Цикл рассказов Ергалах

               

                Национальный герой Польши

   В Норильске я, новоиспеченный лейтенант медицинской службы, начал свою военную карьеру  с должности старшего врача части, хотя никакого другого врача, младшего или среднего, и в помине не было. Единственным моим подчиненным был зубной врач майор Артемьев Всеволод Михайлович, человек бывалый, прошедший войну и, видать, за какие-то провинности сосланный дослуживать сюда, на край света. Мы подружились очень быстро, потому что ничто так не сближает людей, как совместный труд,  интенсивность которого не подлежала сомнению – чтобы не замерзнуть на улице  мы почти ежедневно должны были очень быстро откопать наш домик – медицинский пункт, регулярно заносимый снегом по самую крышу. Учитывая тот факт, что зима в этих широтах длится месяцев девять, а переехать в строящееся кирпичное здание нам не светило еще года два, то фронтом  работ  мы были обеспечены постоянно.
     После утренней разминки каждый из нас занимался своим делом, об одной особенности своего не премину рассказать. После приема пациента я обязан был сделать запись в его медицинскую книжку с указанием жалоб, анамнеза, объективных данных, диагноза и необходимого лечения, заверенную собственноручной подписью – д-р Флеккель. При необходимости выписывался рецепт с подписью лечащего врача – д-ра Флеккеля. Относил в аптеку части и принимал его сам же уже в качестве провизора, изготавливая или выдавая готовую форму. При этом на рецепте значилось, что изготовил лекарство д-р Флеккель, выдал его все тот же д-р Флеккель и получил опять же д-р Флеккель. Когда наблюдал, как удовлетворенно кивали головами приезжающие и проверяющие медицинскую документацию старшие товарищи, на душе становилось теплее от сознания, что есть, слава Богу, на земле люди более глупые, чем ты.
     У моего нового товарища была одна слабость – он любил выпить. Обращаю ваше внимание, дорогие читатели, на один немаловажный факт - не пить, а именно слегка выпить. Может, вы помните, были раньше такие маленькие стеклянные стаканчики для приема лекарств емкостью миллилитров 30. Вот такой дозы моему другу хватало, чтобы  его унылое утреннее настроение  сразу менялось на приподнятое настроение творца, ведь он не только лечил зубы, но и протезировал, строил, как говаривал классик, мосты через рот. И строил он их, надо признать, очень хорошо. Вот эту маленькую слабость хорошего человека не сумело понять его предыдущее начальство и сослало его из родного Ленинграда в далекое и холодное Заполярье.
     Несколько раз в году мы отправлялись с ним в командировки для медицинского обслуживания наших подразделений, разбросанных по всему Таймыру и вниз по Енисею до Подкаменной Тунгуски. Трудяга АН-2 забрасывал нас в нужное место с обещанием ровно через неделю забрать, хотя работы у нас было дня на три, не более. Оставшееся свободное время мы проводили на охоте, рыбалке или просто бродили по берегу, коротая время в разговорах «за жизнь». Долгие посиделки у костра среди суровой и прекрасной природы Русского Севера,  вдали от человечества, городов и цивилизации накладывают особые краски на отношения людей, побуждая к откровениям на самые интимные темы. По моему, было обговорено все, и только на одной теме лежало незримое «табу» - Всеволод никогда и ничего не рассказывал о своем участии в войне и все мои вопросы на эту тему не удостаивал прямым ответом, умело переводя стрелки. В конечном счете, я решил никогда не возвращаться к военной тематике, видать, было что-то, о чем говорить моему другу совершенно не хотелось.
     Так и шла потихоньку наша заполярная жизнь в рутинных делах и задушевных беседах. Но однажды мой приятель получил  неофициальное письмо от какого-то большого начальника из Министерства обороны СССР, в котором, ничего не объясняя, было предложено ему в период очередного отпуска зайти в посольство Польши к товарищу такому-то. Я никогда не видел моего друга таким взволнованным. Поскольку по рассказам я мог судить, что в этой стране он был только во время войны, то его ожидало что-то, связанное именно с тем временем, о котором он либо боится, либо стыдится говорить. Ничего он не сказав  и на этот раз, Сева улетел  в Москву.
     Вернулся оттуда он другим человеком, довольным и счастливым, его прямо распирало от желания поделиться со мной всеми новостями. И тогда впервые я услышал его рассказ о том страшном времени.
     В годы войны он служил в подразделениях, выполнявших особые  задания высокого командования глубоко в немецком тылу, причем разведка тихая и незаметная вражеских объектов, гарнизонов и коммуникаций была не основной их задачей. Диверсии и убийства – вот чем в основном занимались эти группы. При выполнении заданий на территории Польшу  группе было придано несколько поляков, хорошо ориентирующихся в тех районах. С одним из работающих с ним в паре Всеволод подружился и несколько раз они взаимно выручали друг друга в рейдах. Однажды в горах, уходя от плотно сидящей на пятках погони, поляк получил серьезное  ранение, и, по негласным законам этих групп, Сева обязан был пристрелить его. Сделать этого он не смог. Спрятав раненого в какой - то расщелине между камней и, закидав ветками, побежал, отвлекая егерей от этого места. Ему удалось уйти. Что стало с его другом, он не знал и был уверен, что тот так и умер в той каменной могиле.
    Но жизнь распорядилась иначе. Когда стрельба стихла, поляк выбрался из укрытия и полз, периодически теряя сознание, пока не наткнулся на кого-то из местных. Они выходили его, а после войны его жизнь круто пошла вверх, и, в конечном счете, друг моего приятеля стал одним из руководителей государства. Благодарную память о своем сослуживце он пронес через все эти годы, рассказывая о героизме своего военного товарища и пытаясь разыскать его самого. Но «компетентные» органы СССР, зная маленькие слабости Севы, решили не показывать его и отвечали, что тот геройски  погиб на фронте. Поляк обратился к местным властям мест, где они вместе воевали с просьбой увековечить память свего друга, назвав его именем улицу, площадь или школу.
         И только по прошествии многих лет, один из старших офицеров Министерства Обороны СССР, в прошлом служивший в такого же рода подразделениях, случайно натолкнувшись на польские запросы, решил исправить допущенную ошибку.
      Всеволод вернулся в Норильск с единственной целью - рассчитаться в части и уехать в Варшаву, где уже готовились к торжествам в его честь. Попранная ранее справедливость восторжествовала, «награда нашла своего героя». Но к пониманию всех этих событий и искренней радости за много пережившего человека примешивалась капелька горечи оттого, что в мире не существует абсолютной справедливости.  Судите сами, – Польша обретала нового Национального Героя, я же  лишался общества друга и единственного подчиненного.
      Классический оксиморон: «Сладкая горечь разлуки…»















                Кандрин

      Командный пункт радиолокационной   части представляет собой хорошо отлаженный механизм, где каждый знает свое место и очень четко, а главное, споро выполняет свои обязанности. Боевая работа привносит в этот процесс дополнительно  волнение и ответственность; точки и линии на огромных вертикальных планшетах – это уже не просто маршруты обычных самолетов, это пути следования реальных грозных боевых машин В-52, американских стратегических бомбардировщиков, сопровождаемых нашими локаторами. Обстановка, когда напряжение буквально висит в воздухе, может длиться часами. Мой приход на КП совпал именно с такой ситуацией.
     Маленький, чуть выше полутора метра ростом, планшетист в длинной гимнастерке и сапогах с очень широкими голенищами не то, чтобы выпадал из общего ансамбля, нет, но обращал на себя внимание каким-то необычным видом затравленного зверька, вздрагивал от любого обращенного к нему вопроса и отвечал, словно чувствуя за собой какую-то вину. Было видно, что выдерживать общий темп ему очень не просто. Во время небольшой паузы договорились, что после смены он заглянет ко мне в медпункт.
     Как он вошел и бесшумно пристроился где-то в уголке, я не слышал и прошло какое-то время, прежде чем там его обнаружил.
- Как себя чувствуешь?
- Хорошо.
Стандартный вопрос врача. Стандартный ответ молодого девятнадцатилетнего человека. А вот продолжение было далеко не стандартным. По его лицу двумя полноводными реками текли слезы. Он их не вытирал, только хлюпал носом. Что-то произошло в жизни и службе этого маленького солдатика, переполнило чашу его терпения. Нет, в то время никто ничего не слышал о дедовщине. Она стало « благом», приобретенным более совершенным обществом. Мне не удалось ни тогда, ни потом выяснить причину тех слез. А может, всего понемногу накопилось и прорвало плотину.
     Отправить его в роту, прописав амбулаторное лечение, рука не поднялась. Пусть сначала отоспится, придет в себя, обретет хоть какую-нибудь уверенность, а потом решим, что делать. Выписывать не торопился, очень нравилось наблюдать, как старательно и с какой-то крестьянской основательностью он выполняет любые поручения.
      По натуре был робок и молчалив. Считая, что первое качество со временем нивелируется, а второе, настолько сейчас редкое,  будет незаменимым при любой работе, решил присмотреться к нему более внимательно и убедился, что этот защитник человечества станет мне хорошим помощником.
     Медицинская служба части состояла из меня одного во всех ипостасях - старший врач, он же младший, зав. аптекой, фельдшер, медсестра, санинструктор и санитар. Появление в медпункте хотя бы еще одной живой души  было более, чем желательно.
          Отправился к Иоське, нашему начальнику штаба, майору Рабиновичу, внешне строгому, но очень доброму и все понимающему человеку, с просьбой ввести в мой штат должность фельдшера или, хотя бы, санинструктора, мол, не гоже такой серьезной службе выступать в одном лице.
- Добро, кого - нибудь подберу.
- Я уже подобрал, товарищ майор, это рядовой Кандрин из третьей роты, планшетист.
- Кандрин, так Кандрин. Еще вопросы?
- Неудобно ему будет командовать группой солдат, отправляющейся в лабораторию или поликлинику, пребывая в звании рядового.
- Значит, ефрейтор Кандрин. Свободны, лейтенант.
          Наутро при общем построении был зачитан приказ по части, в котором в числе прочих новостей была объявлена и эта, о присвоении рядовому Кандрину очередного звания «ефрейтор» и назначении его санинструктором лазарета. Надо было видеть физиономию моего нового коллеги по медицинской упряжке! Улыбка просто сама растягивала его губы, хотя он пытался не демонстрировать своей радости, справедливо считая, что при таком высоком звании быть несерьезным – просто мальчишество. Но не прошло и пяти минут, как водрузил на погоны свою первую лычку.
     Господи, как же я оказался прав! Он как-то тихо и незаметно перетащил с моих плеч на свои весь груз бытовых, хозяйственных, снабженческих, ремонтных и всяких других забот, оставив мне только чисто лечебные дела. Но и в них он пытался вникнуть, не встречая с моей стороны никакого противодействия. Напротив, пытался учить его, как не большого, но медика, правильным действиям в экстремальных ситуациях, оказанию помощи по жизненным показаниям. Два раза повторять ничего не надо было. Я улетал  в частые командировки по Северу, находясь в состоянии относительного спокойствия, если не за здоровье, то, во всяком случае, за жизнь оставшихся в части людей, будучи уверен, что мой маленький лекарь, при необходимости, поможет, отвезет в больницу, вызовет помощь на себя.
     Запрограммированный от рождения на соблюдение во всем чистоты и порядка, он переносил это стремление и на чисто лечебные дела. Его слегка раздражало, видимо, что таблетки в прозрачных банках находятся не на одном уровне, поэтому в мое отсутствие он давал любителям часто посещать медпункт лекарства из той банки, где их было больше, чтобы выровнять «строй». Зная эту его особенность,  банки с относительно сильными препаратами я убирал в сейф. Сейчас с позиции возраста и лечебного опыта, оглядываясь назад, думаю, а ведь в этом что-то было.
     Прошло время, и наш бравый ефрейтор стал младшим, затем просто и, наконец, старшим сержантом. Теперь это продвижение вверх по лестнице военной карьеры воспринималось спокойно и с достоинством. Ничего в его поведении или отношении к своим обязанностям не изменилось. Это был надежный помошник и верный друг. Пошел к Иоське с официальным рапортом о предоставлении старшему сержанту Кандрину краткосрочного отпуска с поездкой домой на 10 суток за безупречное выполнение своих служебных обязанностей. На этот раз своих эмоций он сдержать уже не смог.
     Из дома он вернулся с письмом от отца и пирогами от мамы. Отец был невероятно горд за своего сына, он был уверен, что Генка должен был проявить себя в войсках достойно, ведь  в их породе никогда не было лоботрясов и пустозвонов, искренне благодарил меня за помощь, оказанную его сыну. Вместе мы съели мамины пироги и стали нести службу дальше.
      Вскоре произошло событие, которое в корне могло изменить мою судьбу и, следовательно, наши взаимоотношения.
     Как-то зашел наш особист и поведал, что в одной из рот проходит службу некий имярек, человек скользкий и подлый. Так вот, он написал письмо своей приятельнице, живущей в городе, что скоро будет проходить лечение в городской больнице и приглашает ее туда на свидание. Попасть в больницу с его опытом, не составит большого труда, так как провести «молодого врачишку» в части будет проще простого.
     Если бы не такое пренебрежительное отношение ко мне, крупному медицинскому светиле, то самым интересным во всей этой истории было бы узнать, как содержимое личного письма стало нашим общим с особистом достоянием. Но движимый обидой, не стал вдаваться в эти тонкие интеллигентские нюансы, поблагодарил и обещал принять контрмеры.
    Продолжение балета не заставило себя долго ждать. «Больной» объявился на следующий день с прекрасным цветом лица, но скорбным выражением на нем и сообщил мне о невыносимых болях в сердце, уже несколько дней не дающих покоя. Мною  было проделано все так, как когда-то учили, Уверен, что мой преподаватель гордился бы, увидев меня в деле. Внимательно осмотрел, прослушал и ощупал все, что только можно, сделал кардиограммы в покое и после нагрузки, после чего сообщил своему пациенту:
- Успокойтесь, у Вас все в порядке, никакой болезни нет. Это, вероятно, нервишки шалят. Попьете валерианочки, как рукой, снимет.
- Да Вы что, док, Вы в этом ничего не понимаете. Давайте мне направление в  больницу, там разберутся.
-В чем я разбираюсь, а в чем нет, мы сейчас обсуждать не будем. Это во-      первых. А во - вторых и последних, никакого направления я Вам не дам. Так что, всего хорошего.
- Да пошел ты, …..(несколько слов не для прессы)
- В трибунал очень захотелось?
- Не получится. Свидетелей нет….(дополнительно несколько слов с указанием четкого адреса)
- Вот в этом, мой дорогой, ты прав, свидетелей нет,- и со всей силой двинул
по наглой роже.
      Но я ошибся. Свидетелей оказалось сразу двое (Кандрин не в счет). Я не учел, что дверь  моего кабинета открывалась наружу в коридор, где сидело двое солдат, ожидая своей очереди к доброму доктору, у которого можно получить помощь и услышать теплые слова утешения. Могу представить их состояние, когда из дверей вылетело и у ног замерло чье-то тело.
       Нет, я не настолько силен, чтобы разбрасывать своих противников. Все получилось так эффектно, вероятно, потому, что мой оппонент, среагировав на опасность, успел слегка отклониться назад и кулак достал его в тот момент, когда хорошей точки опоры под ногами уже не было. Поэтому тело, получив первоначальное ускорение, по всем законам физики,  продолжало движение уже по воздуху, и не плотно прикрытая дверь не послужила преградой.
     Через какое-то время до меня дошел смысл происшедшего. Офицер ударил солдата. Врач ударил пациента. Ближайшее будущее рисовалось не очень красивым. Настроение было поганое. Слабым утешением служило лишь понимание того, что на Руси испокон века оскорбленное мужское достоинство восстанавливалось не в адвокатских конторах и судах.
В кабинет, постучавшись, зашел Кандрин:
-Владимир Александрович, Вы только не ходите никуда и ничего не докладывайте.
- Это ЧП. Хочу я, не хочу, но доложить об этом обязан. А, кроме того, как я буду выглядеть, когда об этом расскажет кто-то другой? Слухи все равно дойдут до командования.
- Не дойдут, и  никто другой не расскажет.
- С чего ты взял? Откуда такая уверенность?
Кандрин молчал, переминался с ноги на ногу, врать он не умел, а правду говорить не хотел. Я же, чувствуя, что здесь все не просто, был очень настойчив:
- Что ты ему сказал? Отвечай мне.
- Пообещал убить. Он поверил.
Сказано это было так тихо и спокойно,  что я тоже поверил. Убьет. Точно убьет. Из-за меня убьет. Те дисциплинарные неприятности, которые могли ожидать меня, были абсолютным пустяком по сравнению с той глыбой горя, что должна была обрушиться на этого маленького человека, вставшего на защиту своего непутевого друга. Чувствуя в глазах и  носу полный непорядок, подошел и обнял его.
-  Но ведь это же тюрьма.
- Вряд ли. В тундре только песцы найдут его тело.
- А двоих других ты тоже пообещал пришить?
- Да нет, те нормальные ребята, но на всякий случай решили придти к Вам в другой раз.
     Я не доложил. Молвы не возникло. Никто никому ничего не рассказал.  Начальство меня не вызывало.
     Потом я неоднократно прокручивал в голове этот эпизод  и задавал себе вопрос, а хватило  ли мне сил и самоотверженности поставить на кон свою жизнь ради судьбы другого человека. Я лукавил сам себе, подменяя собственными возможностями уладить конфликт полное отсутствие таковых у моего друга, оказавшегося к тому же в полном цейтноте для принятия решения. В  конечном итоге должен был признать, как бы этого мне не хотелось, что к таким поступкам еще не готов.
     Закончив службу, он уехал домой и мы какое-то время переписывались, потом переписка заглохла. Я знал, что он закончил школу и поступил в медицинское училище, потом хотел учиться дальше. У него получится. Будущим его пациентам можно только завидовать.
     Старший сержант Кандрин, ты слышишь меня? Я все помню и буду помнить до конца своих дней.






















