С детских лет у неё была мечта, взрослые, прознав о ней, лишь снисходительно улыбались в ответ, а кто-то говорил - «деточка, тебе вполне можно в балерины идти, комплекция подходящая, а в актрисы... особый талант нужен, в нашем роду не было актрис!». Она действительно была похожа на маленьких девчонок из балетного класса, её легко можно было с ними спутать, такая же хрупкая, тонконогая, волосы вечно схвачены на затылке в тугой хвостик. Но балериной быть не хотелось, хоть и говорили её родителям — «попробуйте, девочка словно гуттаперчевая, хорошо чувствует музыку». А она болела, часто и подолгу. Уместны ли тут речи о балете? Месяцами сидя дома,с лёгкостью проходя школьную программу, она продолжала грезить сценой, зачитываясь классическими пьесами, романами, с головой погружаясь в их мир. Перед её мысленным взглядом проплывали целые столетия, средние века, Восемнадцатый и Девятнадцатый, одни декорации сменяли другие. В том книжном мире жилось вольготно, никто не мешал самой придумать финал для очередного романа, если авторская версия её расстраивала. Что-то из своих она записывала в тетрадку, как мимолетные заметки по поводу, чтобы вскоре о них забыть, и продолжала думать о театре. Но прельщала вовсе не известность, которая выпадает на долю успешных актёров, когда их узнают на улице, в булочной, просят автографы, она хотела другого, она хотела в том мире жить...
Возможно, всё, что ни делается, к лучшему, и её отговорили поступать в театральный, подойдя к этому процессу со всей обстоятельностью, долго и упорно, через слово напоминая о том, какой там огромный преогромный конкурс, и что с первой попытки поступают лишь отмеченные талантом, который виден за километр, везунчики, и примкнувшие к ним чьи-то дети и протеже. Потратить несколько лет, чтобы снова и снова штурмовать стены дома на Моховой — глупо, время течёт быстрее, чем кажется в её возрасте, в итоге вообще можно остаться без образования! И она уступила мнению старших. Трудно сказать, было ли это её первое взрослое решение, принятое под давлением, правильным. Отчасти, наверное, да. Время показало, что жизнь на эмоциях ей оказалась вредна, опять же в силу не слишком крепкого организма, а актеру по другому нельзя — робот, проговаривающий заученный текст — не актер. Так она распрощалась со своей самой большой и красивой мечтой. Каждый раз приходя на тот или иной спектакль в качестве рядового зрителя, она не могла избавиться от ощущения сопричастности театру и его скрытой от людских глаз жизни. Она представляла что эти стены — её родные, что вот по тому коридору, который убегает влево, она могла бы ходить почти каждый день в гримерку. И, сидя там, примеряя очередной парик, аккуратно нанося грим, собираться с мыслями, отрешаясь от житейских проблем, повторяя слова диалогов, ждать звонка, а потом выходить на сцену и видеть тёмный притихший зал, который, кажется, и не дышит вовсе, ловит каждое слово её и тех, кто сейчас проживает на сцене кем-то талантливо написанные истории, реальные и не очень. В трепет её приводили даже запахи. Пыльного занавеса, пола, шуршащей старой афиши.
Сидя в первом ряду на премьере одной антрепризы, ей вдруг померещилось, что на сцене сейчас стоит именно она, в длинном платье времен девятнадцатого века, она с надрывом просит героя не уходить, заламывает руки и падает на колени. Нет! Она бы точно была убедительнее! А впрочем, легко критиковать кого-то, не попробовав самой.
Иногда в не самые удачные дни, когда ком суетных проблем достигал критической массы, она отвлекалась чтением пьес по ролям. Шекспир, Мольер, Островский и, конечно же, Чехов, кто из классиков оказывался под рукой, тот и годился. Некоторые монологи легко ложились на память и потом, в разговоре с кем-то она неожиданно вставляла целую фразу, не задумываясь, между делом, озадачивая собеседников.
Ей не довелось стать профессиональной актрисой, а играть в жизни, она не хотела. Там на сцене она оставалась бы собой, при этом проживая десятки жизней, а в своей даже мелкий безобидный обман давался с трудом. Лицедейство житейское ей претило, хотя изредка лукавить по мелочам приходилось, но как же без этого?
Неоднократно она жалела о том, что не использовала свой шанс, и пусть бы даже он оказался неудачным! Кто знает? В любом случае, была бы определенность. А сейчас, спустя время, безвозвратно улетевшее, ей порой становилось невыносимо жаль, что однажды струсила и оказалась внушаемой. История, как известно, не приемлет сослагательное наклонение, но ведь думается именно так — а что бы было, если бы...
Нужно быть смелее в своих желаниях, не откладывать их на потом, на неясную перспективу, не бояться, иначе после останется лишь пожимать плечами и предаваться бесплотным грёзам об упущенной возможности.