готова была проглотить нас вместе со всей деревней. Белый призрачный туман поднимался с гнилого болота и заполнял собою весь овраг до краев. Невольно чудилось, что стоит только ступить туда, вниз, и полетишь прямо в этот страшный туман, в бездонную пропасть, скрывающуюся под ним.
       Я слышал, как шепчутся и крестятся сзади работники, - им было страшно. Должен признаться, что вид оврага и во мне не вызывал особой радости. Судя по лицам остальных, они чувствовали то же самое.
       -Итак, господа, - почему-то шепотом молвил Серебряков. – Нас семеро… Необходимо оцепить край оврага с этой стороны. Каков он длиною?
       -С полверсты будет, - отвечал один из работников, тоже шепотом. – А то и больше… Может, цельная верста.
       -Хорошо… Значит, ежели мы выставим посты по одному, между нами будет около пяти минут ходьбы.
       -Пять минут?! –Ужаснулся Сошенко. – Да вин меня тут пожрет!
       -А ружье вам на что, Григорий Иваныч? – Серебряков нервно потер висок. – Бегом – две минуты. Уж не думаете ли вы, любезный наш, что мы вас бросим на произвол судьбы? У кого еще есть вопросы?
       Вопросов больше не было, и мы, отсчитывая шаги, цепочкой двинулись вдоль оврага. Вересаев остался на месте.
       Я занял позицию между Никифором Евсеичем и одним из работников постоялого двора. Оставшись один, я спустился немного вниз по мокрой траве, так что туман клубился теперь прямо под моими ногами, и засел в кустах. Была мертвая, будто бы предрассветная тишь. Воздух был напоен сыростью и болотными испарениями; дышалось трудно. Ночное небо малость прояснилось, и при свете луны казалось, что туман неподвижно стоит в овраге, словно озеро молока. Ни ряби, ни шороха. Гладкая, как стекло, поверхность.
       Сидел я долго, опершись на ружье и боясь пошевельнуться. Часы тянулись бесконечно.
       Наверное, сказалась усталость, и я задремал. Во сне мне привиделись какие-то отрывочные картины, беспокойные и тревожные. Я видел купола церквей в ночи; старые заброшенные и поросшие сорной травой православные кладбища… Я видел огромную сову с красными светящимися глазами. Вцепившись кривыми когтями в полусгнивший крест, она смотрела на меня и время от времени помаргивала бородавчатыми веками. Потом я вдруг различал, что у совы… Человеческое лицо!
       Это было ухмыляющееся лицо Острога.
       Как знать, почувствовал ли я что-нибудь, или сам ангел-хранитель разбудил меня, но, подняв голову, я задохнулся от страха, ибо увидел нечто, плывущее по поверхности туманного озера.
       И плыло это прямо ко мне.
       Равно как парализованный, я обратился в камень, вглядываясь в сумеречный предмет.
       Приближаясь ко мне, он становился все больше. Это была голова. За ней из тумана возникла шея, потом плечи… Я понял: это он. Зверь поднимался из оврага за очередной жертвой.
       Паника ледяными пальцами сжала мое горло. Никогда в жизни я так не боялся. Я не мог шевельнуть рукой, чтобы вскинуть ружье. Я просто смотрел.
       Я до сих пор не верил в то, зачем я здесь. Я был уверен, что зверя нет и быть не может.
       А он – вот он.
       Он был все ближе. Внезапно остановился. Его черная коренастая фигура с гребнем жестких волос на спине по пояс стояла в тумане, и видеть это было непостижимо дико и страшно.
       Думаю, такого нельзя было бы увидеть ни в одном, пусть даже самом кошмарном сне.
       Будто услышав что-то, чудовище вдруг повернулось и вновь спустилось вниз. Черная голова поплыла направо – в ту сторону, где дежурил работник с постоялого двора.
       Понемногу ужас отпустил меня из своих цепких объятий, и я, выждав минуту, как можно быстрее и тише двинулся следом за зверем по краю оврага.
       Я понимал, что, в сущности, удача улыбнулась нам: ему ничего не стоило проскользнуть меж двумя охотниками. Но он вышел на меня, и упустить его я не мог. Скоро я понял, что опоздал: впереди раздался выстрел и почти сразу –приглушенный крик работника.
       Я побежал изо всех сил, уже не скрываясь. Дурнота подкатила к горлу, когда я еще издали увидел труп и склонившегося над ним зверя.
       Я нелепо закричал, – очевидно, во мне сработал первобытный инстинкт.
       Вскинув голову, зверь уставился на меня. Я не мог разобрать его черт, – мрак скрывал их.
       Рухнув на колени примерно в пятидесяти шагах от него, я прицелился и нажал на курок. Что-то, напоминающее человеческий стон, прокатилось по краю оврага. Быстро вскочив, зверь кубарем откатился к оврагу и почти нырнул в туман.
       Послышались крики и топот, - это бежали с обеих сторон мои товарищи.
       -Петр Николаич, вы целы? – Выпалил Серебряков, остановившись рядом со мной с горящим факелом в руке.
       -Слава всевышнему, - отвечал я, поднимаясь с колен. – Кажется, я ранил его… Ежели так, он далеко не уйдет.
       -Вы видели его?!
       -Да, но не время для разговоров, Никифор Евсеич.
       -Умоляю! Каков он с виду?
       -Не знаю… Horribilis.
       Проходя мимо обезглавленного тела с разорванной грудной клеткой, я сказал Сошенко:
       -Григорий Иваныч, подите со вторым работником в деревню и сообщите все. Поднимайте народ. Если мы не вернемся через полчаса, пусть идут искать нас.
       Сказавши это, я торопливо начал спускаться в овраг. Серебряков, Буланин и Вересаев потянулись за мной.
       -Держимся все вместе, - предупредил я. – Ни шагу в сторону!
       Как только туман сомкнулся над нашими головами, мы очутились в совершенно ином мире. Нас окружали сухие белые березы и другие мертвые деревца, словно задохшиеся в непроглядном тумане, и чем ниже мы спускались, тем реже и суше становились они.
       Наконец мы опустились на самое дно оврага, к болоту. Лунный свет почти не проникал сюда. Благодаря горящим факелам, мы разглядели черную пузырящуюся трясину. Она была отвратительна. Вздуваясь до невероятных размеров, пузыри тут же лопались с негромким чавкающим звуком, и на их месте возникали новые. Казалось, трясина дышала своим мерзким зловонным дыханием.
       -Гм… - Константин Владимирович принюхался. – Позвольте… Однако, друзья мои, этот запах мне знаком. Неужели…
       -Смотрите! – вскрикнул вдруг Вересаев. Мы обернулись в ту сторону, куда он указывал, и успели заметить что-то черное, мелькнувшее впереди за деревьями.
       -Это он!
       Толкаясь, мы побежали туда, держа ружья наизготовку.
       В кустах, наискосок от нас, затрещали сучья.
       -Он там!
       -Сбоку, сбоку заходите! – Закричал Никифор Евсеич. – Прижимайте его к болоту!
       Окружив кусты полукольцом, мы разом выстрелили. Послышался шум от ломаемых веток, топот – зверь бежал к болоту.
       С воплями и гиканьем, не хуже, чем индейцы команчи, мы бросились вперед – напролом.
       По оврагу пронесся протяжный, полный отчаяния и злобы рев, схожий по интонации с яростным криком взрослого мужчины. Этот рев продрал нас до мозга костей.
       Перезарядив ружья и сбившись в кучу, мы выбрались к краю болота и… Увидели его.
       На минуту все мы окаменели и утратили дар речи.