                Бойцицы

     Слухи о внеочередном пополнении будоражили часть уже неделю. Оно еще не прибыло, но все уже давно знали, кто куда будет распределен. В именинниках ходили хозяйственная, медицинская служба и командный пункт. Остальные облизывались и с завистью на нас поглядывали.
      Мы встречали вновь прибывших, собравшись все вместе в моем кабинете. Мы – это полутораметровый  гигант - санинструктор Геннадий Кандрин, доктор  Толик Шевченко, переросший своего приятеля сантиметров на шесть, слегка поддатый зубной врач  Всеволод Михайлович Артемьев и я, их начальник, пребывавший в то время в высоком звании старшего лейтенанта.
     Пополнение предстало перед нами в лице трех девочек, совсем недавно окончивших восьмой класс и решивших собой укрепить Вооруженные Силы страны,- Лиля, Верочка и Танюша.
     Не могу сказать, что с их прибытием наша медицинская служба заметно выросла в профессиональном отношении. Нет, это было бы неправдой. Девочки совершенно ничего не знали. Там, откуда их прислали, говорили, что всему научат в части. Но порядок в медпункте, наведенный женскими руками, заметно отличался от нашего, и во всех комнатах стало намного уютней, чище и, кажется, даже светлее. Правда эта чистота сохранялась всего несколько утренних минут до прихода первых пациентов,  а вот их-то прибавилось в степени. По рядам защитников Отечества как - будто мор прошел, не было ни одного, у которого со здоровьем было бы все в порядке  и не требовало тщательного, а главное, длительного обследования. Офицеры тоже прониклись вдруг к нам любовью и постоянно стали заглядывать на огонек.
     Наши юные целительницы, советские солдаты, всенародно любовно прозванные «бойцицами», были на седьмом небе от такого внимания, цвели и пахли и без устали трудились, порхая по медпункту, как пчелки. Там, откуда их прислали, мужчин почти не было, настроение большого количества девушек, собранных в одном месте, одетых в некрасивое обмундирование  и тяжелые сапоги, было мрачное и подавленное. Отсутствие ясных видов на будущее и несоответствие ожидаемого с действительным тоже не вселяло в них достаточного оптимизма. А здесь было все, как когда-то виделось в мечтах! И не беда, что происходило это на краю Земли, где зима длится две трети года и все это время придется ходить в большуших валенках и огромном полушубке.
     Мы с Толиком принялись обучать их азам медицинской науки, без знания которых не может обходиться ни один  лекарь, независимо от его положения.
Семена разумного, доброго, вечного взошли только в двух головках из трех, да так здорово, что одна из них, Верочка, параллельно с нашим «университетом» решила окончить и обычную десятилетку, что с Божьей и нашей помощью ей удалось.
      Однажды она пришла к нам и попросила помочь написать сочинение на тему: «Бурлаки на Волге» Репина. То ли настроение у нас в тот вечер было не достаточно серьезное, то ли по какой другой причине, но основная мысль сочинения, написанного двумя молодыми людьми, по уши влюбленных в импрессионистов, выглядела, приблизительно, так: «Очень жаль, что о творчестве великого русского художника судят не по его гениальным этюдам, а, в основном, по одному из  самых бездарных его произведений,-картине «Бурлаки на Волге», где Репин, с тщательностью местечкового аптекаря развесил заплатки на их рубище...( и т.д. и т.п.)»
    Через пару дней к нам пришла заплаканная Верочка и принесла тетрадку, где стояла красная единица размером в пол-страницы, и источала яд приписка: «Отвратительно!»  Этого я оставить так не мог и отправился к директору школы.
-Объясните мне, пожалуйста, какую цель преследует написание сочинения?
-Во-первых - проверка знания предмета, во-вторых – проверка грамотности, синтаксиса и орфографии, в-третьих – обучение логично и последовательно излагать свои мысли на бумаге.
-Входит ли в этот перечень изложение собственного взгляда ученика на обсуждаемую тему?
-Об этом даже говорить не стоит, это нечто само собой подразумевающееся.
-А если мнение ученика не совпадет с общепринятым?
-На этот вопрос ответить не очень просто. Быть может, ему придется не очень сладко в этой жизни, быть может, им просто заинтересуются люди, ответственные за мораль и советское мировоззрение. Но в любом случае, ученик, имеющий  собственное мнение, достоин уважения и поощрения со стороны учителя.
-Вот полюбуйтесь на такое поощрение.
Прочитав сочинение и сопоставив с оценкой  и припиской учителя,  директор изменился в лице.
-Позвольте мне от лица школы извиниться за этот неблаговидный поступок нашего учителя.
-Уместнее были бы извинения того учителя перед учеником в  классе.
-Это я Вам обещаю.
На следующий день Верочка прибежала к нам счастливая и гордая – ее сочинение признали лучшим. Откуда росли ноги так неожиданно свалившегося  на нее успеха, не догадывалась, считая, что все и всегда в этом мире должно быть справедливым.
   Она и Танюша были нам хорошими помошницами в работе. «Гигант» Кандрин ими с удовольствием командовал, дело у них спорилось, и претензий к этому медицинскому звену у меня не было никаких. Там, откуда их прислали, и представить себе не могли, какого сокровища лишились. Иначе обстояло дело с третьей нашей девочкой, Лилей. Она была полностью поглощена решением своих личных проблем, а на все остальное просто не оставалось времени. Дело в том, что с доктором из соседней части у нее возник роман, который успешно продвигался к своему счастливому апогею – свадьбе. Сейчас она находилась вся в расстройстве, поскольку жених уже месяц пребывал в «психушке». Попал он туда целенаправленно с единственной целью – уволиться из Армии, службой в которой тяготился безмерно. Мы ему выправили соответствующие документы, «подтверждающие» факты его не совсем нормального поведения, и вот уже второй месяц его обследовали в Красноярске.
     С женихом я был знаком со времен учебы в Академии, но там у меня была своя компания, у него - своя, так что дружны мы не были и знали друг друга постольку – поскольку. Встретившись здесь, на Крайнем Севере, обрадовались и постепенно подружились.
     Из Красноярска Генка вернулся уволенным из рядов с неожиданно серьезным диагнозом «Шизофрения», который мы все отнесли к хорошим знаниям больного в области психиатрии и не меньшим его актерским способностям. Только много позже, встретив его, работающим врачом в одном из санаториев в Друскининкай, моя жена услышала слова, обращенные ко мне: «Передай Вовке, что, если его попросят помочь так же, как это он сделал для меня, пусть придумывает все, что угодно, только не заболевание психики». Было ясно, что гражданская жизнь его складывалась далеко не гладко.
      Свадьбу играли в большой квартире. Собралось много гостей.  Лиля выглядела просто ослепительно и была переполнена счастьем. Генка достойно представлял мужской род. После традиционных тостов за невесту, жениха и любовь, родителей с обеих сторон, соответствующих случаю длительных поцелуев под крики «Горько!», жених взял слово:
-К сожалению, за этим столом собрались не те, кого бы сегодня я хотел здесь видеть…»
Гости переглянулись. Думается мне, что Генка хотел сказать, что он сожалеет, что за этим столом не смогли собраться все те, кого он хотел бы увидеть в день своей свадьбы. Но что сказано, то сказано, и оно же услышано.
     И вот тут-то промелькнула крамольная мысль, а может в «психушке» не ошиблись?
    
