Не знаю, какая нелегкая заставила меня свернуть с тропки и пойти напрямик, вдоль звенящей речки, по ранневесеннему горельнику.
По всему пойменному распадку уцелели только взрослые деревья.
Огромные ильмаки и ясени величаво показывали свою мощь, прикрывая подгоревшую кору разросшимся пыреем.
Молодняк не смог устоять перед огнем.
Все деревца толщиной в руку и тоньше погибли. Они стояли частоколом сушняка или валялись крест на крест, перевитые травами как павшие воины на поле брани.
Буйное разнотравье, напоенное родниками и не затененное подлеском, стремясь скрыть следы смерти, разрослось небывало.
Трудно идти по распадку.
Трудно смотреть на лесной разор.
Трудно не спотыкаться через торчащие шпорами обгоревшие комельки.
Надо на склон выходить.
Там тоже гарь, но там меньше подлесок и идти безопасней.
Иду.
Ух, ты! Светофор!
На подошве, на самом переходе поймы в крутой склон, на желто-черном фоне сухой травы и подпалин ярким огнем горят несколько гроздей калины.
Ах, ты моя славная!
Сколько сил затратила эта былочка!?
Толщиной в палец.
Уцелевшая на треть стволика.
Тонкой полоской сохранившейся коры сумела накормить-напоить, зажечь огнем ягодки.
Подняла их над пожарищем, освещая его гибельную черноту сердцем Данко.
Жизнь продолжается!