       Зверь беспомощно барахтался в болоте, шагах в двадцати от нас. Он напоминал огромную черную обезьяну, пожалуй, гориллу, но что-то странное было у него с лицом. Наверное, каждый из нас ужаснулся вдвойне, когда понял: у зверя было человеческое лицо! Пусть грубое, примитивное, с неестественно большой нижней челюстью и все поросшее волосами, но все-таки это было человеческое лицо. Нос же был приплюснут, как пятачок у ежа. А жесткие колючие волосы на спине очень напоминали иголки последнего. Увидев нас, он снова злобно взревел, и в пасти его мы заметили два ряда гнилых, но все еще крепких человеческих зубов. Именно этими зубами он выгрызал своим жертвам животы.
       -Эка!.. – Словно в трансе, прошептал Серебряков. –Да ведь это же реликт… Ей-богу, первобытный обезьяночеловек!..
       Первым опомнился Буланин.
       -Господь ты наш, да что ж мы стоим? – Вскричал он, лихорадочно заметавшись по краю болота. – Что бы это ни было, мы должны его вытащить! Веревку, скорее веревку! Его необходимо спасти… Господи, да что вы копаетесь?! Это же сенсация!..
       -Сейчас, сейчас… - Евграфий Павлович, у которого где-то была с собою веревка, засуетился с факелом, пытаясь одной рукой достать до кармана внутренней куртки. – Сейчас, минутку… Авось вытащим… - Он наклонился вперед и, потеряв равновесие, испуганно взмахнул руками. При этом горящий факел выскользнул и плюхнулся в болото.
       Случилось что-то страшное: трясина вспыхнула! Языки пламени рванулись вверх, обжигая нам лица, и тотчас же огонь с невероятной скоростью побежал по болоту во все стороны.
       -Нефть! – Не своим голосом закричал Константин Владимирович. – Я так и знал: нефть! Вон отсюда!!!
       Побросав ружья, мы кинулись прочь. Уже взбираясь по склону, я оглянулся назад: там бушевала сплошная стена ревущего пламени. Она поглотила зверя, и видимо, навеки.
       Как впоследствии объяснил нам Буланин, в этом пожаре не было ничего необыкновенного. Очевидно, годами воды размывали дно этого оврага до тех пор, пока не добрались до природного месторождения нефти. А когда там образовалось болото, то оно, понятное дело, оказалось почти полностью состоящим из нее, то есть, стало горючим, в результате чего все и произошло.
       Когда мы поднимались из оврага, нас встречали перепуганные жители Красновки, вооруженные кто вилами, кто рогатиной, а кто и ружьем. Крестясь, они смотрели на огненные шары, вылетающие из оврага за нашими спинами, - то взрывались болотные газы. Народ же, надо полагать, вообразил, будто мы открыли в овраге врата ада.
       Я заметил, что крестьяне искоса поглядывают на меня. Оно и понятно: как объяснить, что миролюбивый, интеллигентного вида доктор, пользовавший их вечером, вдруг является посреди ночи из горящего оврага, да еще в таком виде?
       Кряхтя от счастья и быстрого бега, появился Сошенко и бросился обнимать нас. По круглому лицу старика бежали слезы…
       -Ужо я тут истомился, деточки вы мои… - причитал он. – Ей-бо, думал – замру не дождамшись… Жду и жду, а их все нема…
       -Наррод! – Рявкнул Вересаев. – Ррасходись!
       Он был зол, как черт.
       Народ начал расходиться.
       -Эффектно, эффектно вы объявились, - говорил Григорий Иванович, когда мы шли к деревне. – Помяните мое слово, батюшка Петр Николаич: ежели к вам завтра кто на прием придет, я тресну…
       Он оказался прав. С раннего утра ворота постоялого двора распахнулись страждущим, но ни один из них так и не явился. А уж в полдень наша бричка выехала на пыльную дорогу – в обратный путь. И в ней, стараясь не говорить о случившемся, мы наконец позволили себе отоспаться.
       Так, с позволения сказать, плачевно окончилось наше первое дело. Однако, оно же оказалось самым запоминающимся и поучительным.
       Подобные провалы сопровождали нас далеко не всегда. И на последующих страницах сего повествования вы убедитесь в этом, дорогой читатель!
      
       3.ДЕЛО О МОНАСТЫРСКОМ ОБОРОТНЕ. РЕВАНШ ВЕРЕСАЕВА

       Если чем и пришлась мне не по душе моя новая секретная служба, так это тем, что она не терпела никаких временных ограничений. Меня могли оторвать от осмотра пациентов, поднять на ноги среди ночи. Вот и сейчас – за окнами еще серебрилась предрассветная дымка, а у ворот меня уже поджидал экипаж Никифора Евсеича.
       Сделав несколько существенных указаний челяди насчет ужина (сегодня ко мне должны были пожаловать гости), я нацепил цилиндр, взял трость и спустился по лестнице к парадному.
       В бричке уже расположились Константин Владимирович, Вересаев и сам Серебряков.
       -Где же любезный Григорий Иванович? – поинтересовался я, усаживаясь поудобней.
       -Он вчера отбыл по личным нуждам в Тутово, - отвечали мне. – Какая-то дальняя родственница скончалась и отказала ему в завещании крупную сумму. Тутово – это, кстати, недалеко от места нашего назначения. Мы его уже предупредили, и он будет там вперед нас.
       Бричка тронулась, и я, зябко кутаясь в плащ – сказывалась утренняя свежесть – спросил:
       -Куда же мы направляемся?
       Серебряков, вытащив из коробки сигару, чиркнул спичкой, прикурил и взглянул на меня сквозь облачко дыма.
       -Намечается довольно интересное дело, mon cher ami, - он подал мне сигары, но я отрицательно качнул головой. – К северу от Тутово, примерно в трех верстах, есть старый православный монастырь, а рядом с ним – еще более старый погост. На прошлой неделе там исчезли два монаха, что убирали территорию кладбища. А вчера на рассвете недосчитались еще одного. Поговаривают про Зверя, Антихриста, ну и все такое… Предполагается ритуальное убийство. Так это или нет, мы и собираемся выяснить.
       -Хм… Довольно занятно, - сказал я. – У вас, должно быть, уже имеются какие-нибудь соображения на сей счет? Догадки? Гипотезы?
       -К сожалению, ничего определенного, - друг мой пожал плечами.
       -А надолго ли затянется наше пребывание в монастыре?
       -Сдается мне, не на один день, - Серебряков вздохнул. – Но, ежели мы стесняем вас во времени, Петр Николаич, вы можете остаться в городе…
       -Ну, что вы! – Воскликнул я. – Никифор Евсеич, вы ведь знаете: я последую за вами всюду, quocunque занесла вас судьба!
       И вот, мы отправились в путь!
       Неспешною рекою потекли дорожные разговоры, преимущественно на научные темы. Поговорили об изобретателе Славянове, недавно получившем золотую медаль на всемирной выставке в Чикаго за свой способ дуговой электросварки, вспомнили и спорный вопрос «Эдисон – Лодыгин» насчет многострадальной истории изобретения электрической лампы накаливания.
       Потом, certainement, переключились на главное событие года – смерть батюшки-императора и восхождение на престол царственного наследника. Под большим секретом Никифор Евсеич поведал нам о предстоящем бракосочетании Николая с немецкой принцессой Алисой Гинесской.
       «Хотя, впрочем, вовсе не исключено, что это всего пустые дворцовые слухи», - добавил он.
       К полудню пошел дождь. Все вокруг было серо и промозгло; тоскливая осенняя хмарь окутала леса и поля своим темным холодным саваном. Прямые струи дождя секли крышу брички, и не видно было конца-края нашему путешествию.
       Изрядно помесив грязь на бурой земляной дороге, мы выехали, наконец, к какой-то харчевне, застрявшей среди раскисшего заброшенного поля.