                Машка

     Командующий Армией генерал-лейтенант Сапрыкин, обладавший недюжинной силой двухметровый русский богатырь, смотрелся на фоне строя малорослых солдат, как Гулливер в  стране лилипутов. Его любили, уважали и побаивались. В гневе он превращал в осколки обычный граненный двухлитровый графин, сжимая его одной рукой. Дорогого стоило и его знаменитое высказывание по поводу нормы спиртного, которую должен строго соблюдать каждый офицер: «Где это видано, что офицер набирается до поросячьего визга? Что это такое, когда офицера на улице подбирает милицейский патруль? Что это такое, я вас спрашиваю? Это позор Армии. Каждый из нас имеет право выпить, но надо же знать меру. Ну, принял ты свои 700(!) граммов - и баста!». Для меня такая доза намного превышала смертельную, а для него она была «своя». Виват, генерал! Настоящий командующий!
     Любимым его развлечением, да и, вероятно, всей его семьи была игра с медвежатами, которых ему  почти каждый год отлавливали в одном из подразделений нашей части, расположенном в тайге на берегу Енисея километрах в ста южнее Туруханска. Что происходило с этими медвежатами потом, через год – сдавали ли их в зоопарк, или отпускали на волю, не знаю. Знаю другое, маленький медвежонок – это не мягкий пушистый комочек, с  которым, как с котенком, можно возиться и играть, это небольшой, но очень сильный зверь со своими серьезными взглядами на жизнь и окружающих, поэтому с ним следовало быть предельно  осторожным.
     Очередного медвежонка - особу женского пола, тотчас нареченную солдатами Машкой, привезли и разместили на гарнизонной гауптвахте, предоставив ей отдельные апартаменты и дворик для прогулок. Здесь она должна была дожидаться самолета командующего, чтобы совершить воздушное путешествие в столицу Сибири.
     С ее характером первым познакомился огромный полковой пес Тайфун, вальяжно зашедший на территорию, которую всегда считал своей, но уже контролируемую медведицей. Молниеносное движение лапой, и Тайфун  по воздуху отлетел к забору, а затем, поджав хвост и повизгивая, ретировался, долго зализывал раны и никогда больше не приближался к гауптвахте, благоразумно обходя ее стороной.
     Количество желающих войти в контакт с медведицей становилось все меньше и меньше и, наконец, ручеек иссяк. А ведь ее надо было везти дальше в Новосибирск.  Машка же с каждым часом пребывания в неволе становилась все агрессивнее, атаковала любого, кто пытался приблизиться  к ней и искала малейшую возможность обрести свободу. Одна из таких  ее попыток вырваться из тюрьмы чуть, было, не закончилась трагически. Окно в  камере, как и любое тюремное окно, было забрано вертикальными железными прутьями. Медведица просунула голову между ними, молодые косточки, видать, слегка  поддались, а затем, когда голова полностью вышла наружу, встали на свое место, и Машка оказалась плотно зажатой железными прутьями. Ни туда, ни сюда. Подойти и попытаться как-то помочь ей не представлялось возможным ни с какой стороны: спереди  тебя встречала оскаленная пасть с солидными клыками, сзади - очень сильные лапы с не меньших размеров когтями.
    Прибежали ко мне, мол, док, выручай, хорошо бы Машку усыпить, чтобы  появилась возможность ее вызволить, Вдобавок ко всему она ревела так, что полковой сирене рядом делать было нечего. Легко сказать «усыпить», а  чем? Ведь такого рода медикаменты есть только у врачей - анестезиологов стационаров. Но надо было что-то делать, и, набрав полный шприц димедрола, подкрался сзади и воткнул в ее попочку всю дозу. Мало этого было или чересчур много, я не знал. Стали ждать. И наша красавица через какое-то время заснула. Теперь ее надо было поддерживать сзади, чтобы не задохнулась и не сломала себе шею, повиснув на ней всей тяжестью тела. Три человека держали ее, сменяясь каждые несколько минут, пока не разрезали и отогнули решетку. Наша девочка была спасена. Проснулась она через пару часов, попила молока и продолжила куролесить, как ни в чем не бывало. Самолет командующего был на подходе, и командиру части надо было решать, с кем  и как ее отправлять.
      Вариант отправки в сонном состоянии отпал сразу же в–первых  потому, что длительность ее сна я просто не мог рассчитать, а доставить царицу лесов к командующему спящей, это не уважать его. А если она проснется в самолете?  Об этом даже думать не хотелось. Добровольцев среди офицеров сопровождать Машку не нашлось, солдат заставить не имели права.  И тут командир вспомнил о Финкельштейне.
     Это был солдат, который дослуживал свой срок. Почему дослуживал, а не служил? Да потому, что однажды он уже служил в нашей части, но не очень удачно. У него была какая-то своя шкала действий, какие он был согласен выполнять, а какие -  нет. Но поскольку в Армии, практически, все, что ему приказывали делать, не соответствовало  шкале его согласия, тут же следовал ответ:
-Не царское это дело,- и спокойно принимал взыскание.
 Старшина Хвостенко, услышав первый раз эти слова,   ответил в той же тональности, не фальшивя: 
- Ну что ж, Прынц, воля Ваша, милости прошу во Дворец, - и указал ему в сторону гауптвахты, где с того времени Финкельштейн получил почти постоянную прописку. С легкой руки старшины,  «кликуха» прижилась и, похоже, самому инфанту  тоже нравилась, потому что при знакомстве он представлялся:
-Прынц Финкельштейн.
         Когда терпение командира иссякло полностью, он пригласил в часть трибунал, который и определил нашего Прынца на два года в дисциплинарный батальон.
         По закону, солдат, отсидевший «от звонка до звонка» в дисциплинарном батальоне, обязан вернуться в свою часть и дослужить свой срок до конца. Таким образом, Прынц снова появился в части к вящему «удовольствию» командира и старшины.  Именно о нем вспомнил наш мудрый командир. Разговор был короткий:
-У меня для тебя есть аккорд, Выполнишь - тут же поедешь домой. Согласен?
- Так точно.
- Завтра утром надо сопровождать Машку к командующему, В случае успеха поедешь домой прямо оттуда.
- В успехе можете даже не сомневаться, товарищ полковник. Разрешите идти?
     Зайдя в казарму и взяв свои вещи, Прынц прямым ходом отправился во Дворец к своей Принцессе, благо дорогу туда и расположение комнат в чертогах ему было хорошо известно. Желающих наблюдать, как дикие львы на части разорвут несчастного гладиатора, не было, и никто не мог рассказать потом о деталях их первой встречи. Поскольку я был личным врачом Машки и навещал ее несколько раз в день, наблюдая за ее поведением через глазок в двери, дорога на гауптвахту мне была открыта.    Придя туда через какое- то время после Прынца,  увидел следующую картину: Финкельштейн сидел на полу и вслух читал «Устав гарнизонной и караульной службы» (одно из немногих произведений литературы, дозволенных к чтению в военной тюрьме), а Машка лежала в метре напротив и смотрела не него, положив голову на лапы. Поразительно! Причем поражало не изменение Машкиного отношения к человеку, а та скорость, с какой оно  произошло.
      Утром из помещения гауптвахты вышел Прынц, ведя на поводке, как пуделя, нашу Машку. Та шла, полностью довольная жизнью, спокойная и умиротворенная. Периодически она поднимала голову и смотрела на своего нового друга. Без всякого понукания по аппарелям они поднялись в кузов грузовика и уехали на аэродром.
     Больше о них обоих я ничего не слышал, за исключением маленькой детали, о которой потом рассказали нам летчики самолета командующего, наблюдавшие за ними в полете через окошко в двери пилотской кабины - в самолете они спали на полу и голова Прынца лежала на грязной шерсти инфанты.
     Мы потом долго обсуждали эту, так быстро произошедшую, удивительную метаморфозу в Машкином поведении. Ни у кого не было убедительной версии. В конце концов, решили не морочить себе голову, поскольку женское мировоззрение не поддается вразумительному объяснению.




















                Замполиты

     Так сложилась жизнь, что за пятилетний период моей службы в Норильске в  части сменилось четверо заместителей командира по политической части;  была такая должность в Армии в советское время. Институт красных комиссаров, получивший путевку в жизнь одним из революционных декретов, оказался очень живуч и просуществовал до полного развала Советского Союза.
    С первым, майором Дундуковым, уважительно именуемым в солдатской среде «дядей Мишей», к сожалению, хорошо познакомиться не удалось, он уезжал из части по замене, буквально, на следующий день после моего приезда. Встретив  ночью молодого офицера с женой, измотанных  долгой и трудной дорогой, он позаботился, чтобы на ночлег нас устроили в единственно подходящим для этого на территории части месте – в кабинете командира. Позднее, по рассказам сослуживцев, составил себе портрет дяди Миши - человека честного, бескорыстного, храброго и предельно порядочного.
    Ему на смену приехал майор Засыпкин. Я проработал с ним  какое-то время, а в  памяти не осталось никакого следа, ни плохого, ни хорошего. Помнится только, что выпивоха он был приличный.
     Майора Засыпкина сменил майор Тупицин. Он отличался от своего предшественника только тем, что пил больше. Запомнилась совместная командировка в Игарку. Причина нашей совместной поездки,- гибель фельдшера,- затрагивала как мои интересы (мой подчиненный), так и замполита (серьезное нарушение воспитательной работы). Прилетели  в подразделение накануне Дня Советской милиции 9 ноября.
Причина гибели лежала на поверхности и длительного расследования не потребовала. Несчастный эскулап отправился к своему другу – местному ветеринару в гости с единственной целью – выпить и закусить в приличной и интеллигентной компании. Выпили и закусили. Раз, два… несколько. Когда кончилась очередная бутылка портвейна, ветеринар пошел в сени, где на полках в уюте и прохладе хранился его постоянно пополняемый запас. Но поскольку тяжелый хмель от употребления не очень качественных напитков ужу давал о себе знать, хозяин слегка ошибся и вместо портвейна взял настойку опия, который точно в такой же бутылке (ветеринар был хозяйственным человеком и зря тарой не разбрасывался) стоял на той же полке в ожидании своего пациента из отряда крупного рогатого скота. Разлили по стаканам (цвет напитков был абсолютно идентичный), но хозяин не торопился выпить, решив украсить стол еще одной порцией яичницы. Пока он отсутствовал, мой коллега вылил в себя весь стакан. Вернувшийся ветеринар наблюдал последние движения своего приятеля. Милиция дело быстренько закрыла (какие расследования могут быть в день банкета?) и отправилась на торжества, куда мы были приглашены тоже. Гуляли от души!
        Возвращаться в часть, расположенную на острове посреди Енисея где-то в километре от места  веселья, было не просто. Идти по глубокому снегу под пронизывающим ветром, таща на себе почти не стоящего на ногах политрабочего,- удовольствие сомнительного свойства. Но добрались.
На утро я улетал, а мой коллега по командировке решил остаться, его новые друзья обещали показать ему окрестные красоты, особо хорошо различаемые  из-за праздничного стола. Перед расставанием он попросил у меня взаймы немного денег, мотивируя тем, что накануне поиздержался, и обещал вернуть сразу же по возвращению в Норильск. На том и расстались.
     Прошел месяц, два, полгода – никаких намеков на восстановление моего финансового «статус кво». Тут должен сделать маленькое отступление., необходимое для пояснения следующего эпизода. Начальником штаба у нас был майор Рабинович, о котором ходили слухи, что он несметно богат, и на сберкнижке у него аж полмиллиона!
      Однажды во время политзанятий майор Тупицин принес газету, где было напечатано, что в СССР  впервые выплавлено миллион тон стали, и с пеной у рта стал доказывать нам, что теперь у нас металла столько же, сколько в США. Я был невероятно зол на этого болтуна за то, что он не думает возвращать мне долг, и тут же возразил ему: «В стране не может быть столько же металла, сколько в Америке, потому что мы выплавили миллион тонн только первый раз, а там уже много лет выплавляют по столько. Чтобы это было более понятным, приведу такой пример. Вот у Вас и майора Рабиновича зарплата приблизительно одинаковая, только у того на книжке полмиллиона, а Вы мне  долг в 25 рублей почти год вернуть не можете». Здоровое ржание молодых глоток заглушил конец фразы. Через 10 минут долг был возвращен, и больше наши дорожки не перекрещивались.
      Буквально, накануне моей замены я был приглашен на « офицерскую прописку» в дом нового замполита, капитана Дубины (!) Когда все уже были в хорошем настроении и я, чем-то помогая хозяйке на кухне, спросил, почему ее муж при регистрации брака не взял ее фамилию, она, молодая хохлушка, заливаясь хохотом, ответила: «Потому что моя фамилия – Горшок».















                Ергалах

          Передо мной на столе лежит фотография, на которой запечатлены два молодых человека, мужчина и женщина, во время катания на лыжах.
Изысканная фантазия фотографа разместила их около шестиметровой глыбы льда в мизансцене четкого позирования: женщина делает вид, что увидела нечто интересное в стороне и палкой указывает направление, мужчина делает вид, что внимательно туда смотрит. Снимок помечен первым июня 1962 года. Светка и я на Ергалахе во время катания на лыжах.
     В это местечко в нескольких километрах от Норильска добирались электричкой (одна или две остановки, сейчас точно не помню), потом поднимались круто в гору и там, на плато, проводили весь день, катаясь со склонов на лыжах и санях, благо крутизну спусков можно было подобрать на любой вкус. Погода в этот воскресный день стояла прекрасная – тихо, тепло и солнечно. В отличие от голой снежной тундры, природа радовала глаз наличием стволов каких-то деревьев.
 Был полярный день, солнце светило круглые сутки. Мужчины снимали с себя все, что можно, стараясь загореть всем телом, женщины подставляли солнечным лучам свои мордочки.
     Периодически в оздоровительно – развлекательных мероприятиях наступала пауза, лыжники останавливались и устраивались на отдых. Для этого использовали крест – накрест воткнутые в снег палки, на которые под углом к земле устанавливали лыжи - импровизированное ложе готово. Доставались бутерброды, термосы, разнокалиберные бутылочки; в общем, все было, как у людей. Потом отдыхали, лежа на лыжах, мужчины, подставляя солнцу то один, то другой бок, женщины – все те же лица.
     Во второй половине дня стало слегка прохладно, солнце продолжало светить, но уже не грело. Все постепенно оделись и стали собираться домой.
     Путь домой – это то, ради чего все ехали на Ергалах и забирались на высокую гору. Дело в том, что дорога домой представляла собой длинный, многокилометровый, очень широкий и пологий склон от места нашего лыжного катания до центральной улицы города, практически, в районе нашего дома. Достаточно было один раз толкнуться палками и дальше - безостановочное движение со скоростью, устраивавшей даже самую осторожную женщину.
     Люди катились в город с разговорами и смехом, попивая горячий чай из термосов и угощая им соседей, отъезжая от одной компании и подъезжая к другой, улюлюкая и перекрикиваясь. Передать словами все чувства, переполнявшие вас в этом прекрасном, бесконечно длящемся движении,  просто невозможно. Спустившись, все почему-то оглядывались назад, улыбались и вглядывались в маленькие движущиеся точки на горизонте, слегка завидуя им. Эмоций было так много, что весь вечер прошел под впечатлениями от прогулки с нескончаемыми рассказами о ней и демонстрацией своего загара.
     Ночью я проснулся от того, что услышал, как Светка стонет от боли. Встал, включил свет и обомлел. За время учебы и небольшой медицинской практики кое-что приходилось уже видеть, но такого – никогда. Светкино лицо представляло собой правильной формы сферу, в которой скорее угадывались, чем просматривались щелочки естественных отверстий. Ни носа, ни подбородка. Как маска Фантомаса, только без глаз. Зрелище было не для слабонервных. Но нас хорошо учили, чтобы сообразить,- это сильно выраженный отек, вызванный солнечным ожогом лица. Белый снег,  яркое солнце, нежная кожа лица, прямая и отраженная солнечная радиация в сочетании с неразумным стремлением моментально загореть,- сделали свое дело.
    Влажные примочки и слова утешения, что все пройдет без следа, помогли дожить до утра. Врач – дерматолог подтвердил диагноз, утешил пострадавшую тем, что она не первая с такой  хворобой была у него сегодня на приеме, и прописал более эффективные примочки, а самое главное, выдал Светке больничный лист на несколько дней; преподавать милым детям пение в школе в таком виде не представлялось возможным.
     Все это время она из дома не выходила, пока все не вернулось на круги своя, сохранив воспоминания обо всех своих страданиях в виде прекрасного горного загара  на лице с четкой белой границей на уровне шеи. Впечатления о поездке на Ерголах в нашей памяти окрасились дополнительными расцветками.
     Сегодня - первое июня 2007 года, прошло ровно 45 лет со времен тех событий. Сейчас мы живем далеко от тех мест, где в это время катаются на лыжах. Здесь большинство жителей вообще в глаза не видели снега, лежащего не земле более пары часов. Что касается солнечного ожога, то получить его в этих широтах так же просто, как и тогда, для этого даже не надо подставлять солнцу лицо специально.  За окном дикое пекло, и в доме, не останавливаясь ни на минуту, работает кондиционер.
          Передо мной на столе лежит фотография, на которой запечатлены два молодых человека, мужчина и женщина, во время катания на лыжах. Светка и я на лыжной прогулке. Ергалах. Заполярье. 1962 год.
           На душе светло и грустно.
 
