Наваждение. Глава четвертая

Людмила Волкова
                4


             А Женя в это время бежала по темной улице, слабо освещенной фонарями, к дому с железным крылечком. Почему-то именно эта дверь черного входа для прислуги и домашних притягивала ее сердце, которое вело себя плохо – то пускалось вскачь, то спотыкалось, как ребенок на слабых ножках, когда его учат ходить.
               Левая рука у Жени онемела, и она оперлась правой о косяк двери, пытаясь сообразить, где же звонок. Его не было, зато сквозь отверстие  в двери свисала цепочка. Женя дернула за нее – и нежный голос колокольчика за дверью ответил ей. Боль в сердце внезапно отпустила, и Женя почувствовала себя девочкой с невесомым телом.
               Дверь распахнулась. Женя переступила черту, за которой было другое время...
               – Боже мой! Ленуся! Но почему – одна?!
               Женя попала в объятья пожилой дамы в стеганом капоте из атласа вишневого цвета, накинутого поверх ночной сорочки.
                Целуя ее растерянное лицо и прижимаясь к теплому телу, пахнущему лавандой, Женя ничуть не удивилась, что ее назвали Ленусей, и даже тому, что ей пришлось подняться на цыпочки, чтобы дотянуться до щеки старухи. Ее переполняло счастье возвращения, и телесная оболочка не имела больше никакого значения.
               – Бабуля, миленькая, – бормотала Женя-Ленуся, тычась носом в прохладный шелк капота, – я так о тебе плакала! А они не пускали меня хоть на денечек!
               – Погоди, деточка, но кто ж тебя привез? Где Ляля? Почему тебя оставили на крыльце одну. Что стряслось? Что-то с Лялей, да?
               – Меня привез Сережа. Он поехал к себе домой... на извозчике. Я удивить тебя хотела. Ты не сердись на него, он завтра придет.
               – Но почему – завтра?! – еще больше заволновалась бабушка.– Я ничего не понимаю!
               А Ленуся уже тащила бабушку туда, где сейчас горела лампа, а в праздничные дни сияли канделябры, освещая просторную прихожую парадного входа. Два больших зеркала располагались по стенам – одно против другого. Справа зеркало было оправлено в строгую раму без украшений, зато слева, нарядное, прикреплялось к низкой тумбе. Его тяжелая рама в виде виноградной лозы с резными листьями ввинчивалась в основание тумбы и была съемной. Это зеркало Ленуся любила больше, оно было с секретом. К нему она и устремилась сейчас танцующей походкой, сбрасывая на ходу сначала муфту, потом шапочку на бабушкины руки.
               В этом трюмо они и отразились вдвоем – худенькая девочка одиннадцати лет, сероглазая, с русыми косичками-бубликами на ушах, и такая же сероглазая женщина, совсем седая, с высокой прической, сейчас растрепавшейся, и с таким молодым взглядом, что старухой она казалась только ребенку. Они были похожи друг на друга, точно зеркало отражало начало и  закат одной и той же жизни.
              – Я поправилась, ты видишь, а ты мне не рада! Смотри, у меня румянец! Это мороз оставил, а у нас там тепло и солнышко! А я люблю больше мороз и зиму!
               Нет, мороз не оставляет на щеках ребенка таких зловещих пятен. Бабушку они не радовали.
               – Ты устала, раздевайся. Ванночку для ножек сделаю, чайку с медом попьешь. Проголодалась, небось...
               В голосе бабушки звучала тревога и растерянность. Чувствовалось, что она одновременно думает о чем-то другом.
               Когда Ленуся горячо заверила, что она согласна съесть целого цыпленка, кучу булочек с корицей, большущий омлет и какао,  бабушка вздохнула:
               –  Придется тебе моей стряпней утешиться. Зосю я отпустила на Рождество к своим. На три дня. Я вообще всех отпустила. Мне хватает Насти и Петра. Дай-ка ножку, ботинок расшнурую. Та-ак, теперь другую... Петр дров наготовил, теперь спит целыми днями. Позову сейчас Настю, она протопит баньку.
               Ленуся и сама прекрасно знала: в доме никого нет, кроме бабушки. Иначе бы и не пришла. Знала она, что Петр не просто спит, а после пьянки у своего кума, а Настя там же объелась пирогами с капустой и рыбой. Даже снег на улице не почистили...
               Ленуся хитро улыбнулась своему отражению. Вон как бабушка разговорилась! Значит – о своем думает, а ее просто отвлекает болтовней. Думает про Сережу, как бы до него добраться, ведь послать некого.
               Теперь у нее, Ленуси, одна забота – не отпускать бабушку ни на шаг, иначе всему конец! Сколько ей отпущено на блаженство в родном доме? Сутки? Пока хватятся, что никакого Сережи нет, пока получат ту страшную депешу, она еще успеет прикоснуться к любимым
вещам...

продолжение http://www.proza.ru/2009/08/01/73