       Войдя внутрь, мы были приветливо встречены крепким, молодцеватым парнем в камчатной рубахе, - хозяйским сыном. Он объяснил нам, что отец его – хозяин харчевни – уехал на перу дней в город, а засим предложил нам откушать и выпить. С большою радостью мы согласились. Тот же час прибежала горничная, постлала стол скатертью из пестрядки, достала деревянную расписную посуду из поставца, и мы начали трапезу.
       Между прочим Никифор Евсеич разговорился с парнем (того звали Филькой). Парень подтвердил, что монастырь находится совсем недалеко отсюда, и даже вызвался нас проводить. Было видно, что ему не терпится узнать, что это привело нас, городских господ, в такую глухомань.
       Никифор Евсеич уклонялся от прямого ответа, и тогда Филька, в конце концов, осмелился спросить:
       -А вы, небось, этих… Пропавших собрались искать?
       -Ишь ты какой любопытный, - улыбнулся Буланин. – Действительно, их и собрались искать. А что тут у вас, кстати, об этом сказывают?
       Парень взъерошил густые русые волосы пятерней.
       -Да всякое… Врут больше. Бают, что, мол, есть у них там монах один – кабалист, чернокнижник… Вот он будто бы и вызвал зверя-то энтого, дьявола, тьфу… Вызвал, а назад-то спровадить не может. Вот и повадился энтот демон монахов таскать… Словом, жупел, не монастырь! А вы что же, из самой полиции, выходит?
       -Вроде того.
       -Ой, а можно с вами, а? Я окрест каждую тропку знаю, пригожусь…
       -А как же – демон? – Снова улыбнулся Буланин. – Не забоишься?
       -Да ить я говорю: враки энто все! Там лес близко. Поди, медведь повадился, али волк, - всего-то делов! Возьмите меня, а? Я вам мешать не буду… Рогатину прихвачу, а?
       -Ладно, - сказал Серебряков. – Отчего же не взять? Проводник нам всегда сгодится. Только – чур: голову буйную свою наперед никуда не совать! Гляди, оторвут. Батюшка нам твой не простит, будь я неладен… Modo давайте-ка поторапливаться: к ночи надобно успеть до Петербурга обернуться.
       -Это точно, - кивнул я. – Право, диву дадутся мои гости, коли я не прибуду к ужину…
       -Гости-то гости, да дороже кости! – Заметил Вересаев. – Чернокнижники! Звери! Дьяволы! Чушь знатная. Чую, непростая нам предстоит melee…
       Тут в харчевню вошел Григорий Иванович. Мы обнялись. Оказалось, он только что прибыл на почтовом дилижансе.
       Окончив трапезу, мы опять забрались в бричку (дождь к тому времени уже окончился), подождали, пока Филька устроится на козлах рядом с кучером, и продолжили путь по разлившейся лужами дороге.
       Солнце пригревало. Пахло сыростью и свежей травой. Воздух был довольно свеж и приятен, в кустах пели птицы. Однако просветлевшее небо скоро опять стало затягивать пепельно-серыми тучами. Казалось, оно набухает новой порцией дождя.
       Поле простиралось вдаль, оно казалось бесконечным. От столь грандиозных масштабов пустого пространства захватывало дух. Непередаваемое чувство дороги наполняло легкие свободой, простым ароматом полевых цветов и щемящей прохладой грозовых туч.
       Минут через сорок перед нами выросли мрачные серые стены старого монастыря, сложенные из крупного камня, заросшие мхом и лишайником. Местность была, что ни говори, дикая и пугающая: пологий голый склон, утыканный прямыми, редко стоящими деревьями, густеющими за монастырем и переходящими в темный неприветливый лес. Ветви у деревьев были тонкие и почему-то вертикальные. Они торчали вверх, как длинные черные пальцы.
       Массивное старинное здание на этом фоне отнюдь не успокаивало душу. Напротив, оно внушало какое-то глубоко затаенное унылое чувство, еще более усиливавшееся при виде безмолвного кладбища, примыкающего к левому крылу монастыря.
       -У, какой! – Невольно ухнул Филька. – Индо мороз подирает по коже!..
       Кучер подошел к воротам, обитым медью, взялся за кольцо и постучал три раза. Гулкое эхо прокатилось над кладбищем, спугнув стаю ворон.
       Сухо заскрипели вереи. Створки ворот разошлось, и навстречу нам шагнули два монаха в мешковатых рыжих одеяниях.
       -Мир вам, люди добрые! – Молвил Никифор Евсеич. – Не примет ли нас настоятель?
       -Вы из Петербурга? – Спросил один из монахов, державший в левой руке посох с серебряным наконечником.
       -Из Петербурга.
       -Проезжайте, - сказал монах и отступил в сторону, пропуская экипаж.
       Пока Константин Владимирович и Серебряков беседовали с настоятелем, Вересаев, Сошенко, Филька и я сходили на кладбище. Нас проводил монах по имени Лука, - тот самый, что разговаривал с нами в воротах.
       Кладбище выглядело ухоженным, хотя ржавая железная ограда заросла репейником и полынью. Могильные плиты и деревянные кресты были еще влажны от дождя.
       Лука показал нам место, где, по его словам, были обнаружены странные следы – не то огромной собаки, не то исполинского волка. Следы эти якобы появились в ночь исчезновения двух послушников. Сейчас их уже не осталось: дождь размыл землю.
       -Хоть бы прикрыли чем, - раздосадованно молвил Евграфий Павлович.
       -Я же говорил, - убежденно сказал Филька. – Враки все это…
       -Ну, ну, - шикнул на него Вересаев. – Чай, не на базаре…
       -Может, действительно волк? – Раздумчиво сказал я.
       -Коли волк, то где ж тела? – Возразил Лука.
       -И то правда, - кивнул Сошенко. – Як бы он их отседа упер? Под мышками, что ли?
       -А в лесу искать не пробовали? – Спросил я.
       Монах боязливо покосился на черную чащу за кладбищем и перекрестился.
       -Нет, и упаси Господь кого туда сунуться…
       -Как так? – Вересаев вскинул брови.
       -А так… Туда ходить нельзя.
       -Отчего ж? – Простодушно удивился Филька. – Лес как лес…
       Лука нахмурился, теребя полу своей рясы.
       -Люди там пропадают… Весной трое охотников пропали. Вместе с собакой…
       -Так, может, и эти в лесу сгинули?
       -Все может быть, да есть одно обстоятельство… - Лука замялся.
       -Какое обстоятельство? – Заинтересовался Вересаев.
       -Да как вам сказать… Тут, рядом со следами, кровь была.
       -Кровь?!
       -Да, кровь. Пятна кровавые. Сейчас все дождем смыло, потому не видать…
       Из-за деревьев выступили два монаха. Они подозвали Луку и что-то нашептали ему на ухо. Он побледнел и переспросил, затем вернулся к нам и, стараясь не показывать волнения, сказал не своим голосом:
       -Ваши товарищи и батюшка-настоятель просят вас немедля присоединиться к ним. Кажется, случилось нечто очень важное…
       -Что такое? – Встревожился я, вспомнив, что забыл передать Буланину коробочку с противоядием, которое он принимал строго через определенные интервалы времени. – Что-нибудь с Константином Владимировичем?
       -Нет, нет… С вашими товарищами все в порядке. Но, прошу вас, следуйте скорее за мной!
       Мы не заставили просить себя дважды.
       Выходя из ворот погоста следом за друзьями, я вдруг заметил, что Филька куда-то исчез. Оглянувшись, я увидел, что он перемахнул через ограду кладбища и направляется к лесу.
       -Филька! – Крикнул я. – Куда же ты?
       -Осмотрюсь тут пока… - Отозвался он.
       -Что за шутки? Никифор Евсеич тебе что говорил?