    









                Иоська

     Первое время никак не мог понять, что это за готовность такая, четвертая.
Три  готовности боевой части мне были известны, а о четвертой никогда не слышал. Все кого спрашивал об этом, становились необычно серьезными и несли какую-то ахинею, причем, каждый различную.
     И лишь позднее мне объяснили, что такая  готовность касается только офицеров, находящихся в этот момент в помещении штаба, и требующая от них немедленного исчезновения из поля зрения начальника штаба. Необходимость таких действий была вызвана тем, что пребывающему в средней степени подпития майору Рабиновичу был необходим кто-то, кто мог бы в течение довольно длительного времени быть внимательным слушателем начальственных монологов. Для начала он сердито распекал попавшегося на глаза за какой-нибудь пустяковый промах, а затем сбавлял обороты и начинал учить уму – разуму, как бы прощая его, но в то же время требуя совершенно незначительную плату за свое великодушие. Степень подпития обязательно должна быть средней, потому что в легкой  Иоська, так уважительно величали его солдаты и офицеры, находился часто и ему было не до болтовни,- он на своих плечах тащил весь груз канцелярщины, сопровождающий любое, будь то военное или гражданское учреждение. В состоянии сильного подпития он просто был не в состоянии говорить вразумительно.
    В своей жизни я не часто встречал евреев, так любящих зеленого змия. Зная эту его слабость, мы часто устраивали разного рода приколы, главным героем которых не без успеха выступал наш дорогой начальник штаба. Самый простой заключался в том, что порог его кабинета снаружи  опрыскивался спиртом. Через какое-то время тот испарялся и достигал чутких ноздрей товарища майора. Что тут начиналось! В штатбе пьют! Без него! Иоська метался по кабинетам, разыскивая  нарушителей, но не с целью наказания, скорее, с желанием восстановить справедливость
     Слишком громкий и слегка напыщенный, он был добрым и очень отзывчивым человеком, и, принимая во внимание его высокие профессиональные качества, прекрасным начальником штаба. Каждый из нас знал, что в объеме войсковой жизни не существовало проблемы, которую нельзя было бы  решить с его помощью. Мы были дружны, но это не мешало  мне принимать участие во всех проделках. Я думаю, он это прекрасно понимал, поскольку слишком часто главным действующим лицом был спирт, хранящийся в медпункте.
     Однажды он купил в магазине две бутылки водки и поставил на подоконник в своем кабинете. Вечером к нему домой должны были придти сантехники устанавливать дополнительные секции отопления. По завершению работ Иоська собирался их угостить. Главный инженер срочно вызвал  меня в штаб со шприцем и длинной иглой, план уже созрел в его голове, я в данном случае был просто техническим исполнителем. Пока Иоська отсутствовал, мы иглой извлекли из бутылок четыре пятых лечебного напитка и долили водой. Дырочку в белом сургуче (тогда еще водочка упаковывалась так) заделали белым зубным дентином и бутылочки водрузили на место.
         При прощании в конце рабочего дня главный инженер упрекнул Иоську, нет, мол, чтобы друзей пригласить. Тот оправдывался, не на что приглашать, всего две бутылки на троих, смех один. На том и расстались. Я представляю лица сантехников и те слова, какие они произнесли, благодаря хозяина за «угощение»!
     Это была капля, переполнившая чашу  его терпения, и Иоська вышел на тропу войны. Обедали мы в столовой рядом с частью. Здесь с каждым вновь приехавшим офицером проводился один и тот же тест. Принеся на стол первое блюдо, он отправлялся за вторым, а в это время солидная порция соли опрокидывалась в его тарелку. Когда он сообщал об этом нам, кто-нибудь пробовал, соглашался и советовал пойти поменять, так иногда случается в системе общепита, не беда, заменят. В его отсутствие второе блюдо обильно приправлялось сахарным песком, а компот  перцем. Спокойно доев первое, наш друг принимался за второе и тут же морщил нос, слишком сладко. Ну брат, ты слишком привередлив, первое тебе соленое, второе слишком сладкое, если ты сочтешь и третье недостаточно хорошим, мы просто не  будем знать, что с тобой делать. Нормальный мужик, хлебнув компот, и убедившись, что его догадка о нашем участии в его питании более чем основательна, моментально включался в игру, ну а ненормальный…(бесконечное количество вариантов).
     Обедали вчетвером,- Иоська, главный инженер, начфин и я. Основные события стали разворачиваться после еды. Одев шапку и полушубок, я полез руками в карман за перчатками и почувствовал, как кисти погрузилась во что-то липкое, густое и кашеобразное. Да, да, я тоже сразу же подумал о том, о чем сейчас думаете вы. Вынимать руки из карманов на радость окружающим я не стал, так и пошел без перчаток, руки в карманах, а все это происходило в Норильске зимой, а, следовательно, при температуре где-то около сорока. Иоська начал говорить что-то важное, обращаясь к нам всем (другого времени и места выбрать не мог). Рук я уже не чувствовал. А мой начальник штаба на этот раз решил со всеми попрощаться за руку. Судя по его ухмылке, гадать о инициаторе этой проделки не приходилось. Сделав вид, что не заметил протянутой руки, помчался в медпункт, но уже успокоенный. Иоська переиграл. Если в кармане было то, о чем мы с вами подумали, он не протянул бы руку для пожатия. В кармане был мясной фарш.
     В тот же день Иоська вместо пайка (мяса, рыбы, сахара, масла, консервов и прочего) принес домой в рюкзаке на радость супруге двадцатикилограммовый блин от штанги, прикрытый сверху тряпками, газетами, пенопластом и прочим барахлом, создающим имитацию объема.
        Дорогие читатели, не хмурьте лбы, вот, мол, кому мы доверяем своих детей и свою безопасность. Уверяю вас, и с детьми и с безопасностью страны дело обстояло очень даже прилично, Часть прекрасно справлялась со всеми задачами, что были на нее возложены. Просто мы были очень молоды, почти что в возрасте ваших детей, да и наши командиры были не на много старше.
      Через несколько лет при расформировании нашей части мне, капитану Флеккелю и майору Рабиновичу было поручено командованием доставить знамя части  в штаб округа. Мы летели в Новосибирск, преисполненные гордостью за порученную миссию.
     Кто это говорит, что в СССР имел место антисемитизм?
     В одной из  комнатенок штаба какая-то старушка приняла у нас знамя, выписала, как в ломбарде,  квитанцию, и, не дожидаясь ухода офицеров, бросила их святыню куда-то в угол.
     Много лет я переписывался с Иоськой. Жил он теперь в Иркутске на улице Бронштейна (очень символично). Но с какого-то времени стали приходить от него письма из того же города, из дома с тем  же номером  и из того же номера квартиры. Вот только улица почему-то стала называться пятой(!) Советской.
     Что там кто-то говорил про антисемитизм?
      








                Ночевка в Верхне – Имбатском

     В сумерках зимнего дня наш маленький АН – 2 совершил посадку на лед одной из Подкаменных Тунгусок, Пилот решил заночевать здесь, в селе с необычным названием Верхне – Имбатское. Как я заметил, пилоты малой авиации на Севере стараются не летать в ночное время, а быть может им просто запрещено это делать, или все зависит от их классности, точно не знаю, но факт остается фактом, – мы приземлились и будем ночевать здесь.
     Транспорт был подан прямо к трапу,- две лошаденки, запряженные в розвальни, и мальчишки лет по четырнадцати при них. Четверо пассажиров и трое членов экипажа разместились в санях и тронулись в путь. Зима в том году была снежная, и дорога представляла собой своего рода  снежный желоб, от которого отходили ответвления к избам, расположенным вдоль края тайги, подступавшей к ним вплотную. Вечер был тихий, ветра совершенно не было, и  из трубы каждого дома вертикально в небо поднимался белый дым.
     Хозяйка «Дома приезжих» суетилась и  все причитала, мол, никто ее заранее не предупредил, что будут гости, что какой-то Митрич только водку кушать горазд, а дело совсем забросил и ей ни в чем не помогает, хорошо, что баню натопил, и что-то еще и еще. Всего сказанного запомнить было просто невозможно, но было ясно, что нам надо разместиться, потом сходить в баньку, а к тому времени наша хозяйка соберет чего-нибудь на стол.
     Господи, как же кстати была  банька! Командировка у меня было трудная, условия  работы и жизни в течение последних двух недель только с большой натяжкой можно было назвать удовлетворительными. Судя по лицам всех прилетевших, известие о баньке перед ужином всеми было принято с большим удовлетворением.
     Ничего о внешнем виде бани сказать не могу, поскольку была видна только труба, торчащая из - под снега, но внутри, куда пробрались очередным снежным желобом, было чисто, уютно и прекрасно пахло. Натоплена банька была хорошо, веники замочены – вперед, в нирвану!
     Мы блаженствовали часа два, периодически выскакивали наружу и с криком ныряли в мягкий пушистый свежий снег, возвращались обратно, и все повторялось снова. Баня, снег выше головы, глухая тайга в двух шагах, тишина и покой. Нас не покидало  ощущение абсолютного блаженства. Да что тут говорить, все равно никакими словами невозможно достоверно описать состояние души человека, находящегося в состоянии полной гармонии с природой.
Вернулись в избу. Хозяйка от порога снова начала извиняться, непонятно за что, понося все того же Митрича, и предлагала перекусить, чем Бог послал.
      Взглянув на убранство нашего скромного деревенского стола, сразу стало ясно, что по сравнению с нами на стол голубоглазому Альхену Бог не послал абсолютно ничего. Когда читаешь в книгах о гастрономических изысках в чертогах сиятельных особ или о трапезе всемирно известных гурманов в лучших ресторанах мира, понимаешь, что над созданием всего великолепия их столов трудилась целая команда высококлассных поваров и кондитеров, сопровождаемых расторопными  помошниками.
      Рассчитывать на разносолы компании из семи человек, нежданно – негаданно ввалившейся в дом, не приходилось. По собственному опыту помню, как «нежно» смотрела  жена, когда, не предупредив ее заранее, приходил домой не один. Это только в старинных поварских книгах вопрос решался до слез просто: « Если к вам нежданно нагрянули гости, не волнуйтесь, пошлите Феклу в погреб и пусть она принесет оттуда….». Приблизительно так все и выглядело в нашем случае, только богатства  этого подземелья были собраны, заготовлены, сохранены, засолены, замаринованы,  подвержены другим необходимым видам кулинарной обработки и поданы на стол всего одной парой рук этой не молодой маленькой трудолюбивой русской женщины, поскольку рассчитывать на помощь  окаянного Митрича не приходилось.
      Сейчас, по прошествии полувека, наверное, я что-нибудь забуду перечислить, прошу не обессудить, но наш стол в тот незабываемый вечер выглядел, приблизительно, так:
Рыбные закуски – малосольная стерлядь, копченая теша нельмы, вяленый осетр, горкой жареные тушки гольца и хариуса, осетровая икра.
Мясные блюда – копченые тетерев и рябчик, горячие котлеты из сохатого и очень вкусная жареная печенка с луком.
Маринованные и соленые грибочки разных сортов.
Моченые брусника и яблоки, отдельно – черемша, квашеная капуста и соленые огурцы.
Каравай свежего домашнего хлеба.
Чугунок отварной картошки.
Солидный кругляш сливочного масла прямо из сепаратора.
Большая емкость с ягодным морсом.
В перспективе нас ожидали горяченькие блины, над которыми сейчас трудилась наша хозяйка.
      Полина Матвеевна, так ее величали, пригласила за стол, извиняясь на этот раз за то, что водочки у нее нет, проклятый Митрич всю скушал. Но у нас, говоря словами классика, «с собой было». И пиршество началось.
По прошествии какого-то времени дверь отворилась и в ее проеме появился, как мы сразу поняли, тот самый мифический Митрич, чутье которого не подвело и на этот раз. Симпатичный мужичонка лет 75 с очень приятным говором, пришедший, якобы, поинтересоваться, хорошо ли он истопил баньку, был усажен за стол, и весь вечер повествовал какие-то байки «за местную жизнь». Как потом выяснилось, он был мужем нашей хозяйки, и жили они вместе более пятидесяти лет.
Спать легли поздно, много скушав и не мало выпив. Утром на знакомом нам столе стоял самовар, в глубоких тарелках лежало варение, на плите жарилась яичница с салом. Хозяйка подходила к каждому вновь появляющемуся в горнице и настоятельно рекомендовала выпить свежих сливок, по ее словам «очень оттягивает».
     Улетали  сразу после завтрака, заплатив за все - про все какие- то гроши. Каждый  пытался подарить что-то этой полюбившейся нам семье  из скудных командировочных запасов. Я поцеловал Полине Матвеевне руку и вложил в нее купленную накануне в Красноярске механическую бритву – для Митрича.
     Пилот сделал круг над селом и взял курс на Север.
     Больше я там никогда не бывал, наверное, все изменилось.
     А может быть, и нет.
















