Наваждение. Глава девятая

Людмила Волкова
                9

                С тех пор как на чужом крыльце с Женей случился инфаркт, прошло два месяца, и она долечивалась теперь в другой больнице, санаторного типа. Это называлось реабилитацией.
                Позади остались жуткие для Павла дни, когда жена была в реанимации, не подавая особых надежд врачам и близким, но и не порывая с земной жизнью окончательно. Ночами Павел дремал в обнимку с телефоном, а утром бежал в больницу, чтобы просидеть там в мрачном вестибюле весь день на разболтанном стуле среди чужих, озабоченных своими бедами.
                В отделение все равно не пускали, и он ждал, пока выйдет врач и каждому доложит о положении дел. Рисовал при этом страшные картины Жениной смерти, не замечая, что молится – тому самому Богу, которого нет: «Господи, не дай ей умереть так рано, не отнимай ее у нас!»
                Пока он так жил – между надеждой и отчаяньем, все вопросы притаились в подкорке, чтобы потом атаковать Павла беспощадно – потом, когда врачи с гордостью объявили, что вытащили его жену с того света.
                Как Женя оказалась в такую рань на чужом крыльце? Почему она позвонила в чужую дверь? Почему упала в объятия чужой старухи – уже без сознания? Зачем было врать про комиссию из Киева? Кого она так хотела увидеть в том доме? Или ее кто-то ждал?
                Расспрашивать Женю он пока боялся – что-то останавливало. Может, поведение самой Жени с первой минуты их встречи. Ее серые глаза всегда меняли цвет в зависимости от настроения. Могли быть теплыми по-апрельски, с голубизной, а иногда темнели, напоминая хмурое небо поздней осени. Такими они были сейчас – безрадостными, пока Павел говорил и говорил за двоих, стараясь не замечать этой странности. Он же понимал: это болезнь, это пройдет...
                Приходила Ольга со своей Машкой и стрекотала о своем, а Женя слушала, отвечая на вопросы односложно, но своих не задавала. Это так не походило на нее, всегда озабоченную чужими проблемами куда больше, чем своими.
                – Странная мама какая-то, – сказала однажды Ольга. – Вот и другие замечают...
                – Ничего, скоро очухается, – бодрился Павел, но Ольга продолжала гнуть свое.
                – Вроде изучает нас или... не узнает. Такое может быть, па?
                Он только пожал плечами. Врачи уверяют, что все в порядке, осталось только беречься, беречься, беречься от стрессов. Не волновать больную. Павел как раз обратил внимание, что в этой больнице все вели себя как здоровые: гуляли парами, смеялись, с аппетитом наворачивали в столовой, играли в шахматы, книжки читали. А она все больше полеживала, правда, читала много. Она от своих журналов, что приносила Алла, вроде бы даже отрывалась с неохотой, когда ее навещали родные.
                Однажды Павел не выдержал:
                – Ну, расскажи нам наконец, что тебя на чужое крыльцо занесло? Каким ветром?
                – Подай, пожалуйста, стакан с водой, мне пора лекарство пить.
                – Ты не ответила.
                – Я ничего не помню, – ответила она таким тоном, после которого вопросов больше не задают.
                Тогда он решил провести свое расследование. Сначала разыскал медсестру, что дежурила в то утро в реанимации. Подлизался огромной коробкой конфет и оранжерейными розами, и девочка готова была отвечать на все вопросы: бредила ли жена? Что в бреду говорила? Кого звала или вспоминала?
                – Да вас, конечно! Вас же Сережей зовут? И деток ваших – Лялю, Зосю. Еще бабушку. Так жалобно звала бабушку: «Не уходи-и-и!». Тоненьким голоском, ну прямо девочка!
                Павел оторопело молчал, потом спросил:
                – Вы ничего не путаете?