       -Ничо, у меня нож.
       Монахи провели нас во двор монастыря. Лука открыл тяжелую дубовую дверь. Мы вошли и увидели винтовую лестницу, ведущую наверх. Лестница освещалась горящими сальными свечами, покоившимися в нишах в стене.
       -Туда, - сказал Лука, и мы стали подниматься.
       Я насчитал тридцать две ступени, когда впереди появилась еще одна дверь, - открытая. Мы вошли в нее.
       Здесь больше никого не было. Помещение представляло собою обыкновенную монашескую келью, каменный мешок, все убранство которого заключалось в одном-единственном факеле, потрескивавшем от сырого и затхлого воздуха.
       Я взглянул на стоящих рядом друзей, поймал их недоумевающие взоры, и страшная догадка поразила меня…
       Увы, было уже слишком поздно. Дверь сзади захлопнулась, и засов лязгнул о железные скобы. Повернулся ключ…
       Мы оказались запертыми в ловушке.
       -Помилуйте… - Сказал после продолжительного молчания Сошенко. – Не понимаю… Мы, никак, пленные, чи шо?
       Вересаев бросился к двери и принялся колотить в нее кулаками.
       -Откройте! Откройте немедленно! Ах, бестии…
       -Не трудитесь, Евграфий Павлович, - молвил я. –Дверь сработана на славу, сталью обшита. Легче дерево с корнями выдернуть…
       -Но что все это значит?! – Задыхаясь, спросил Вересаев.
       -Кабы знать, кабы знать… Меня лично беспокоит участь наших друзей. Что с ними сталось?..
       -Проклятье! – Вырвалось у мигом вспотевшего Григория Ивановича. – Николы со мной такого не було… Чертовщина какая-то!
       -Да уж, прелюбопытный монастырь… - Я посмотрел на факел. – Огонь скоро погаснет.
       -Почему? – Вздрогнул толстяк.
       -Нас трое. Келья маленькая и глухая… Мы съедим весь кислород за час. И умрем в темноте от удушения…
       -Нужно выбираться отсюда! – Воскликнул Сошенко.
       -Нужно погасить факел! – Вторил ему Вересаев.
       -Ни-ни! Только не факел, родимый Евграфий Павлович!
       -Он убьет нас, Григорий Иваныч!
       -Бежим отсюда!!!
       -Каким образом?.. – Я прислонился к стене. Мысли в голове у меня прыгали и скакали.
       -Надо что-нибудь придумать… Но, черт возьми, чего вдруг этим олухам вздумалось запереть нас? Что за игры?..
       -Не сквернословьте в доме божьем! – Всхлипнул Сошенко.
       -Это-то – дом божий?! Вертеп! – Евграфий Павлович вновь принялся барабанить в дверь. – Открывайте живо, сукины дети!
       Я тронул его за плечо.
       -Даст Бог, Филька почует неладное и приведет подмогу.
       -Да этой деревенщине только по долам козлом скакать! Он и не сообразит, что мы пропали.
       Как это ни горько, но я не мог не согласиться, что в словах Вересаева была доля правды.
       -Тише! – Зашипел вдруг на нас Григорий Иваныч. – Слышите?
       Мы прислушались. Никаких звуков снаружи не доносилось.
       -Вам почудилось…
       -А что, если поджечь дверь? – сказал Сошенко.
       -Дверь обшита листовым железом… Мы тут зажаримся, как сосиски на углях.
       Напуганные, удрученные, мы уселись на пол в углу кельи и притихли.
       Что еще нам оставалось? Только ждать, ничего более.
       В томительном ожидании мы провели около часа.
       Воздух отяжелел и сгустился от нашего дыхания, стало жарко. Мое предсказание не замедлило сбыться: пламя факела стремительно умалялось, подрагивало и трещало… Напоследок оно вспыхнуло синим цветом, и мы погрузились во мрак.
       -Что за наказание… - Пробормотал во тьме Вересаев.
       -Жуть, - отозвался Григорий Иванович дрожащим голосом. – Петр Николаич, как там у вас по-латыни?.. Про темноту еще так хорошо сказано…
       -Mare tenebrarum, - отвечал я. – Море мрака.
       -Вот-вот…
       -Полноте, друзья. Не поддавайтесь отчаянию… В любом море тьмы блуждают свои ignes fatui. Нужно только уметь поймать их…
       Прошел час. Или два. Может, больше, может, меньше, - нам было уже все равно. В темноте слышалось лишь наше шумное дыхание. Духота ватой забивала горло и нос, сдавливала грудную клетку… Струи пота стекали по моему лицу. Последнее, что я услышал, это хрип Сошенко:
       -По… Помогите! Я задыхаюсь…
       Потом я потерял сознание.
       …Перед глазами плыли радужные пятна. Я силился разлепить веки, но втуне. Mare tenebrarum не хотело отпускать меня из своих удушающих объятий.
       А в мозгу билась какая-то отчаянная мысль… Билась все сильней. Грохотала, ломалась, взрывалась болью…
       -Петр Николаич! – Меня трясли жесткие цепкие руки Вересаева. – Петр Николаич! Да очнитесь же… Слышите?..
       Я наконец-то открыл глаза… И увидел тьму.
       -Что? – прохрипел я.
       -Слышите?.. Они ломятся сюда. Они ломают дверь!
       Я оцепенел. Действительно: грохот в моей голове происходил откуда-то из мрака сбоку. Я вспомнил, что там – дверь. Дверь кельи, в которой мы заперты.
       Я сел и вцепился в невидимого Вересаева.
       -Неужели нас нашли?!
       -Не думаю… - Голос Вересаева был странно настороженным.
       Оглушительные удары, от которых трещало дерево и скрипело гнущееся железо, сопровождающиеся низким утробным рычанием какого-то неведомого нам существа, вселили в наши души неописуемый ужас.
       -Что же это, Евграфий Павлович?! – Прошептал я.
       -Не знаю, Петр Николаич… Боюсь, как бы не смерть наша…
       Справа раздался истерический всхлип Сошенко:
       -Смерть! Кабы смерть… То – ад!
       …Дверь распахнулась. В проем ворвался сноп света. Кто-то (что-то?) с ревом, от которого кровь застыла у нас в жилах, ввалился в келью и рухнул на каменный пол.
       Не успели мы оправиться от смертельного испуга и вдохнуть свежего воздуха, как на пороге возникла растрепанная фигура с факелом.
       Это был Никифор Евсеич!
       Не говоря ни слова, он плашмя бросился на странное существо на полу, и стал скручивать его веревкою.
       -Петр Николаич! Лекарство! Быстрее!
       Меня осенило: существо, выбившее дверь и так напугавшее нас, было ни кем иным, как нашим товарищем, Константином Владимировичем Буланиным!
       Я подполз к ним, на ходу извлекая из кармана коробочку с микстурой.
       -Припадок?
       -А что же еще?
       Общими силами мы развернули Буланина на спину. Он был страшен: заострившееся восковое лицо, горящий жаждой крови взгляд, красные, как вишня, губы… Во рту хищно поблескивали четыре лезвия-клыка.
       Константин Владимирович превращался в носферату!
       Угрожая ему факелом, мы заставили его проглотить три четверти жидкости из стеклянного флакончика. Он начал затихать, а вскоре и вовсе уснул.
       Первым долгом я проверил Никифора Евсеича, - нет ли у него укусов.
       -Помилуйте, Петр Николаич! – Сказал он. – Будет с нас и одного носферату. Вы не хотите узнать, где мы пропадали все это время?
       -Полагаю, в месте, подобном этому? – Предположил я.