                Победитель

          Капитан Виктор Бычихин был назначен новым командиром роты в одно из наших  подразделений, расположенное на берегу Енисея километрах в двухстах южнее Туруханска. Одновременно с ним в эту же роту отправлялся старшина Засулич, уже не первый год служивший вместе с Виктором. Беседуя с ними перед отъездом, командир сказал, что обстановка в роте  очень сложная, хозяйство развалено, дисциплина отсутствует напрочь, прежний командир роты, человек мягкий и слабохарактерный, ничего сделать не смог, рота, призванная обнаруживать воздушные цели на максимальном удалении, с задачей абсолютно нет справляется. Даже проверяющие обходили роту стороной, ну кому хотелось портить общую положительную в те годы  картину армейской действительности. Я все это слышал, поскольку летел вместе с ними в роту по своим медицинским делам.
         Бычихин и старшина стояли и молча слушали эти мало радостные  слова, обещавшие им полный рот хлопот, нервотрепку и принятие далеко не простых и популярных решений. Внешне они были чем-то похожи друг на друга, крепко скроенные, ширококостные, с очень сильными руками. Капитан был чуть повыше старшины, а тот - поплотнее. От них обоих исходила какая-то аура силы и надежности.
       До Туруханска долетели из Норильска самолетом, а до места –почтовым катером. На берегу никто не встретил, но найти дорогу в роту не представляло сложности, поскольку антенны радиолокационных станций были видны не вооруженным глазом.
       В казарме никто не подал команду при виде входящих офицеров, да и не было кому подавать, дневального на месте не оказалось. Солдаты, какие-то изможденные и голодные, сидели и лежали в обмундировании и сапогах на кроватях. В воздухе клубами стоял табачный дым.
-Рота, строиться!- не громко, но четко произнес Бычихин.
-Эй, капитан, ты что тут раскомандовался,- с кровати поднимался невысокий сержант в расстегнутой гимнастерке и с сигаретой в руке.
-Кто-то же должен это делать.
-Здесь выполняются только мои команды,- с головкой у сержанта была полная беда,- был тут один, тоже пытался командовать. Так что, если хочешь сохранить здоровье, сбрось обороты.
Это он сказал напрасно.
Капитан двумя руками взял его за гимнастерку и приподнял на уровень своего роста.
-Ну что ж, командир, давай, строй роту.
-Да иди ты…
 Бычихин грохнул его спиной о стоящий сзади столб – опору казармы.  Я думал, что крыша рухнет на нас. Второго такого удара столб мог не выдержать.
Сержант молчал и дергался в воздухе.
-Я не люблю повторять.
Я ошибся. Столб выдержал и второй, более сильный удар. Третьего не понадобилось.
-Рота, строиться! – завопил сержант.
Но эта команда была  лишней. Все уже и так стояли в строю, быстро приводя себя в порядок.
-Молодец, ситуацию понял, начал сотрудничать, поэтому под трибунал не пойдешь, останешься в роте. Только погончики придется поменять, эти тебе тяжелы,- двумя пальцами легко Бычихин сорвал с его плеч сержантские погоны,- В свободное от боевых дежурств время в течение двух месяцев будешь ежедневно мыть туалеты и  чистить выгребные ямы. За качеством твоей работы будет очень пристально следить старшина. Марш в строй! Представляю вашего нового старшину. Человек он обстоятельный и серьезный. Не рекомендую раздражать его нарушением дисциплины и невыполнением  распоряжений. Знаю его не первый год и даже где-то немного побаиваюсь. А дальше у нас с вами все будет, как  в «Фанфан-Тюльпане». Я буду с удовольствием вами командовать, а вы будете с удовольствием мне подчиняться. Первое увольнение в ближайшее село будет только после обнаружения воздушной цели на максимальном удалении. Ясно? Вопросы есть? Старшина! Навести в казарме должный порядок! Разойдись!»
     Замечательная речь! Я запомнил ее слово в слово, потому что в жизни не часть приходится видеть и слышать такое впечатляющее вступление в должность.
     С несколькими молодыми лейтенантами -_начальниками радиолокационных станций, из соображений личной безопасности опасающихся лишний раз появляться в казарме, капитан пошел знакомиться в их домик. Смеясь, сообщил им, что военное положение отменяется,  можно жить по стандартам мирного времени и попросил начать серьезно готовить солдат к работе на станциях.
     Следующий его поход был в село к местному руководству. Договорились жить и работать в полном контакте, помогая друг другу, чем только возможно. В переводе это означало одностороннюю безвозмездную помощь Армии местным рыбакам средствами связи и топливом для их моторных лодок. Бычихин попросил внести в «контракт» один дополнительный, но очень важный, на его взгляд, пункт – в случае продажи в селе солдатам алкогольных напитков, будь то в магазине, или с рук, за ним остается право разорвать соглашение. Поэтому просил очень серьезно отнестись к сделке.
     Местной шпане все армейские нововведения пришлись не по душе, рушился установленный стереотип пьяной и разгульной жизни, некому стало продавать самогон в обмен на ворованное в части топливо. И решили они «вразумить» нового командира роты. Четверо мужиков встретили его по дороге из поселка в часть, на мосту через овраг
-Вашего капитана бьют!- закричал мальчонка, примчавшись в роту.
-Всем оставаться на местах! Доктор, Вам следует туда сходить, думаю, будет полно работы,- эти слова старшины были пророческими.
     Бычихина я встретил по пути, он шел, облизывая в кровь сбитые костяшки пальцев.
-А, Володя, очень кстати. Там подальше несколько человек, похоже, нуждаются в твоих услугах.
Это точно, они нуждались, даже очень, особенно тот, что лежал под мостом. Больше конфликтов не возникало. Все поняли, кто есть кто, и жизнь потихонечку вошла в свою колею.
     Командир и старшина разделили между собой весь объем работы, первый занимался качеством боевой подготовки и обслуживанием техники, на плечи второго лег весь груз забот по восстановлению разрушенного и разворованного хозяйства. Впереди маячила длинная и холодная зима.  Людям, живущим на берегу полноводной реки в огромной тайге, питаться сухим картофелем, сухим луком, сухим молоком и мясом, пролежавшим на армейских складах не известно, сколько лет, было, по мнению Засулича, просто стыдно. Все, кто имел хоть какой-нибудь охотничий навык, объединялись в группы по заготовке  дичи и мяса таежных животных, рыбаки – в рыболовецкие ватаги. Теперь вопрос о том, как использовать свободное от дежурств время, не возникал. Солдатам, отправляющимся на РЛС, расположенные вдали от жилья, старшина торжественно вручал туесочеки, не наполнив которые грибами, ягодами, черемшой или облепихой, лучше было не возвращаться.
      Все добытое богатство перерабатывалось (коптилось, солилось, замачивалось, вялилось) и   складировалось в погребе. Две коровы, полученные в селе по известному уже бартеру, исправно давали молоко, а, значит, были  сметана, творог и масло. Лица  наших защитников человечества округлились и порозовели. Жизнь явно менялась к лучшему.
          В роту зачастили всякого рода проверяющие и инспектирующие, выискивая, находя и отмечая в приказах недостатки, обрушивая справедливый гнев на голову командира роты. Где же вы были раньше, родные мои?
     Я часто приезжал в роту, наблюдая все перемены, происходящие с людьми, живущими очень далеко от цивилизации, но благодаря усилиям моих друзей, не чувствуя этой оторванности. С кормы катера, увозящего меня домой, всегда долго смотрел на двух ставших близкими мне людей, хорошо видимых на прибрежном откосе, пока их фигуры не исчезали вдали. И никогда, ни тогда, ни потом, не возникало сомнений, что именно на них, и на таких, как они, страна и держится. Да и имя одного из них было самое, что ни есть, подходящее – Виктор. Победитель.
















                Долг

    Ожидание летной погоды в одном из промежуточных аэропортов по северной трассе - занятие утомительное, скучное и плохо прогнозируемое  по времени. Но оно может превратиться в тяжелое испытание, если количество пассажиров превысит количество сидячих  мест в зале,  синоптики не пообещают в ближайшие дни никаких перемен к лучшему, а в кармане не будет ни гроша.
     Мы со Светкой возвращались из отпуска и четвертые сутки проводили в зале ожидания аэропорта Сыктывкара. На последние деньги еще позавчера были куплены чай с бутербродами.
     Должен признаться, что я вообще здорово «везучий» на всякие воздухоплавательные дела.  Почти не помню случая, чтобы мой самолет вылетал, и, соответственно,  прилетал, вовремя. Если меня в числе прочих пассажиров заводили и рассаживали в самолете согласно времени  вылета, это ничего не значило,- бессчетное количество раз в моей жизни вся процедура повторялась в обратном порядке. Авиакомпании оправдывали свои действия самыми различными причинами: погодными условиями или техническими неполадками, которые однажды испанские техники устраняли с помощью кувалды (!) на глазах у пассажиров, но я-то точно знал, в ком  кроется основная причина задержки рейса.
     Голод давал о себе знать все сильнее, ничего делать не оставалось, как попробовать одолжить денег у совершенно незнакомых людей. Вы себе представляете, как выглядел бы такой процесс где-нибудь в Берлине, Лондоне или Барселоне? А вот в Сыктывкаре первая  же семья из четырех человек, к которой я обратился с такой просьбой, оставшиеся у них 75 рублей разделила на три части и одну из них одолжила нам. Они так же, как и мы, оказались норильчанами, следовательно, возвращение долга по прибытию домой не должно было стать проблемой.
      Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
      Не успели зайти в дом и раздеться, как прибежал посыльный и сообщил, что в части объявлена тревога. Отпуск кончился, пора было начинать править службу, и я помчался с «тревожным» чемоданчиком в руке в часть. На этот раз  тревога была вызвана какими-то серьезными причинами и длилась несколько дней, а перед самым ее окончанием я получил приказ немедленно лететь с группой офицеров по всей цепочке наших подразделений.
     Дома появился более чем через месяц и только спустя какое-то время вспомнил о долге и тех людях, что выручили нас в тяжелую минуту. Купив бутылочку коньяка и сладко-соленый торт (в Норильске  все торты в те годы имели такой вкус, поскольку масло было только соленое), мы со Светкой отправились возвращать долг.
     Встретил нас совершенно незнакомый мужчина, сообщивший, что живет  в этой квартире всего несколько дней, а кто проживал в ней раньше, он не знает. Соседка сказала, что да, жили здесь такие-то, но пару недель как уехали совсем, куда-то на юг.
     Настроение было ужасное. Деньги-то были небольшие, но данное обещание обязательно вернуть, данное людям, пришедшим тебе на помощь, жгло изнутри и побуждало к дальнейшим действиям. В отделе кадров Управления Комбината, сказали, что муж с женой такие-то работали на Никелевом заводе, несколько дней назад рассчитались и уехали;  всей семье выписывались проездные документы в Мелитополь. Больше никаких сведений у них не было. И на том спасибо большое.
     Дальше путь лежал только в одно место, туда, где сходились маршруты всех людей, работавших в нашей части и обремененных трудно решаемыми проблемами,- в кабинет к Иоське, нашему начальнику штаба, который вначале накричит и обругает тебя, а затем поможет и все решит.
-Интересная для решения задача, но я не представляю с какого бока к ней подобраться. То, что проблему следует решить, это однозначно, не имеет права офицер не возвращать деньги, тем более, полученные в такой ситуации. Клюев! Кто у нас из Мелитополя?
Ефрейтор Клюев в военном делопроизводстве знал абсолютно все и обладал феноменальной памятью:
-В Волочанке служит рядовой Никулин. Если не ошибаюсь, он оттуда.
 Можно было не сомневаться, ошибки тут не было.
-Оформи приказом перевод на службу в роту управления. Чтобы завтра был здесь. Доктор, за Вами -  инструктаж, от качества которого зависит исход дела. До завтра.
     Первый вопрос, который я задал рядовому Никулину, хочет ли он  поехать в отпуск, чуть было не отправил того в глубокий нокаут. Это был обычный солдатик, тихо и незаметно тянущий свою лямку, не являющийся отличником ни боевой, ни политической, ни какой-либо другой подготовки, следовательно, и не мечтавший о заслуженном отпуске. Вопрос был для него настолько неожиданным, что даже слово «Хочу» никак не мог произнести вслух. Зато следующий вопрос, сможет ли он в родном городе отыскать только что приехавших туда людей, не вызвал у него ни малейшего сомнения. «Без проблем, и не только в городе, но и ближайших окрестностях»». Это было немаловажно, поскольку точного адреса я не знал, а такая вероятность проживания не исключалась.
     Я рассказал ему все, что знал, и очень просил приложить все усилия, чтобы найти, искренне поблагодарить и вернуть этим замечательным людям мой долг.
-Да что Вы так волнуетесь, Владимир Александрович? Все сделаю в лучшем виде, ведь вся шпана в городе, до последнего босяка, мои кореши. Мы их отыщем, даже если они будут прятаться специально. А я там могу пробыть все десять дней, или сразу должен возвращаться?
     Успокоив мелитопольского специалиста сыска, вручил ему деньги, письмо и двух мороженых осетров килограмм по двадцать. Одного, в качестве подарка, просил передать той семье, со вторым он имел право делать, что угодно.
    Ровно через 10 дней сияющий, как медный таз, рядовой Никулин вошел в кабинет, и со словами «От Вашего приятеля» передал мне письмо, после чего водрузил на стол огромную корзину груш.
-От мамы.


















 

    

                Охота.

