7
В одиннадцать утра случилось нечто странное, после чего Лидия Андреевна с трудом уже играла роль хозяйки, озабоченной лишь тем, как бы дом протопить да в булочную послать кого-то. Именно в одиннадцать принесли конверт, весь в сургучных печатях, и Лидия Андреевна прежде отпустила посыльного, уж потом прочитала депешу – еще и еще раз, ничего не понимая: «Ленуся умерла, встречайте Петром завтра полдень Ляля».
А живая Ленуся стояла позади бабушки, держась руками за тяжелую портьеру.
– Что за глупости! – Лидия Андреевна вертела депешу так и сяк. – Что за шутки?! Не могла Ляля так пошутить! Какой же негодяй это сделал? Сейчас же иду на телеграф! Настя! Ну да, дозовешься эту Настю!
Тут она оглянулась на внучку и вскрикнула: казалось, что девочка стоя умирает. Бледное лицо, потухшие глаза – куда-то в пространство, мимо бабушки, заострившийся нос и эти руки-плети, потерявшие опору...
Лидия Андреевна едва успела подхватить ее под мышки:
– Ленуся, что с тобой?!
...Девочка очнулась в гостиной на той же софе, где недавно лежала. Бабушка беззвучно плакала над ней, прямо над ее лицом. Наверное, стояла на коленках. Едва Ленуся открыла глаза, Лидия Андреевна заморгала мокрыми ресницами и шепнула облегченно:
– Видишь, я говорила – надо еще полежать, а ты вскочила и давай бегать по холодному дому! Ты полежи, а я Настю сейчас кликну – протопить. И за доктором Петра пошлю.
– Не уходи.
– Ну что ты, глупышка, заладила? Ни на шаг не отпускаешь от себя. В доме дел полно, холод стоит, доктора надо немедленно, а ты – не уходи! Мне-то всего двор перебежать!
Но Ленуся с силой вцепилась в ее руку:
– Нет, не уходи!
С недоуменным вздохом Лидия Андреевна опустилась на край софы и замерла, наблюдая, как закрываются у внучки веки, ослабевает кисть руки. Может, засыпает? Хорошо бы...
Пока она сидела, боясь шевелиться, ее терзали вопросы, не оформленные в четкие мысли, странные, тревожные: почему не отпускает от себя? Почему не спросила, что в телеграмме? Почему так неожиданно упала в обморок? Почему, стоило ей пошевелиться, как горячая слабая ручка девочки оживала, обретая силу, и хваталась за пальцы Лидии Андреевны?
Настя появилась лишь в полдень – с перевязанной щекой и несчастным видом, что должно было означать едва переносимую зубную боль. Но она с такой энергией принялась с порога причитать о своем ироде Петре, что Лидия Андреевна сердито оборвала страдалицу:
– Хватит!
Ленуся пошевелилась.
– Оставляй дрова и – в булочную! – громким шепотом приказала Лидия Андреевна. – Ленуся приехала, а в доме холод. С тобой потолкуем после.
– Леночка приехала! – удивилась Настя, опуская на пол корзину с поленьями.– Вот уж и поправилась, наша ты красавица! Слава тебе, Господи! Я протоплю, вы не сомневайтесь! И в лавку – бегом! Вы уж моего душегуба простите! Он там снег чистит. Где ж это видано, чтоб о такую пору и снег лежал?!
– Хватит болтать. И сними платок, зубки-то уже не болят, вижу... Я сама растоплю, а ты в булочную беги, Лиса Патрикеевна.
Настя рванула платок с головы, и ее как ветром сдуло.
Только хитростью, когда Настя вернулась, удалось Лидии Андреевне остаться с нею наедине и шепнуть: пусть Петр немедленно едет за доктором. Или нет – сначала к Сергею Никитичу, он привез Леночку, а тот уж – за доктором.
Вернувшись из кухни, Лидия Андреевна бодро сказала внучке.
– Ну вот, сама есть не хочешь, а меня хотела голодом уморить. Сейчас Настя мигом все сделает.
– Ты чего так долго говорила с нею?
– Ну, ты шутница! Долго! Толковала Насте рецепт польского супа. Зоси-то нет. А кто у нас, кроме нее, может твой любимый суп стряпать? Настя только на русские щи способна да еще на борщ. А вот польский суп...
Под настороженным взглядом внучки Лидия Андреевна замолчала.
Однако легкая болтовня казалась ей сейчас спасением: не выдать бы тревоги! А потому она продолжала энергично:
– Ну, детка, рассказывай, как там Ляля! Все командует своим Сережей? Как тебе море? Нравится или пугает? А ты знаешь, что я прилично плаваю? Правда, в море. В речке я тону почему-то...
Она снова замолчала, смущенная безответностью внучки. Той хотелось только одного – слушать певучий и низкий бабушкин голос, такой уютный, неутомительный... Зимнее солнце заполнило комнату светом, от которого на душе потеплело. Хорошо было следить сквозь прижмуренные веки за медленным кружением лохматых снежинок в раме окна.
Она попросила подальше отодвинуть шторы – ей хотелось света и снежинок. Казалось, они не падают вниз, а летят почему-то вверх, не желая расставаться с небом. Гудел огонь в печи, и трещали покорно поленья в пламени. Сосновые, она сразу почуяла... Они напомнили Рождество... Отблеск пламени озарял бабушкино лицо, когда та подкладывала дрова. Бабушка была непривычно говорливой, правда, иногда замолкала на полуслове, потому что ей, Ленусе, не хотелось отвечать.
А со стены улыбались ей из множества рамок родные лица, и она сама тоже таращилась младенчески с маминых коленок на себя, уже большую. Словно не узнавала. Папа стоял позади, положив одну руку на высокую спинку стула, а другую на мамино плечо. Из-за солнца нельзя было рассмотреть всех подробностей, зато Ленуся чувствовала тепло маминых обнимающих рук и коленок.