       -Верно! Нас заперли в точно такой же келье, в противоположном крыле монастыря. Мы с Константином Владимировичем чуть не задохлись… Слава Богу, с ним случился припадок, и он смог вышибить проклятую дверь. Я же обвязал его веревкой и с помощью факела – да простит меня наш бедный друг! – гонял его, как борзую, по всему монастырю, отыскивая вас, и заставляя крушить все двери подряд. Благодарение Всевышнему, - моя затея увенчалась успехом! Евграфий Павлович, Григорий Иваныч, вы живы?
       Наши друзья слабо зашевелились в углу, все еще парализованные страхом.
       -Дэ ж тебе видно, що я жив? – Упрекнул Никифора Евсеича Сошенко.
       -А что наши монастырские приятели? – Я кивнул в сорону двери. – Вы знаете, что им нужно от нас?
       Лицо Серебрякова посерьезнело. Он вытащил из кармана пачку каких-то бумаг и протянул мне.
       -Вот это они нашли при нас, когда мы беседовали с настоятелем. Недурно, а?
       Я с изумлением пролистал бумаги. Там была какая-то чушь: кабалистические знаки, пентаграммы, сатанинские заклинания, рецепты черной магии и гравюры, изображающие кровавые ритуалы.
       -Нашли при вас? – Недоверчиво повторил я.
       -Именно. Они, представьте, выпали у меня из-за пояса, когда я отвешивал батюшке поклон. Естественно, объяснить мы ничего не смогли, и настоятель приказал бросить нас в темницу.
       -Ну, теперь-то, надеюсь, все прояснится? – Спросил я.
       -Сдается мне, здесь не прояснится уже ничего и никогда. Во-первых, я понятия не имею, откуда у меня взялись эти злосчастные бумаги. А во-вторых… Во-вторых, покуда мы все сидели в заточении, случилось что-то страшное…
       -Что?..
       -А пойдемте-ка лучше наружу… Сами все и увидите.
       Мы взяли факел и вышли на лестницу…
       …В монастыре и правда произошло нечто необъяснимое. Все монахи исчезли, всюду царили заброшенность и запустение. Тут и там виднелись на полу и стенах свежие следы крови. Мы будто обозревали последствия какой-то зловещей битвы.
       -Полсотни с лишним человек, - шептал Серебряков, как бы сам не веря в свои слова. – И все исчезли! Все до единого… Ни настоятеля, никого!
       -Похоже, их перебили, как свиней на бойне, - отвечал я мрачно, осматривая забрызганные кровью стены часовни.
       Мы вышли во двор опустевшего монастыря, неся бесчувственного Буланина на руках. Над стенами уже давно опустилась чернильно-черная ночь. В кустах тихонько стрекотали сверчки.
       -Как вы думаете, который час? – Спросил Никифор Евсеич.
       Я бросил взгляд на луну.
       -Однако, далеко за полночь… Где же кучер?
       Двор был пуст. Брички и след простыл. На кладбище, подернутом эфемерной дымкой ночного тумана, маячил какой-то угловатый силуэт.
       -Що там еще такое? – Вскрикнул Сошенко.
       Мы замерли от ужаса: силуэт перемахнул через ограду и с жутким воем поскакал к нам. Он скакал на четырех ногах! Огромный, ростом с человека, волк!
       Не растерявшись, Никифор Евсеич ударом факела настиг неизвестного зверя в прыжке. Существо взвизгнуло, упало на землю. Черная шерсть его вспыхнула колючими искрами.
       -Да ведь это оборотень!.. – Простонал очнувшийся Буланин, которого поддерживали Вересаев и Сошенко. – Бей его огнем! Огнем!..
       Мы с факелами набросились на зверя. Он визжал и рвался, кровавая пена клочьями летела от его волчьей морды.
       -Держите его! – Раздался зычный крик.
       Из тумана вдруг вынырнул Филька. Он размахивал ножом, в правой щеке парня зияла рваная рана. Подскочив к волку, он с размаху всадил нож ему между ребер. Существо конвульсивно дернулось и заскулило.
       -Филька?! – Растерялся я. – Ты откуда?!
       -Это он! – Выпалил парень. – Зверь! Он!..
       …Оборотень, связанный нами, менялся на глазах. Шерсть растаяла, клыки вползли в пасть, морда и уши уменьшились…
       Перед нами оказался… Монах Лука! Грязный, нагой, залитый кровью, и все-таки это был он. Узкие кошачьи зрачки его глаз застыли в выражении дикой, животной злобы.
       В волнении я повернулся к храброму парню.
       -Филька, это он тебя поранил?
       -Да ерунда! Так, когтем задел малость, - Филька осторожно дотронулся до раны на щеке. – Слава Богу, вы уцелели!
       Вересаев склонился над Лукой. Когда он выпрямился, я заметил на его бледном лице обеспокоенность.
       -Вот ведь холера, - задумчиво сказал Никифор Евсеич, глядя на мертвого Луку. – Стало быть, это он все подстроил, с бумагами-то… Чтобы мы не помешали ему сделать его страшное дело!
       -И ему это удалось, - я пожал плечами. – Пойдемте-ка отсюда.
       Никифор Евсеич встрепенулся.
       -Филька, где наша бричка?
       -Кучер, трус, еще вечером смотался! – Парень сплюнул под ноги.
       -Объясни по порядку, что произошло? – Потребовал я. Все вместе мы навалились на ворота, отворили их и медленно ступили в ночной мрак за стенами монастыря.
       Филька возбужденно взмахнул руками.
       -Не знаю, вот вам крест, ей-богу не знаю! Вас как увели, так я никого больше и не видел. По лесу побродил, потом к монастырю вернулся. Уж мы с кучером и стучались, и звали – все бестолку. Я потом соснул часок-другой, а кучер, не будь дурак, к закату ноги и унес… Я ему и грозил, и отговаривал, - какое там!.. Ждал я, ждал, а в монастыре будто вымерли все. А потом чую: вроде рыскает кто по кладбищу. Да в тумане-то не разберешь… Спрятался я за оградой, а он тут как бросится! Еле отбился… Тьфу ты, нечисть!
       -До харчевни далеко, - сказал внезапно возникший из тьмы рядом со мной Вересаев. – Давайте-ка поспешать. А утром отправим кого-нибудь на почтовую станцию за лошадьми…
       -Работник вмиг слетает, - поддержал Филька.
       -Но где же все остальные монахи? – Воскликнул я. – Что будет с монастырем?
       -Боюсь, монахам мы уже ничем не поможем, - хмуро отвечал Евграфий Павлович. – Они сейчас уже не те… Не те.
       С этими словами он достал из-за пазухи маленький блестящий пистолет, прицелился и выстрелил в широкий лоб Фильки.
       Кто-то ахнул.
       -Какого… - Начал было Серебряков, но тут же осекся.
       Филька отступил на шаг. Пошатнулся, взревел. В его перекошенном от боли рту показались быстро растущие клыки. Кровь струйками разбегалась из отверстия между глаз.
       -Оборотень! – Громко и бесстрастно сказал Вересаев. – Вот кто является истинной причиной всех бед! К счастью, я весьма кстати нашел этот пистолет с серебряными пулями, буквально пару минут назад…
       -Позвольте, - поразился Никифор Евсеич. – Это же мой пистолет! Он был в бричке! Где вы его взяли?
       -Прошу, - Вересаев жестом пригласил нас к краю обрыва, вернувшись чуть назад к монастырской стене.
       …В глубине рва мы разглядели перевернутую бричку, обглоданного коня и изорванного в клочья кучера, висящего в конской упряжи.
       Филька меж тем корчился на земле, извивался и стонал. Его когтистые пальцы вгрызались в землю.
       -Но как же… - Серебряков указал на Луку. – Помилуйте, да что здесь творится? Я, право, ничего не понимаю…
       -Все предельно просто, - Вересаев обвел нас усталым взором и слабо улыбнулся. – И я охотно разъясню вам все, amicus, но только по дороге в харчевню. Давайте заберем тело Луки с собой, он должен покоиться с миром. И чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше для нас.