     Охота и рыбалка в средней полосе здорово отличаются от таковых на Крайнем Севере, хотя совпадают по всем внешним сугубо специфическим признакам – присутствуют и дичь, и охотник, и оружие. Они разнятся в маленькой детали – в смысловой нагрузке, заключенной внутри самого процесса. Если в средней полосе это смена привычного стереотипа, приятное времяпрепровождение в компании друзей на лоне природы, сопровождающееся, порой, выбросом в кровь изрядной дозы адреналина, и возвращение домой при удаче триумфатором, то в Заполярье так бывает редко.       Длительные поиски добычи в тундре при довольно крепком  морозе и ветре вряд ли можно назвать приятным времяпрепровождением. Чаще всего этим приходится заниматься в одиночку, когда сил и светового времени явно не хватает для любования суровыми красотами Севера.         Совпадение только в вопросах выброса адреналина, тут этого в избытке – к чисто охотничьим эмоциям добавляется еще тревога за погоду (не налетит ли внезапно пурга) и за нежелательную встречу с белым медведем.
     Кардинальным положительным моментом северной охоты является соотношение количеств дичи и самих охотников, в средней полосе оно намного меньше единицы, на Севере – это целые числа. И самое главное, охота и рыбалка в высоких широтах – это, чаще всего, способ обеспечить себя пропитанием на долгую суровую зиму. Поэтому охотники здесь не прогуливаются, периодически балуясь ружьишком, а занимаются серьезным делом, даже если это не профессионалы. На спортивную охоту этот процесс не похож абсолютно.
     Сам я не охотник и не рыбак, но всегда с благодарностью принимал приглашения знакомых людей отправиться с ними в тундру или тайгу, на озера, реку или в море. Заранее оговорюсь, что отвечаю только за то, что видел, всякого рода объяснения передаю со слов «знатоков» этого дела, правовой части не касаюсь совершенно, поскольку не знаю ее. Здесь не будет идти речь об охотниках - профессионалах, бьющих белку в глаз, добывающих песца, соболя, горностая, равно как и морского зверя,  имеющих дело с пушниной, а следовательно, с государством. Рассказ лишь о людях, для которых охота - лишь способ несколько улучшить свою жизнь и жизнь окружающих их людей.
    За утками отправлялись на катерах в район острова Вайгач со стороны   Карского моря. В небольших заливах и прибрежной полосе утки собирались в огромные стаи для перелета в южные края. По пути к острову охотники не забывали и о собственном обеде, таща за катером длинный железный крюк, опущенный в воду. Его задача – ловить не рыбу, а  притопленную, следовательно, скрытую от глаз инспектора рыбнадзора сеть, в которой должна быть рыба. Поймав ее, останавливались, аккуратно брали столько, сколько должно было хватить на уху, и опускали сетку обратно в воду. Спасибо тебе, невольный подпольный радетель о нашем благополучии.
     Вблизи острова, где под высокими скалистыми берегами в тихих бухтах плавали сотенные стаи уток, катер разгоняли и выключали двигатели, далее он бесшумно скользил по воде, сближаясь с дичью. Трое охотники располагались на носу судна, распределив между собой зоны стрельбы. Дичи было так много, что, буквально, каждая дробинка находила цель. Иногда удавалось сделать по два дуплетных выстрела. Утки подпускали стрелков довольно близко, после выстрелов взлетали тревожно, но вскоре снова садились на воду в пределах видимости. Подбирали трофеи, добивали подранков и снова – к утиной стае. Такая охота, больше похожая на расстрел, продолжалась до тех пор, пока негласный руководитель компании не принимал решение прекратить истребление. Теперь надо было переработать добытое.
     Чаще всего потрошением и ощипыванием занимались женщины стойбищ, разбросанных по берегу, пока мы отдыхали, варили уху и обедали. Договаривались на какое-то количество птицы, что останется у них, остальное забирали и уезжали.
     Дома начиналось священнодействие с копчением. На высоком берегу у самого обрыва в землю зарывались две больших трубы, одна, что покороче,- вертикально, вторая – горизонтально на глубине первой. Получался своего рода дымоход. Иногда при отсутствии труб просто рылось два тоннеля в земле. У начала горизонтальной части раскладывался костерок из особых пород дерева, дымок естественной тягой направлялся к выходу из вертикальной трубы, где уже висели утиные тушки. Человек из года в год занимающийся этим процессом, хранил секреты составления костерка,от которого зависело качество дыма,  как государственную тайну.
        Уверяю вас, что копченая птица – очень вкусное блюдо и универсальная закуска.
    Охота на глухаря! Ваше воображение уже рисует романтические картины токовища и крадущегося к нему охотника, замирающего на одной ноге в момент окончания глухариного клекота. Нет, это было не совсем так, вернее, совсем не так.
     Как поведали «знатоки», глухари раз или два в году выходят на берег реки, дабы наполнить свои зобики мелкими камушками, помогающими им в обработке пищи. Прилетают они туда большими группами и начинают заниматься делом, соблюдая все правила безопасности – по периметру расставлены часовые на деревьях, предупреждающие о любом появлении кого-то или чего-то в лесу, в непосредственной близости. Исключалась малейшая возможность подойти к ним с суши незамеченным. Но человек, этот самый страшный на земле хищник, конечно, нашел способ подобраться к ним вплотную. Оказывается, эти чуткие и до предела осторожные птицы совершенно не реагируют на любой предмет, приближающийся  к ним с воды. Даже катера и моторные лодки, моторы которых ревут так, что мертвые приподнимаются, могли спокойно подойти на дистанцию свободного скольжения с выключенными двигателями почти до уреза воды. Ну а дальнейшую картину «охоты» не имеет смысла описывать, вам она уже знакома. Процесс переработки боровой дичи ничем не отличался от утиной.
      Глухарь, тетерев, рябчик и куропатка – это только часть охотничьих трофеев. В тайге водились сохатые, кабаны и медведи. Наиболее смелые и умелые среди нас охотники часто возвращались не с пустыми руками.
     Конечно, не все, что добывалось, подвергалось копчению, что-то солилось, вялилось, варилось и жарилось, упаковывалось в банки и заливалось маслом. По окончанию все это богатство отправлялось в погреб.
     В течение всего года ни мы, ни наши семьи, ни солдаты наших подразделений ни разу не были лишены нормальной пищи, вплоть до следующей навигации, когда корабли, направляемые к нам заботливой снабженческой рукой, доставляли очередные тонны сухих овощей, сухого молока, круп пополам с мышиным пометом  и лишенное всех вкусовых и «деловых» качеств мясо, годами перемораживаемое на складах.
     Теперь самое время подумать и попытаться ответить на вопрос:
а правомерно ли наше порицание далеко нелицеприятных действий северных охотников? Да в праве ли мы вообще судить их?















                Гвоздь
               

     Внешне он выглядел совершенно не примечательно – ниже среднего роста, крепенький, слегка косолапый, с отмороженными щеками и носом на круглом лице. Впрочем, последнее обстоятельство ни у кого на Севере не вызывает жалости,- любой пижон, не желающий опускать клапаны у шапки  и не прячущий лицо за ворот полушубка, имеет такую же физиономию. Обратил он мое внимание на себя абсолютно правильным, можно сказать, классическим изложением своих жалоб на состояние здоровья. В его медицинской книжке значилось, что рядовой Шевченко Анатолий, этого года призыва, проходит службу в караульной роте. Обычно туда отправляют солдат, не подающих никаких надежд на освоение даже простой техники и примитивной аппаратуры. Этот совсем не был похож на такового.
-Какое у Вас образование?
-Высшее.
-Кто же Вы по профессии?
-Врач(!)
     Разговорились. Окончив в Питере 3-ий медицинский (санитарно – гигиенический) институт, он тут же был призван в Армию, так как в его Alma Mater не было военной кафедры. Служить, правда, ему предстояло вместо трех только два года. Более достойного применения его знаниям отцы – командиры найти не смогли, только как в караульной роте. Служба «Через день – на ремень!» особенного его не тяготила, за исключением одного момента, повторяющегося каждый вечер за ужином. Сержант, сытно отрыгивая, приказывал: «Шеучэнко, нэси кохвий!» Этот «кохвий» ему во сне снился.
       Дальнейшая военная судьба Шеучэнко представлялась мне уже довольно отчетливо. Врачу части иметь в помошниках человека, знающего санитарию и гигиену,- да можно ли мечтать о большем?
     Организационные вопросы я уладил довольно быстро, и Толик был назначен на должность фельдшера при медпункте. Подружились мы сразу, многие взгляды на события и увлечения у нас совпадали.
     Обладая определенной культурой речи, говорил он красиво и интересно, его хотелось слушать. Однажды я получил письмо, написанное им  в одном из наших подразделений, расположенном в паре сотнях километров от базы посреди голой тундры. В нем была такая строчка: «Сегодня ходил в самоволку - залез на крышу и смотрел в сторону Норильска». Правильно говорят, что, если человек талантлив, он талантлив во всем. Толик рисовал и немного писал маслом. Я тоже люблю живопись, но рисовать не умею абсолютно, ну, не дал Бог таланта, и мне оставалось только, говоря современным языком, состоять в фан-клубе и рассматривать имеющиеся в доме несколько замечательных художественных альбомов с прекрасной полиграфией. Моя любовь к импрессионизму – целиком и полностью заслуга Толика.
     Как-то вместе мы зашли в книжный магазин на главной улице города, где в глаза сразу бросился великолепно изданный альбом произведений Гогена с девушкой, держащей в руках плод манго, на обложке. Мы тут же решили купить его и попросили молоденькую продавщицу показать альбом знаменитого художника.
-У нас нет альбома Гогена.
-Как нет? Вот же он.
-Нет, молодые люди, - с укоризной и чувством огромного превосходства произнесла продавщица,- это не Гоген, это - Стадник.
-Кто?
-Стадник
-Почему Вы так считаете, кто Вам сказал, что это Стадник?
Ее ответ проставил все точки над «i»:
-Рехлов!
     Здесь придется немного объяснить. Рабочий одного из Норильских заводов коллекционировал открытки и собрал их какое-то невероятное множество. Ну и на здоровье, миллионы людей подвержены такой страсти. Единственным отличием от других было то, что на всех его открытках было одно и то же лицо, лицо вождя мирового пролетариата. Об этой коллекции прознал какой-то местный борзописец и поместил в местной газете статейку с фотографией коллекционера. И вот тут началось!
     Один за другим стали появляться в печати различные материалы о необыкновенной любви простого рабочего к памяти великого вождя, о недостаточном внимании местных партийных и советских органов к самому коллекционеру и его необыкновенной коллекции и т.п. Тотчас в Норильске была создана постоянно действующая и регулярно обновляющаяся галерея Рехлова. Во многих  городах  страны  нашему   герою   были   предоставлены      лучшие площадки для демонстрации его коллекции. Некоторые художники, уже потерявшие всякую надежду увидеть на выставках свои картины с изображением вождя, стали присылать ему свои произведения.
     Дальше больше, наш новый Третьяков, давно перестав плавить металл и  твердо уверовав в свою значимость в культурной жизни страны, стал выступать с лекциями и давать интервью. Перестал нормально говорить, а только вещать и всеми силами подтверждать старую истину –«Умный человек старается учиться, дурак –учить».
     Так вот этот самый «знаток живописи», придя в магазин и глядя на альбом Гогена с собственной подписью художника, идущей через всю обложку, глубокомысленно произнес: «Люблю Стадника». И в самом деле, если прочесть подпись по-русски, так и получается «Стадник», а если по-французски, как подписался художник, то «Гоген». С тех пор в нашем общении с Толиком великий художник иначе, как Стадником не величался.
     Излишне говорить, что "Шеучэнко" всегда был желанным гостем в доме. Светка любила подкормить бедного солдатика. И именно в доме однажды мы завели спор, решение которого пришло только через несколько лет. Глядя на наши с женой отношения, Толик спросил:
-Саныч, как же ты живешь? Каждый  мужчина должен в чем-то не доверять своей женщине, слегка подозревать, немного ревновать, У тебя этого ничего нет. Так же не интересно, так же скучно жить. У мужика в одном месте должен быть небольшой гвоздь, чтобы все время было неудобно сидеть.
-Толик, давай вернемся к этому разговору лет через двадцать. Ты женишься, у тебя появится свой опыт семейной жизни, может что-то в твоих взглядах на эту замечательную проблему изменится. Да и просто мы будем выступать в одной весовой категории. Тогда и поговорим.
     Кто бы мог  подумать, что эти слова я вложу прямо Богу в уши. Ровно через двадцать лет Толик появился у нас дома в Москве вместе с женой и ребенком. Поздно ночью, сидя на кухне и тихо беседуя, вспомнили тот самый разговор:
-Толик, ты помнишь наш спор в Норильске? Что скажешь сейчас, как там насчет гвоздя?
Толик выпил рюмочку:
-Ты не поверишь, Саныч, полная задница гвоздей!
Через месяц они развелись.