Касаясь друг друга руками, они втроем словно связали себя навеки любовью и нежностью. Любовь проливалась из глаз и улыбок, освещая и лица тех, кто смотрел на них из сегодняшнего дня. Точно такая фотография, но поменьше, была и в семейном альбоме, который Ленуся увезла в Крым, чтобы разглядывать вечерами.
Ей нравилось мамино платье – с высоким воротом и брошью под горлом. Брошь и сейчас хранилась в бабушкиной шкатулке, после мамы не украшавшая больше никого. Это был кусок янтаря, оплавленного в золотой овал, но в его медовой глубине жили, переливаясь, какие-то тени, точки, прожилки, чаруя глаз и волнуя воображение.
Ленусе нравился и папин щегольской галстук, похожий на бант, и собственное платьице в оборках, в котором она утопала до пяток, и смешной чепчик – сплошь из кружева.
Обедала Ленуся в гостиной, прямо с подноса. Еда сморила ее неожиданно – с последним глотком клюквенного киселя. Она откинулась на подушки и уснула – к радости бабушки, просто сидевшей на иголках с самого момента, как уехал Петр. Шел уже четвертый час, и все труднее было разыгрывать перед внучкой спокойствие.
Слава Богу, Ленуся, похоже, уснула крепко, потому что не слышала, как вернувшийся Петр загудел в прихожей на весь дом, разводя виновато руками:
– Не приехали еще Сергей Никитич! Дворник так сказал. Ждали во-он сколько, аж в горле пересохло, не пил, и не жрамши почитай с утра! Спасибо, дворник щами угостил, пока я дожидался барина.
– И не только щами, – оборвала Лидия Андреевна. – Слышу, голубь ты наш невинный. Проворонил ты барина, пока угощался.
– Вот те крест, матушка Лидия Андреевна! – обиделся Петр. – Вы ж меня знаете, я не брехливый. Ставни у Сергей Никитича закрыты и замок на дверях, и дворник сказал, что с ночи и не было никого. А Ленку-то кто привез?
– Вот-вот, голубчик, кто привез? Он и привез, ребенок врать не научен. Но вот куда он потом отправился, если девочку оставил на крыльце? Какая срочность была? Не иначе – стряслось что-то, вот ума не приложу... Тебе надо было дождаться. Соседей бы поспрашивал... А теперь мне самой ехать придется.
– Так ведь и кошку Сергей Никитич не забирал из дворницкой! – вдруг радостно вспомнил Петр.
Лидия Андреевна даже сморщилась страдальчески, словно этот аргумент ее добил.
– Ладно тебе, иди, обедай. Позднее позову, вот как Леночку уложу на ночь. Настю кликни, я тут записку доктору приготовила, пусть к нему сбегает. Только Кириллу Федоровичу и верю...
Но и доктор оказался в отъезде. Что за странный день! Словно все сговорились свести ее с ума! Леночка проснется, и тогда как она уедет? А доктора приличного надо искать.
Настя оживленно носилась по дому, а Леночка, убаюканная теплом, и не думала вставать – дремала со слабой улыбкой на устах и не задавала вопросов, но бабушку от себя не отпускала. А когда Лидия Андреевна заикнулась о докторе, резко выпрямила спинку и сердито сказала:
– Вруши они, твои доктора! Так и скажу твоему любимому Кириллу Федоровичу в глаза! Хочешь? Никто мне не нужен, кроме тебя! Сиди! Я к тебе ...пришла!
Нелегко было сидеть, когда тревога грызла сердце с самого утра. Куда же завеялся Сережа? Если он действительно не приехал, то кто же привез Лену? И что за странную телеграмму ей принесли?
Живая Ленуся была рядом, правда, сильно изменившаяся от болезни. И ничего общего не было между той девочкой, что утром переступила порог, а потом вприпрыжку побежала по дому (пусть и ненадолго хватило прыти!), и этой, обессиленной. У той был румянец, который можно спутать с морозными шалостями, у этой – как в последний вечер умирающей Маши...
Лидии Андреевне захотелось перечитать депешу, но та осталась в капоте. Надо сходить в спальню и еще раз внимательно прочесть.
– Я по малой нужде отлучусь...
Ленуся неохотно кивнула.
Телеграммы нигде не было: ни в капоте, ни в прихожей, ни в кабинете сына. «Мистика какая-то»,– удивилась Лидия Андреевна. Текст телеграммы звучал в ее мозгу, а сейчас точно приснился ей.
После ужина она уложила Ленусю в своей комнате, как та просила. И сама прилегла рядом, не раздеваясь. Ленуся попросила ее рассказать что-нибудь страшненькое – бабушка была мастерицей придумывать на ходу сказки да легенды. Пришлось рассказывать.
Потом они вместе помолились. Девочка покорно повторяла бабушкины слова, хотя обычно молилась по-своему, сердя и веселя одновременно Лидию Андреевну.
– Нельзя у Бога просить всяких поблажек, милая! И умерь свои аппетиты. Не так подробно, а то всего не запомнить даже Боженьке.
– А мой ангел-хранитель все записывает! – смеялась Ленуся. – Он передаст кому надо.
– Не греши! Новые санки я и сама тебе куплю, нечего ангела санками нагружать, – в свою очередь грешила бабушка, и обе смеялись.
Но сегодня Ленуся ничего не просила. Уснула быстро – сразу после молитвы. Лидия Андреевна не решилась перенести внучку в детскую. Сама она не собиралась ложиться, пока все-все не узнает.
И снова Петр с Настей вернулись ни с чем...
продолжение http://www.proza.ru/2009/08/01/809