       …Расстояние до харчевни мы прошли довольно быстро. Двое несли Константина Владимировича, двое – тело Луки. Пламя наших факелов тревожно трепетало на ветру и отражалось в лужах, несколько подсохших за день.
       И вот что поведал нам Евграфий Павлович, пока мы удалялись от страшного монастыря.
       -Я заподозрил Фильку с того момента, как узнал, что люди настоятеля нашли у Никифора Евсеича и Константина Владимировича эти глупые бумаги. Кто еще мог подсунуть их? У Фильки была уйма времени, - в харчевне, во время трапезы. В конце концов, он помогал нам одеваться перед отъездом.
       -Так, стало быть, это он убил тех троих?
       -Убил или не убил – не знаю. Ему нужно было пробраться в монастырь, и он воспользовался нами. Прикинулся нашим другом. Он – оборотень, он ненавидел монахов и решил уничтожить их всех. И свой план он исполнил в точности. После того, как нас заточили в темницах, он притворился ничего не подозревающим, вернулся на кладбище и попросился внутрь монастыря. Его пустили (возможно, также с намерением заточить), и тут-то все и началось…
       -Почему же он не вошел с нами? – Спросил я.
       -Он выждал время, когда мы окажемся запертыми, то есть, безопасными для него.
       -Но как же Лука?.. – Пробормотал Никифор Евсеич. – Он ведь тоже оборотень!..
       -Не раньше сегодняшней ночи, - отозвался Евграфий Павлович. – Видели серебряный наконечник у него на посохе? А ведь оборотни не терпят серебра в каком бы то ни было виде!
       -И то правда! – Сказал Буланин, пришедший в себя несколько минут назад и пытавшийся идти самостоятельно. – Светлая вы голова, Евграфий Павлович!
       -Полноте! – Вересаев засмущался. – Я просто подумал, что Лука – невинная жертва Фильки, только и всего.
       -Що б його! – Всплеснул руками Григорий Иваныч. – Вот ить нехристь!..
       -Но все бы ничего, кабы я не осмотрел как следует тело Луки, - продолжал Евграфий Павлович. – Осмотрел и увидел: кроме его собственной крови, никакой другой на нем и не бывало.
       -Но почему же Филька убил себе подобного? – Возразил я.
       -Он не мог допустить, чтобы Лука оборотился в человека и рассказал нам истину. А истина заключается в том, что укусил его именно Филька! При осмотре я заметил, что рана от укуса совсем свежая. И, наконец, мои подозрения утвердились окончательно, когда мы вышли из ворот монастыря. Пока вы, любезный Петр Николаич, столь мило беседовали с Филькой, тем самым отвлекая его внимание, я под покровом ночи обошел монастырь и обнаружил сброшенную в ров бричку. А ведь Филька уверял, что видел, как она уехала! Недолго думая, я вытащил из дорожной сумки Никифора Евсеича его пистолет и вернулся к вам… Вот, собственно, и все. Кстати, по прибытии в Петербург надо будет послать сюда людей, чтобы забрали останки кучера. Негоже им гнить в этом дьявольском месте…
       -Да и Фильку не мешает препарировать, - кивнул Буланин.
       …Была еще ночь, когда мы подошли к харчевне.
       Стоя у ворот, я спросил Вересаева:
       -А где же теперь, по-вашему, монахи? Они мертвы?
       -Хорошо, если так, - Евграфий Павлович невесело указал на чернеющий вдали лес. – Ежели нет, то… Хуже и придумать нельзя.
       Холодный ночной ветер шевелил наши взлохмаченные волосы. Он принес из лесу долгий и тоскливый волчий вой.
      
4.ДЕЛО №3. ВОЗВРАЩЕНИЕ НОСФЕРАТУ.
 ПАДЕНИЕ ТАЙНОГО ОТДЕЛА

       …Носферату появился неожиданно и зловеще, как смерть. И смерть же он принес с собой.
       Он пришел, чтобы отомстить.
       То было тяжелое время для страны. Экономический кризис 1900-1904 годов ударил по машиностроению и черной металлургии, вызвал к жизни целую вереницу продсиндикатов. Произошло обесценивание торговых бумаг, многие акционеры промышленных предприятий разорились начисто… Купно с неурожаем и голодом кризис пробудил брожения в народе и активацию революционных движений.
       Николая уже в открытую называли кровавым, как-то забывая, что прозвищем сим он обязан алчности нашего вечно голодного народа, да еще, пожалуй, халатности русских корабельщиков.
       В те памятные дни Тайный отдел вел шесть или семь расследований, в большинстве своем незначительных, так что ими занималась младшая группа следователей под руководством Сошенко. Остальные же, включая меня, предавались своим официальным занятиям и отдыху. Между делом я проектировал новые пульверизаторы для чесночно - серебряной настойки на святой воде, коей снабдили весь отдел.
       Надобно сказать, что затишью этому предшествовало крупное и скандальное дело, всколыхнувшее весь Петербург. Мы уничтожили целое гнездо вампиров, прикрывавшихся вывескою масонской ложи. К сожалению, главарей взять мы не смогли, и они бежали прочь из страны. Разумеется, достоянием общественности стали лишь искусные намеки о преступной деятельности ложи, ничего более.
       Буланин искони подозревал в этом деле след Острога. И, как оказалось, был прав.
       Некоторое время спустя носферату явился, и сердца наши дрогнули.
       …В тот вечер я допоздна засиделся в гостях у своего приятеля и коллеги Иринея Модестовича Зайцева. Играли в вист, пили коньяк и великолепный желудочный ликер.
       Около полуночи меня позвали к телефону. Звонил Вересаев. Сильно встревоженным голосом он сообщил, что на нашей конспиративной квартире случился пожар. И, что страшнее всего, - ничего неизвестно о судьбе Григория Ивановича, дежурившего там сегодня.
       Наскоро распрощавшись с Иринеем Модестовичем, я выбежал на улицу, поймал пролетку и велел что есть мочи гнать к конторе.
       Еще издали открылось моему взору золотисто-багровое, встающее за крышами домов зарево. Слышались крики зевак и пожарных, треск пламени, пожирающего деревянные постройки.
       Окна нашей конторы ярко пылали. Было ясно, что о восстановлении и помышлять нечего, - проще переехать.
       Я огляделся и увидел Вересаева. Тот стоял подле медицинской кареты. Что-то кольнуло в моей душе… Я подошел ближе.
       На носилках лежало обугленное, еще дымящееся тело. Приглядевшись, я узнал в несчастном Григория Ивановича…
       Вересаев сжал рукою мое плечо.
       -Никифор Евсеич с Константином Владимировичем знают? – Спросил я.
       -Я не смог до них дозвониться. Где Серебряков, не знает никто, а Буланин, похоже, на балу у Границких. Я отправил к нему посыльного.
       -Разыщите Серебрякова, и как можно скорей, - сказал я. Затем обратился к приказчику, под надзором коего тело должны были отвезти в морг, и уведомил его, чтобы труп доставили в мою лабораторию.
       -Будет исполнено, - отвечал он.
       Минут через двадцать я был уже у себя и вместе с ассистентом осматривал тело. А еще через пять минут звонил Вересаеву.
       -Евграфий Павлович! Это преднамеренный поджог, я уверен! Покойник был убит прежде, чем его настиг огонь. У него искромсано все горло!
       -Неужто вампиры?..
       -Если и так, то они тщательно замели следы. Нож уничтожил все признаки укусов!
       -Плохо дело. Только что вернулся посыльный. Он говорит, что Константину Владимировичу полтора часа назад кто-то уже сообщил о пожаре и гибели Сошенко, и он спешно покинул бал.