 
                Эксперимент

      Определить истинные размеры медицинского пункта удалось только где-то в июне, когда теплый наружный воздух растопил весь снег с северной стороны здания и позволил открыть двери подсобных помещений, занесенные под самую крышу.
      В самой маленькой каптерке хранился всякий хлам, списанная физиотерапевтическая аппаратура и много прорезиненных мешков, внутри которых оказалось неисчислимое количество костылей и тростей. Создавалось впечатление, что снабженцы ошиблись адресом и этот инвентарь вместо травматологического отделения госпиталя был направлен в обычную воинскую часть.
       Что хранилось в другой каптерке, было понятно снаружи, совсем не обязательно было заходить внутрь,- стойкий запах дезинфицирующих средств распространялся вокруг. Огромные бочки с надписью «Лизол», ящики с хлорамином и прочими замечательными средствами, убивающими все живое, стояли аккуратно, как солдаты в строю.
      С замками третьей и самой большой кладовой пришлось долго возиться, но упорство и огромное желание узнать, что же хранится за столь надежно запертой дверью победило, и глазам предстало довольно просторное помещение, от пола до потолка заставленное коробками со всевозможными медицинскими препаратами, растворами, ампулами и перевязочным материалом. Этого богатства с успехом хватило бы для медицинского снабжения Армии небольшого государства.
      Мой предшественник, трагически ушедший из жизни, по рассказам знавших его людей, был нелюдим, жил в медпункте и месяцами не покидал территорию части. Видя его, направлявшегося в сторону города, солдаты шутили: «Док в самоволку пошел». Думать о том, что все это медицинское богатство собрано им по крохам, за счет неимоверно экономного ведения хозяйства, не приходилось, никакая часть не снабжается так обильно и так разнообразно. До сих пор источник этих богатств остается для меня не понятен. Но факт оставался фактом, я являлся единственным и полноправным хозяином этой медицинской пещеры Алладина.
      Создавалось впечатление, что этот одноразово сброшенный сюда и ожидающий своего часа груз, предназначался кому-то другому, но адресату по каким-то причинам не достался. Я решил не искушать судьбу и, оставив себе небольшой неприкосновенный запас, все остальное разделил на восемь частей, по числу подразделений, разбросанных по всему Таймыру и вниз по Енисею до Подкаменной Тунгуски. Почти все офицеры-фельдшера, прошедшие войну, и теперь работавшие там, люди бывалые, были несказанно удивлены такому королевскому подарку. Многие годы службы в отдаленных гарнизонах приучили их к невероятной скудности снабжения.
     Лишь один медикамент я не делил на восемь и никуда не отправлял. Он скромно стоял в углу склада в двух огромных бочках с надписью «Лизол», но при вскрытии емкостей по помещению стал распространяться до боли знакомый запах. Смущало лишь одно – цвет всемирно известной жидкости был очень необычный, ярко ультрамариновый. Решил отложить исследования продукта до более спокойных времен.
     Оно наступило намного раньше, чем предполагал. Азарт первооткрывателя и исследователя не давал спокойно жить. Необходимо было выяснить, насколько этот медикамент пригоден для внутреннего употребления, не опасен ли он для здоровья.  Было ясно одно – необходимо поступать так же, как все великие микробиологи. Все пробовать на себе. Ради человечества. Исключительно, ради него.
     Попробовал, остался жив, прием препарата в гомеопатических дозах никаких негативных последствий не вызвал. Мало того, по моему непросвещенному мнению, органолептические свойства этой,  еще не очень хорошо изученной  жидкости на много, если не во много, превосходили таковые у продукта, произведенного  местными специалистами.
     Следующий шаг состоял в попытке придать продукту благородный цвет, а точнее, лишить его всякого цвета. Используя огромный выбор медикаментов нештатной аптеки, начал экспериментально искать пути превращения ядовито синего монстра в прозрачную святую воду.
     Как вы думаете, дорогие читатели, добился молодой и целенаправленный исследователь успеха? Правильно. Мало того, что была достигнута цель эксперимента, и ультрамариновая жидкость моментально превращалась в бесцветную, она с этого самого момента становилась полезной. Секрет состоял в том, что этот эффект достигался добавлением в спирт аскорбиновой кислоты – витамина С. Реагент хранился тут же в жестяных килограммовых цилиндрах в количестве, намного превышающем необходимое.
     Теперь оставалось самое главное – клинические испытания на людях. В успехе этого этапа я уже не сомневался, поскольку был абсолютно уверен, что имею дело с подкрашенным ректификатом. Не скрою, все предыдущие научно-исследовательские шаги сопровождались самоотверженным приемом незнакомого препарата, исключительно, экспериментатором. Чего не сделаешь ради счастья людей!
     Не раскрывая всех карт, обратился к главному инженеру части, человеку единственному, кто по-доброму и с пониманием отнесся ко мне, когда я делал свои первые, невероятно трудные шаги в части. Тот, попробовав осветленный препарат, сказал, что заключительную часть исследований необходимо форсировать, и в качестве подопытного предложил использовать Ваську - начпрода, мол, тому все равно жить не хочется.
     Тут необходимо немного объяснить. Всилий был замечательный парень, простой, обаятельный с тонким пониманием юмора. Он прибыл к нам с женой, трехлетним ребенком и беременной женой. Они долго думали, оставлять ребенка или прервать беременность. В конце концов решили судьбу не искушать и добрый аист принес счастливому Ваське двух девочек. Родители были рады и озадачены одновременно. На зарплату лейтенанта семье в пять человек прожить было не легко.
     Ситуация усложнилась тем, что молодая женщина, спустя совсем немного времени, снова оказалась в интересном положении. На Васькины требования срочно прекратить это безобразие, в принципе согласилась, но сказала, что прежде должна посоветоваться со своей мамой, и  укатила куда-то в глухую деревню к родне. Советовались долго, все сроки прерывания беременности прошли, и, наконец, Васька получил поздравительную телеграмму, из которой он узнал, что их команда увеличилась сразу на четырех человек. Наш начальник продовольственной службы, тут же прозванный «Васька-семеро по лавкам», тихо сказал: «Чем так жить, лучше, не дай Бог, умереть».
     Чтобы привести его внутренний мир в согласие с жизненными реалиями, главный инженер притащил его с собой. Справедливости ради надо сказать, что Василий был не последний человек по части горячительных напитков.
После двухчасового клинического испытания стало ясно, что, во-первых, молодой ученый добился потрясающего результата в создании вкусного и полезного продукта, а, во-вторых, что эксперимент на людях надо срочно прекращать, иначе от дальнейшего контакта полутоны 96-ти градусного чистого спирта с начальником продовольственной службы части ничего не останется.
     Оставалось сделать последний шаг – скрыть успех советской науки от экономических разведок недругов. С помощью выздоравливающих солдат перекатил обе бочки в соседнюю каптерку с дезсредствами и поместил их в самую середину группы точно таких же бочек с аналогичными надписями  по бортам. Господи, как же своевременно  все было сделано!
Буквально на следующий день в медпункт пожаловала комиссия во главе с начальником штаба, майором Иосифом Рабиновичем. Цель - тщательная проверка противопожарной безопасности. Чтоб Иоська самолично проверял эту ерунду -да никогда не поверю! Скорее всего, он по - своему поздравлял  и утешал Ваську, и тот сболтнул лишнее. Сопровождал начальника штаба главный инженер части, шутками старавшийся переключить внимание высокого начальства на другие объекты. Но оно было непреклонно. Чувствовалось, что Иоська располагает достоверными сведениями о свободном обращении с медикаментами строго учета. Видимо, поэтому в медпункте были проверены все электроприборы розетки и штепселя.
        Иоська мог простить все, кроме одного – распития спиртных напитков в части….без него. Не подводящий никогда инстинкт медленно, но верно приближал его к заветной двери. Было ясно, что, если последует приказ отпереть дверь, то придется тут же попрощаться с бесценным сокровищем, поскольку в непосредственной близости  с целью интуиция не подведет бравого майора. И момент истины наступил:
-Откройте дверь.
То, что произошло сразу же после растворения врат чертога, иначе, как вмешательством посторонних сил, объяснить невозможно.
     Нас всех накрыла волна стойкого дезинфицирующего аромата. Лицо Иоськи вдруг покраснело, веки отекли, чихание, слезы и зуд всего тела дополнили картину острой аллергической реакции.
-Срочно закройте дверь!
     Тут же  на улице мне пришлось ввести ему тот комплекс препаратов, что в те времена применялись при этом недуге – хлористый кальций и димедрол. Несчастный Иоська медленно побрел в сторону штаба. Больше он такими глупостями, как проверка противопожарной безопасности объектов, не занимался никогда.
       С этого времени в моем врачебном мышлении произошел некоторый сбой – я не могу однозначно ответить на вопрос: «Острая аллергическая реакция – это хорошо, или плохо?»



 
                Танцы в Хатанге


     Одно из наших подразделений располагалось в аэропорту Хатанга, довольно крупном, по северным меркам, населенном пункте. Скорее всего, это был поселок городского типа со всей подобающей для такого случая инфраструктурой – гостиницей, кафе, клубом и т.д. Я прилетал туда каждый раз ненадолго, как правило, с группой, офицеров, оказывавших какую-то конкретную техническую помощь, и вместе с фельдшером, работавшим там постоянно, решал  свои медицинские проблемы.
      Петр Иванович, уже не молодой человек, прошедший войну в качестве фельдшера и сейчас, пребывая в невысоком звании, практически, дослуживал здесь, в этом забытом Богом месте. Тогда была тенденция увольнять в запас «неперспективных» офицеров, совершенно не заботясь о том, каким богатейшим опытом военной службы они обладали и сколько пользы приносили. Я уже не говорю о том, как сказывалась такая демобилизация на судьбах людей, все отдавших стране и не получивших от нее возможности дослужиться до минимальной пенсии в течение какой-то пары лет.
      Мой главный медицинский начальник, человек глубоко порядочный и понимающий истинную значимость для Армии такого ценного среднего медицинского звена, пытался, не без успеха, прятать этих людей по отдаленным гарнизонам, подальше от строгих принципиальных глаз столичных ревизоров. Я же, являясь их непосредственным начальником, со своей стороны, тоже старался всячески облегчить жизнь своих заслуженных подчиненных, уважительно относился к их просьбам, всегда вставал на их защиту перед начальством при возникновении неприятных ситуаций и, при возможности, подбрасывал семейные путевочки в дома отдыха или санатории. У меня таких фельдшеров, как Петр Иванович, было шесть человек, все были намного старше меня, намного опытнее и мудрее, прекрасно исполняли свои обязанности, и ко всем я испытывал очень теплые чувства. Поистине, это были мои соратники и друзья.
      В тот день, закончив все дела,  по приглашению Петра Ивановича и его жены отправились к нему домой на ужин. С Верой Михайловной я был знаком и с удовольствием ожидал встречи. В каждый мой приезд она приглашала к себе в дом и баловала всякой вкуснятиной. Господи, чего только она не делала из даров северных рек и тундры! Я даже сейчас перечислять не буду, чтобы не залиться слюной. Этот приезд не был исключением из правила.
      Еще сидя за столом, обратил внимание на то, что в гул работающего аэропорта постоянно примешивались звуки мчавшихся на полной скорости гусеничных вездеходов.
- У вас тут движение, как в большом городе.
- Это потому, что сегодня суббота. Местные съезжаются. Все  будут отдыхать. В клубе устроят танцы.
      Когда в приятной истоме мы откинулись на спинки стульев, Вера Михайловна, убирая со стола, сказала, обращаясь к мужу:
- Чего расселся? Отведи гостя в клуб на танцы.
- Так я не знаю…- начал Петр Иванович.
- Вера Михайловна, ну  какие танцы, я еле дышу.
- Вот и хорошо, растрясетесь маленько, а когда вернетесь, чайку попьем с пирожками сладкими.
     Сколько я не пытался отказаться от похода в клуб, каких только доводов  «против» не приводил, ничего не помогало. Вера Михайловна была непреклонна. В конце концов, поплелись в клуб.
     Я не могу сказать, что был принципиальным противником танцев, нет, это было не так. Учась в Ленинграде, я не только посещал танцевальные вечера, но и хорошо знал, где и когда играет оркестр под управлением Батхина, а  где  диксиленд Военно-Механического Института, или джаз Понаровского. Просто мое нежелание уходить из уютного дома на сомнительного свойства развлечения были вызваны воспоминаниями о точно таких же танцах в Туруханске. Там мне надо было "убить"  около десяти часов, ожидая АН-2 в сторону Бахты, вот и отправился в местный клуб на танцы.
    Давно требовавший ремонта клуб, напоминавший товарный склад, сдвинутые в сторону стулья зрительного зала, хрипевший динамик, с трудом исторгавший из себя совершенно непотребную музыку родоначальников современной попсы, полтора десятка мрачных девиц и пьяных парней, постоянно пытавшихся объяснить мне законы местного этикета,- все это оставило в памяти воспоминания, повторять которые не было никакого желания.
     Поселковый клуб Хатанги был, примерно, такой же архитектуры и такого же качества, что и Туруханский, но народа вокруг него было довольно много. Когда раздевались в гардеробе, обратил внимание на то, что запах в клубе совершенно не напоминает обычный запах присутственных мест глухой провинции. В воздухе отчетливо ощущался аромат хороших духов. А когда зашли в зал, то я чуть было не потерял дар речи.
      Такого количества красивых женщин, одновременно находящихся в одно и то же время в одном и том же месте, я не видел никогда. Мало того, что они были красивы, их одежда была элегантна, а обувь на высоком каблуке заставляла прикладывать усилия, чтобы оторвать взгляд от ног. Теперь стал понятен источник очаровательного аромата, доносившийся до гардероба.
     Не готовый к такому повороту событий, я стоял в растерянности в дверях, не зная, как себя вести. Когда сюда отправлялся из дома Веры Михайловны, у меня и в мыслях не было участия в танцах, так, небольшая прогулка в оздоровительных целях, перекур на клубном крылечке и через короткое время благополучное возвращение домой, к сладким пирожкам. Кроме того, моя одежда и обувь совершенно не подходили для танцевального вечера. Полевая форма офицера с портупеей через плечо и меховые унты на ногах,- что может быть более нелепым в данной ситуации.
      Но все разрешилось автоматически и прямо у дверей. Вебер. «Приглашение к танцу». В этом клубе никто не разделял этого монопольного права мужчин. Оно последовало моментально от двух совершенно очаровательных созданий сразу, как только мы  с Петром Ивановичем появились в зале. Я развел руками, указывая на свою обувь.
- Да бросьте, Вы, какие глупости!
    Как она была права! Оказалось совсем неважным, во что я был обут, что качество звуковоспроизводящей техники не на много отличалось от знакомого мне по Туруханску, что уровень музыкального мастерства исполнителей кошмарных песен желал много лучшего, и что все это происходило на краю географии - ничего не имело значения! У меня было полное ощущение, что снова нахожусь в Ленинграде в одном из прекрасных танцевальных залов города, что одет и обут, соответственно  ситуации, и что снова слышу изумительные джазовые композиции в исполнении диксиленда Военмеха. Подтверждением всему этому была красивая молодая женщина у меня в руках.  Фантастика какая-то! Нас постоянно приглашали, мы все время танцевали, и настроение было чудесное.
     В одном из перерывов вышли покурить на крыльцо:
-Ну, старый, колись, что это все значит?
     Тяжело отдуваясь после непривычных нагрузок, Петр Иванович признался, что этот поход на танцы они с женой спланировали заранее, чтобы украсить мне вечер в этой дыре. Откуда эти красавицы? А Вы что, уважаемый, газет не читаете? А куда нужно были вести тысячи тунеядок, фарцовщиц и девушек, по своему трактующих Моральный Кодекс  строителя коммунизма,  из больших городов? Вот и привезли их сюда для трудового перевоспитания на песцовые фермы, где они и трудятся. А по субботам привозят на танцы в поселок. Вот почему весь день сегодня гудели маленькие трудяги «АН-2» и, как сумасшедшие, носились вездеходы, собирая со всей округи мужчин, желающих провести время в клубе.
- Однако, Саныч, пора сваливать отсюда. Никакого продолжения нам не светит, нечего зря душу травить,- совершенно молодежным сленгом изрек почтенный Петр Иванович.
- Уверен?
- Абсолютно. Где-то через полчаса барышни начнут разъезжаться по своим местам обитания. Так что, пора топать домой. Хозяйка нас чайком побалует.
- С пирожками?
- С пирожками. Сладкими.
      

