                –Да с кем же ее можно перепутать? Она ж у вас красавица! Сроду в наше отделение таких не привозили! У нас все больше старухи да старики, смотреть противно.
                – Понимаете, нет у нее никакой бабушки.
                – Да что вы так расстроились?! Мало ли что в бреду болтают? Она даже имя свое забыла. Как очнулась, ее спрашивают, как имя, фамилия, при ней же документов не было. А она – Ленуся. А потом оказалось – Евгения. Мы ее, уже когда в палату перевели, все Леночкой да Леночкой, а она удивилась: я, говорит, Женя.
                Итак,  у его жены была еще одна жизнь – тайная. Там были дети Зося и Ляля, а также бабушка. Да еще Сережа... Но это невозможно! Нельзя же родить детей на стороне, словно ты мужик! Это мужик может завести вторую семью, но тайно родить аж двоих детей... Да еще свободное время полностью уделяя Ольге, Машке и ему?
                Отпадает, это бред. Тогда есть какие-то родственники, ему незнакомые? Или подруги, однокурсники? Но он знал всех, даже поклонников, которых было в молодости столько, что он жутко злился.
                Конечно, многие их общие знакомые с удовольствием завели бы интрижку с его женой, если бы та подала надежду. Но он-то знал: Женька верна ему! Никаким Сережам не светит занять его место, пока он жив! Да и не было среди знакомых никаких Ляль, Леночек и Зосей! Бабушек – тем более!
                Тогда он отправился к старухе, вызвавшей «скорую». Бабуля оказалась интеллигенткой «с раньшего времени», сдержанной и гостеприимной. Пригласила в дом, предложила чаю, вежливо спросила о здоровье жены. Оказалось, она и в больницу первое время звонила. Молодец, беспокоилась. Но, увы – ни Жени, ни Сережи, ни Ляли с Зосей не знала.
                – То есть, – поправилась она, –  среди живых таких не знаю. А мертвые, надеюсь, вас не интересуют. Да, – добавила с легкой усмешкой, – квартирантов не держу.
Тогда Павел решился на эксперимент, который чуть не отправил Женю на тот свет.
                – Ну, – сказал он однажды, – привет тебе от Ляли и Сережи! А также от Ленуси с бабушкой.
                Женя дико посмотрела на него и повалилась на подушку, а он в панике кинулся за врачом. Шуточка обошлась ему в лишний месяц пребывания жены в больнице, куда ее перевели в тот же день. Теперь ей был прописан полный покой, и всякая надежда на разрешение загадки рухнула.
                Так и случилось, что он, реалист, атеист и скептик, презирающий всякие фантазии, тайны и прочую ерунду, стал перед сном копаться в их с Женей прошлом, пытаясь разгадать что-то, неясное даже приблизительно...
                Если бы Женя тогда хоть улыбнулась, признавшись, что в бреду болтала чепуху! Но нет – она упала в обморок при этих именах! Значит, надо было копать. Зачем – он и сам не знал. Знал только, что не угомонится, пока не раскопает что-то. Тайн не существует вообще – это было его убеждение. А то, что кажется тайной, всегда имеет  под собой твердую почву, и до нее надо добраться. Окунувшись в это прошлое, он вдруг осознал, что Женя всегда удивляла его, всегда чего-то не договаривала.
                Но он отметал всякие сложности в отношениях  между людьми, он просто терпеть не мог загадок в поведении других, а потому не опускался до разгадок. От людей затаившихся, с двойным дном, вызывающих смутное подозрение, он держался подальше. Ставить точки над «и», сплетничать, выяснять отношения – ух, как он не любил это, считая привилегией женщин, и тайно презирал за это всех женщин вообще.
                Не будь Женя такой привлекательной по-женски, не стань она желанной в молодости, и она бы оказалась за чертой его притязаний. Но он гнал от себя подозрение, что жену понимает не до конца. А сейчас понял: он не знал ее.


продолжение  http://www.proza.ru/2009/08/02/633