       -Стало быть, он уже должен быть здесь? Где ж его носит?
       -Вы не улавливаете мою мысль, Петр Николаич. Пожар начался никак не раньше часа тому назад. Тот, кто сообщил об этом Константину Владимировичу, никак, был провидцем?
       -Господи! – Выдохнул я. – Но кто же?!.
       -Ясно, тот, кто убил Григория Ивановича и поджег контору. Судя по всему, они схватили и Константина Владимировича. Скорее приезжайте ко мне! Нужно держаться вместе.
       Я запер лабораторию и спешно выехал к Вересаеву.
       У него уже сидел Серебряков. Втроем мы стали обсуждать создавшееся положение.
       -Бедный Григорий Иваныч!.. – Говорил Никифор Евсеич со слезами на глазах. – Я не верю, не верю… Кто мог сделать такое?..
       -Хладнокровный и жестокий убийца, - отвечал я. – Евграфий Павлович, как по-вашему: может ли эта смерть быть связана с работой Тайного Отдела?
       -Не имею представления. Право же, у Григория Ивановича было немало врагов и по его полицейской службе. Но как они узнали о нашей секретной конторе?
       -Масоны?..
       -Возможно… Но где же Константин Владимирович? – Спросил Серебряков. – Ведь с ним тоже может произойти что-нибудь!
       Вересаев развел руками.
       -Его ищут, но пока втуне. Он исчез, и я ума не приложу, где бы он мог быть.
       -Но мы не имеем права бездействовать!
       -А что мы можем сделать, Никифор Евсеич? – Евграфий Павлович закрыл лицо руками и сел в кресло.
       -По-моему, опасность грозит нам всем, - сказал я. – Мы обязаны держать при себе оружие и не расставаться друг с другом. Все это очень и очень странно… Помните, друзья: boweversement не позволительно затмевать наш разум. Я предчувствую, что неведомый враг рассчитывает именно захватить нас врасплох.
       В кабинете воцарилась тишина. Серебряков и Вересаев невольно прислушались к тяжелому звенящему беззвучию.
       -Откуда такие мысли, Петр Николаич? – Спросил Никифор Евсеич.
       -Вспомните подозрения Константина Владимировича начет «масонского дела». Мы ведь так и не нашли главаря… Как бишь его?
       -Князь Асчеррадо, - подсказал Евграфий Павлович. – Испанец.
       -Да, он. Он ведь скрылся, так и не показавшись нам. А ну как это его проделки.
       -Резонно, - задумчиво сказал Серебряков. – Месть вампира… А почему бы и нет?..
       Зазвонил телефон. Я, сидевший ближе всех к нему, снял трубку.
       -У аппарата.
       -Петр Николаич? – Ответствовал хриплый низкий голос. – Несказанно рад вас слышать, дорогой мой!
       Я вздрогнул, и друзья вперились в меня взглядами.
       -Кто говорит? – Спросил я, чувствуя, как учащается сердцебиение. Друзья не сводили с меня глаз. – Откуда вы знаете мое имя?
       -Полноте, дорогой Петр Николаич! – Неизвестный, казалось, ухмыльнулся. – Я знаю ВСЕ. А вы вот, сдается мне, хотели бы узнать, где находится сейчас любезный Константин Владимирович…
       -Где он? – Вскричал я.
       -Экой вы нетерпеливый, Петр Николаич! Оставьте brusquerie. Ежели вы хотите получить Константина Владимировича живым, то извольте немедля одеться и спуститься к парадному. Вас там будет ждать черный экипаж. Садитесь и не задавайте вопросов. Вас отвезут куда следует.
       Я решил попробовать последнюю ниточку.
       -Хорошо, - сказал я. – Мы выезжаем.
       -МЫ? – Отозвался голос, и я уловил в интонациях хищные нотки. – Solus, Петр Николаич, solus!
       -Один?.. Но почему?
       В трубке зашуршало и слабо пискнуло: связь оборвалась.
       -Кто это был? – Серебряков подался ко мне.
       Я быстро пересказал суть разговора.
       -Кажется, началось…
       -Мы не отпустим вас одного! – Никифор Евсеич загородил собою дверь.
       -О! Не беспокойтесь. – Я улыбнулся. – Кажется, я догадываюсь, в чем дело.
       Друзья поглядели на меня в сильнейшем замешательстве.
       -То есть как это так?..
       -Не время, amicus, не время! Со мной все будет в порядке, - я схватил шляпу и плащ, протиснулся к двери и сбежал вниз по лестнице, оставив друзей в полной растерянности.
       -Свистните Прошку, он за вами приглядит! – Крикнул мне напоследок Вересаев.
       Ночь была прохладная. В нише у парадного я увидел вересаевского тайного агента, рыжего Прошку, одетого для конспирации нищим. Я незаметно кивнул ему, и он кивнул в ответ. Теперь я знал, что он не выпустит меня из виду.
       Не успел я сойти с крыльца, как подъехал черный экипаж, запряженный тройкой вороных, и я очутился внутри.
       Стуча подковами по пустынной мостовой, залитой призрачным сиянием белой ночи, кони повлекли меня куда-то за город…
       Салон кареты был отделан в мрачных тонах. На черных бархатных подушках различался вышитый золотым шелком вензель, - «А» в готическом стиле. Пахло стариной и сухими цветами.
       Я еще раз улыбнулся и покачал головою.
       Итак, все складывается верно: я еду в гости к таинственному князю Асчеррадо!
       Поездка длилась около получаса. Улочки становились все грязнее и уже, дома все реже. Выехав за черту города, экипаж свернул на земляную дорогу, пронизывающую колосистое поле, и я долго не мог понять, в какое место меня везут. Успокаивало одно: я знал, что сзади, на запятках кареты, притаился Прошка.
       Туман, густой, как снятое молоко, облепил экипаж со всех сторон. Холодная липкая сырость росой оседала на моей коже.
       Вдруг карета остановилась, и дверца распахнулась. В глубине туманной хмари я увидел угловатые очертания кладбищенской ограды.
       Прихватив шляпу, я вылез из кареты. Ступил на невидимую землю. Брюки тотчас же промокли до колен.
       Я сделал шаг вперед и… Полетел в пустоту.
       Странно, но боли от падения я не почувствовал. Открыв глаза, я обнаружил себя сидящим в маленькой, обитой красным бархатом комнате с глазетовыми драпировками на стенах. Над мраморным пылающим камином томно блестела огромная буква «А», составленная из перекрещенных золотых сабель.
       Напротив же меня, в мягком черном кресле, сидел человек, облаченный в старинный рыцарский плащ и высокие ботфорты.
       Человек был приятен и чист лицом, и все же я узнал его. Горло мое перехватила спазма…
       -Острог! – Воскликнул я. – Потрошитель! Стало быть, Константин Владимирович не зря подозревал вас…
       Острог выдвинул лицо свое из полумрака, и по спине моей пробежали ледяные мурашки: tunica albuginea у него были кроваво-красными, зрачки же – белыми, подобно бельмам. Этот зловещий мертвый взор буквально загипнотизировал меня.
       Криво ухмыльнувшись, Острог сказал:
       -Князь Асчеррадо, к вашим услугам. А впрочем, называйте меня, как вам угодно: мы ведь с вами, Петр Николаич, как-никак, давние знакомые… Ну, что вам более по душе: Острог? Носферату? Джек Потрошитель?
       Я откинулся в своем кресле.
       -Перейдем к делу, князь. Я знаю, почему вы пригласили именно меня.
       -Вот как? Ну?
       -Да, знаю. Кроме Константина Владимировича, только мне известен состав противоядия. Вас интересует именно это, так ведь?
       Острог внезапно захохотал. И чем дольше он смеялся, тем неспокойнее становилось у меня на душе.
       -Ох, и уморили же вы меня, Петр Николаич! Вы правы: противоядие представляет для меня некоторый интерес. Однако вы здесь отнюдь не по этой причине! Хотите знать, почему я вас пригласил?
       Я, честно говоря, растерялся.
       -Почему же?..
       Он опять расхохотался, да так, что я вздрогнул всем телом.
       А он проревел густым басом:
       -Да просто потому, что на тебя пал ЖРЕБИЙ!
       Тут Острог извлек из-под плаща какой-то мешок, развязал его и встряхнул. На ковер выпала отрезанная рыжая голова Прошки!
       Багровая комната закружилась вокруг меня, и я потерял сознание…
       …Кладбище я покидал уже не один. Вместе со мной в карете сидел Буланин.
       Некоторое время мы молчали. Потом он сказал:
       -У нас мало времени. Князь предупредил меня, что отплытие состоится в десять утра. Дело нужно провернуть быстро, не то, неровен час, опоздаем на корабль.
       -Куда отправляемся? – Спросил я.
       -Пока еще точно неизвестно. Князь не любит распространяться на такие темы. Сперва – через Финский залив в Балтийское море, поплывем в Копенгаген. А там, наверное, в Англию махнем…
       -Григорий Иванович с нами?
       -Разумеется.
       -Боюсь, он не вырвется. Я запер лабораторию на ключ.
       -Полно! Вы забыли про окна.
       -Там третий этаж! Куда ему…
       Буланин снисходительно улыбнулся мне.
       -Вы еще слишком плохо знакомы с новыми возможностями своего тела, любезный Петр Николаич! Иначе не задавали бы таких вопросов…
       …Поднимаясь по лестнице городского дома Вересаева, откуда я уезжал совсем недавно, мы условились о порядке действий. Затем вошли в кабинет.
       Серебряков и Вересаев сидели у стола. Они тут же вскочили со своих мест.
       -Константин Владимирович, Петр Николаич! Вы ли это? Слава Богу! Где вы были? С вами все в порядке?
       Мы с Буланиным незаметно переглянулись.
       -А как же иначе, amicus? – Отвечал я весело. – Как же иначе? Я ведь обещал, что все под контролем.
       -Асчеррадо держал меня в каком-то подземелье, - серьезно сказал Константин Владимирович. – Он хотел захватить и любезного Петра Николаевича, но, к счастью, все обошлось. Наш храбрый эскулап недаром носит в своем кармане новейший мини-арбалет моей собственной конструкции!
       -Асчеррадо?! Так, значит, это он! – Закричал Никифор Евсеич. – Анафема! Вы не ошиблись насчет этого аспида, Петр Николаич! Но как вам удалось уйти от него?
       -О! Долгая история, - я зевнул. – Друзья, умоляю: рюмочка вишневой настойки! Только это средство спасет меня от воспаления легких!
       -Промозглая ночь, - подтвердил Буланин, усаживаясь в кресло.
       -Ах, сейчас, сию минуту, - всполошился Вересаев. – Вы запомнили, где скрывается этот треклятый злыден?
       -Да, где это? – С жаром подхватил Серебряков.
       -Меня везли с завязанными глазами, - я развел руками. – Ей-богу, ничего не запомнил! Думаю, Константин Владимирович скажет больше.
       -Вряд ли, - Буланин снова переглянулся со мной, и я едва не прыснул. – Мне тоже завязывали глаза. А когда мы убегали оттуда, то, сами понимаете, обернуться времени не было.
       -Они еще и острят! – Проворчал Вересаев, поднося нам рюмки и графинчик с рубиновою настойкою. – Мы тут извелись, а они!.. Негоже так, господа. Ну, рассказывайте же! Как вы ухитрились спасти его, Петр Николаич? А где этот плут, Прошка?
       Я осторожно потянул носом воздух. Из-за дверей, со стороны лестницы, просочился запах паленого.
       Он идет.
       Я незаметно подмигнул Буланину. Тот еле заметно кивнул.
       Взглядом измерив расстояние до Серебрякова, я пригубил настойки и сказал непринужденно:
       -Как спас? Евграфий Павлович, вы грубо заблуждаетесь. Никого я не спасал.
       -Да отбросьте вы эту свою скромность! Ну, как все было?
       -Я так думаю: милый Григорий Иванович объяснит все гораздо лучше нас.
       Серебряков и Вересаев остолбенели.
       И тут дверь разлетелась в щепки. В кабинет ворвался черный обгорелый труп с болтающейся головой. Ярко-красный срез его шеи напоминал разрубленный арбуз, а лохмотья жил и обрывки мышц висели подобно жуткой бахроме.
       С дикими криками он шарахнулись вглубь кабинета. Я бросился на Серебрякова, вцепился в его сюртук. Ноздри мои затрепетали, зубы клацнули в предвкушении горячей крови… Я увидел пульсирующую на его шее голубую змейку артерии, и время остановилось… Я схватил его за волосы и дернул к себе. Краем глаза успел заметить, что Сошенко и Буланин уже одолевают Вересаева.
       А потом что-то отвратительное, мерзкое, удушающее ударило мне в лицо. Чесночная настойка! Я захлебнулся в этой вони; чья-то мощная рука, казалось, единым махом вырвала из меня внутренности.
       И все стихло…
      
       Самое ужасное заключалось в том, что, очнувшись, я помнил все произошедшее до мельчайших подробностей. Шея противно ныла в том месте, где меня укусил Острог. Я лежал на койке, чувствуя на себе полный сострадания взгляд Никифора Евсеича, но не смел посмотреть ему в глаза. Меня грыз нестерпимый стыд.
       -Простите, - бормотал я, - простите меня, Никифор Евсеич…
       -Ну, будет! – Отвечал он. – Вы не виноваты ни в чем. Это все Острог, будь он неладен…
       -Да, да, Острог! Откуда вы знаете? Ах, я и забыл: он ведь отплывает сегодня в десять часов утра! В Копенгаген… Его необходимо схватить! Который час?
       -Не волнуйтесь, Петр Николаич. – Серебряков тяжко вздохнул. – Константин Владимирович рассказал нам.
       -Вы схватили Острога?
       -К сожалению, нет. Не успели. Корабль отплыл. Но мы уже разослали циркуляры всюду, в том числе и в Данию.
       -А что с… со всеми? Все живы?.. – Голос мой дрогнул от слез и стыда.
       Никифор Евсеич печально покачал головою.
       -С Евграфием Павловичем все хорошо. Григорий Иваныч мертв… Константин Владимирович при смерти. Ему уже недолго осталось.
       Я всхлипнул и сжал под одеялом кулаки.
       -Клянусь, я достану Острога. Он еще получит по заслугам…
       -Дай-то Бог.

* * * * *
      
       …В двадцатых годах двадцатого столетия, живя в Ницце, я имел возможность получать газеты из Советской России.
       Можете представить себе мое изумление, когда, просматривая как-то за завтраком очередной номер популярного в Союзе издания, я увидел на странице фотографию… Кого бы вы думали? Острога! Да-да. И после я не раз встречал его изображения на первых полосах.
       Волею странной судьбы носферату сделался очень крупной и влиятельной фигурой в советской партийной системе. Фамилию он, конечно же, сменил.
       Посредством газет я прослеживал его политическую карьеру в течении долгого времени. В тридцать седьмом ниточка оборвалась: его расстреляли. Он умер для всех, для всего мира.
       Но я-то знаю, что это не так. Носферату жив. И он еще вернется. В обличии простого обывателя или президента какой-нибудь страны, сапожника или знаменитого актера.
       Он обязательно вернется.

       КОНЕЦ V/02