                Купель

     Это была обычная плановая поездка старшего врача части в одно из подразделений, разбросанных на огромных площадях Русского Севера. Объем работы был знаком и мало чем отличался от такового в прошлый приезд. Сначала - врачебный осмотр всех до единого, включая и членов семей офицеров.   Затем  начиналось «самое интересное»: решение санитарно-гигиенических, противоэпидемических и прочих «…ических» проблем, а также вопросов материального обеспечения медицинским имуществом и лекарствами фельдшера подразделения. На десерт оставались вопросы  санаторно-курортного обеспечения офицеров и обязательные  занятия по санитарной подготовке. Даже простое перечисление работ, входящих в этот рутинный комплекс, сводит скулы от скуки, но деваться было некуда, без этого нормальная  здоровая жизнь  коллектива, заброшенного к черту на рога, невозможна. Можете мне поверить.
     Что касается умения оказывать помощь по жизненным показаниям себе и ближнему, то в условиях, в которых жили и служили эти люди, такие навыки были просто необходимы. В тайге, на берегу Енисея за сотни километров от ближайшего врача приходилось рассчитывать, в первую очередь, только на собственные знания и умение. А куда деться, если, не дай Бог, перелом или отморожение? На занятиях старался научить ребят использовать не табельные предметы, которых никогда под рукой нет, а то, что легко найти и применить. Пытался разрушить в их сознании некоторые неверные стереотипы. Почему-то многие считают, что при отморожениях нельзя сразу отогревать, надо это делать постепенно, не форсируя события. Объяснял, почему надо спешить и не терять ни минуты. Мол, мороз и так перекрыл сосуды, не позволяя крови  поступать туда, куда надо, ткани страдают от голода, а при таком неторопливом подходе можно вообще потерять орган. Согревать, согревать, согревать, не раздумывая, и, как можно, быстрее. Да, будет больнее, но с этим можно справиться, а вот если опоздаем с согреванием, то может наступить катастрофа. Поскольку народу в подразделениях не много, всегда было время поговорить с каждым и убедиться, что все сказанное, худо – бедно, дошло и где-то в головке  уложилось.
      Все проходило по такому сценарию и в этот раз. Самолет обычно прилетал в эти забытые Богом места не чаще одного раза в неделю. Этого времени с лихвой хватало на все мои дела. Когда через несколько дней с КП сообщили, что на экране локатора появился мой самолет, и сейчас подадут «такси в аэропорт», пошел в свой домик за вещами. Выйдя на крыльцо, увидел транспортное средство, которое должно было доставить меня к самолету.
     Это был, не понятно, каким образом сохранившийся со времен войны, трактор «Сталинец», выпускавшийся Челябинским тракторным заводом для нужд Красной Армии. Я очень хорошо помню кадры старой кинохроники, где во время парада такие машины тащили по главной площади страны тяжелые гаубицы. Почему-то они изначально были спроектированы без кабин, и трактористу чего-чего, а свежего воздуха хватало. Естественно, использовать его в таком виде в наших широтах, да еще зимой  не представлялось возможным, поэтому местные умельцы соорудили фанерную кабину, оборудовав ее внутри каким-то обогревателем. Температуру воздуха внутри кабины назвать очень теплой было нельзя, но от наружной она отличалась заметно. Изыскания по повышению внутренней температуры привели к тому, что кабину, конечно, спалили, а реставрированный вариант дверей уже не предусматривал. Видимо, новый «Главный инженер проекта» считал, что лишнее тепло лучше выпустить наружу, чем допустить повторное воспламенение среды обитания.
     Скорее всего, этот трактор был брошен здесь первыми строителями поселка, или гарнизона, официально уже не за кем не числился, но в результате своей огромной генетической надежности продолжал выполнять нехитрые, но тяжелые хозяйственные работы, отвечая добром любому, кто немного чистил его, смазывал, заправлял и, при необходимости, оказывал простые  «лечебные» услуги.
     Водитель, невысокого роста, энергичный солдатик,  подогнал «Сталинца» к крыльцу медпункта, лихо развернулся и, усадив меня в кабину, приторочил поперек дверного проема лопату.
- А это для чего?
- Ехать далеко, снег глубокий и вязкий, может понадобиться. А кроме того, буду уверен, что Вы не вывалитесь из машины, когда будем спускаться  по обрыву к реке.
- В таком случае, трогай.
     Ехать надо было несколько километров на косу, поскольку весна вступила в свои права, и самолеты уже не рисковали садиться на лед реки. В тот день было достаточно холодно и очень ветрено, но потоки холодного воздуха неслись вдоль русла реки, в том же направлении неспешно двигались и мы, поглощая километр за километром, поэтому большого неудобства от ветра не испытывали. Светило солнце, надежно урчал двигатель, «Сталинец» медленно, но верно продвигался к самолету, который унесет меня домой, и настроение было очень хорошим до того момента, когда наш трактор ухнул под лед.
     Как выяснилось, у нашей машины, наряду с бесчисленными положительными  качествами, имелось всего одно, но очень важное, отрицательное – он не умел плавать, вернее, его плавучесть была равна нулю.                Водитель отреагировал моментально и пулей вылетел из кабины, хотя, как мне помнится, капитан тонущего судна всегда считал своим святым долгом покидать его последним. На этот раз самые трогательные обязанности капитана достались мне. И хотя я тоже, как та крыса, бросился прочь, дорогу мне надежно перекрыла хорошо притороченная лопата. Трактор же, тем временем, вместе со мной благополучно ушел под воду.
     Я часто читал во многих произведениях остросюжетной литературы, что герои, попадавшие в аналогичные  экстремальные ситуации и, с Божью помощью, выбравшиеся из них, рассказывали потом, как перед глазами за доли секунды промелькнула вся жизнь. Нет, перед моими глазами жизнь не промелькнула, и ничего подобного не помню, наверное, просто не было времени, надо было что-то решить, попытаться как-то выбраться из этой западни. Распутывать крепления лопаты не было никакой возможности, подождать, когда трактор опустится на дно наледи, а потом вынырнуть,- вариант не плохой для случая, если это наледь. А если это не наледь, а Енисей, и до дна много метров, как я потом попаду в относительно небольшую полынью при сильном течении и в полном полярном одеянии?
     Наверное, «бортовой компьютер», проанализировав ситуацию, моментально выдал рекомендацию, а тело тотчас выполнило ее. Всей силой молодого организма, руками, головой и плечами я выбил фанерную крышу кабины и устремился наверх к уже еле видимому мутному светло-серому пятну полыньи, медленно уплывающему назад. Значит, мы были в Енисее, а не наледи!
Каким – то чудом удалось уцепиться за край льда и подтянуть лицо к воздуху. Выбраться наружу помог подползший  сюда водитель. Я сидел на льду после ледяной ванны, ошалелый от случившегося, и никак не мог унять бешено колотящееся сердце. Сильный ветер и мороз настойчиво напоминали, что не все кончилось, что здесь не Сочи, что снова надо принимать какие-то решения и что-то делать, чтобы остаться живым. Мокрый с головы до пят, все-таки сообразил вылить воду из унтов, не ясно каким образом удержавшихся на ногах. На секунду представил, как бы я сейчас выглядел без них. Надо было двигаться и, конечно, в обратную сторону, к теплу, к людям.
     Побежали. На самом деле это выглядело несколько иначе. По большому снегу, вдобавок взрыхленному гусеницами  славного «Сталинца», наш бег ничего общего с общепринятым представлением об этом виде передвижения не имел, но мы продвигались к цели. Хоть медленно, но продвигались. Я очень скоро покрылся ледяной коркой, и делать дополнительные движения для того, чтобы руки и ноги не превратились в лед, становилось все труднее и труднее. Помню, что в сознании доминантой стучало: «Идти,  идти, идти…» Последние сотни метров в памяти не сохранились. В конце, концов, я отключился, и уже не видел, как водитель, крича и размахивая руками, привлек внимание часового, как тот направил к нам помощь, как на руках меня принесли в часть.
    Последнее действие этой Одиссеи проходило в пекарне, где мои добросовестные ученики, помятуя все наставления, просто засунули меня в печь, где утром выпекали хлеб. Спасибо, что сообразили надеть на меня солдатское белье и стопы замотать портянками. Кто-то сообразил задвигать меня внутрь еще очень теплой печи ногами вперед, чтобы по лицу смотреть на эффект лечения. Идеальное сочетание великой силы науки и народной смекалки сделали свое. Когда вернувшийся к жизни организм стал выражать недовольство столь бесцеремонным с ним обращением, высокий врачебно-кулинарный консилиум решил, что я достаточно «пропекся» и можно извлекать. Господа офицеры, вызванные к месту воскрешения, тоже добавили кое-что внутрь, абсолютно уверенные в живительной силе рекомендуемого средства.
     Дорогие читатели, вспомните, как порой по весенней распутице мы ненароком по щиколотку проваливаемся сначала одной и тут же второй ногой в лужу, прикрытую кашей из снега и грязи, а потом  идем в присутственное место, где нет возможности сменить мокрые носки на сухие.  В последующие несколько дней чувствуем себя не комфортно, кашляем, сморкаемся и ищем по всему дому, чтобы еще закапать в нос. После всего, что произошло, я, как минимум, ожидал воспаления легких и был несказанно удивлен, проснувшись на следующее утро даже без насморка.
     Уже много позже в спокойной обстановке пытался понять, как же удалось спастись, шансов для этого  не было, практически, никаких. Тысячи раз проигрывал различные варианты поведения человека в такой ситуации. Ведь самым грозным врагом были не ледяная вода, естественная паника, или их замечательное сочетание. Сила течения и отсутствие времени на размышление - вот что было самым опасным. Опоздай на пару мгновений с решением вышибать крышу, и я никогда  не попал бы в спасительную полынью. Как это моментальное решение, единственно правильное из всех возможных пришло в голову в обстоятельствах, когда времени на обдумывание просто не было?
     Спасибо тебе, Боженька, за подсказку. Она дорогого стоила.


               





















                Санитарный рейс

     Радиограмма с просьбой срочно прислать врача в одно из наших подразделений подняла меня среди ночи, командирский «УАЗ» добросил до аэродрома, самолет «Аэрофлота»  на рассвете высадил  на летное поле Туруханска. Здесь следовало оформить санитарный рейс и лететь до места, приблизительно, километров 400 на юг. Сделать это оказалось не просто. Был воскресный день, и ни один из разлетевшихся накануне самолетов малой авиации домой еще не вернулся. Надо было ждать. К середине дня стало ясно, что раньше, чем через сутки, никто не прилетит, а там, кто знает. Это Север, тем более, весна, и погода могла измениться моментально и несколько раз в день.
- Поговорите с начальником авиаотряда - посоветовала молоденькая девчушка, дежурившая в этот день в здании аэропорта,- Его дом недалеко, может, он что-нибудь придумает.
     В доме авиатора веселье было в самом разгаре, какое-то семейное торжество справляло довольно много народа, но дело было очень серьезное, и я попросил хозяина выслушать меня. Он пригласил в дальнюю комнату, где располагался его кабинет, что уже само по себе было необычным для простой деревенской избы. Очень симпатичным было и убранство комнаты. Кроме книг и массы фотографий, запечатлевших хозяина в самые разные моменты его жизни, включая и военные годы в истребительной авиации, всюду лежали, висели и стояли различные интересные предметы, принадлежавшие ранее самолетам, кораблям и полярным станциям. Это были пропеллеры, какие-то навигационные приборы, компасы, определители влажности  и прочая, и прочая. На некоторых сохранились надписи с употреблением буквы «ять».
     Главный авиационный начальник был здорово навеселе, но имел полное право –  был его праздник в своем доме в воскресный день. Это был уже немолодой человек, изрядно облысевший, но с виду достаточно крепкий. Он внимательно все выслушал и сказал, что до завтра ничем помочь не сможет.
- Завтра может быть поздно.
- Но ведь Вам необходимо вывезти его оттуда в больницу, так?
- Да.
- Тогда придется ждать возвращения «Аннушек».
- Слишком долго, боюсь, без врачебной помощи, парнишка не справится.
- Мне кажется, доктор, что Вы не очень четко формулируете постановку задачи.
«Господи, этот пьянчужка, еще учит меня, как формулировать свои мысли. Совсем они тут дошли до ручки, что ли?»
- Вывезти Вашего страдальца в больницу я, как сказал прежде, ранее, чем завтра, не смогу. Такой ответ мотивирован тем, что Вы изначально поставили такую задачу. Но если бы она звучала, как оказание врачебной помощи пострадавшему на месте до прибытия самолета эвакуации, я бы ответил, что это сделать можно.
«Интересно, как же он мыслит и изъясняется, когда трезвый?».
- И каким же это образом, позвольте Вас спросить?
- Самолетом.
- Который прибудет завтра?
- Нет, который стоит здесь.
- Что Вы мне голову морочите?  То надо ждать до завтра, потому как самолетов нет. То лететь можно сегодня, так как самолеты есть. Так есть они, или нет?
- Самолета, которым можно вывести раненого, нет, а которым можно доставить одного доктора к пострадавшему,- такой есть!
- Так дайте команду и вперед.
- Кому давать команду, самому себе? Других пилотов нет.
     Я смотрел на этого Сталинского сокола,  не очень уверенно стоящего напротив меня и одной рукой, для верности, державшегося за спинку кресла. Никакая, даже самая либерально настроенная медкомиссия, такого пилота к полету не допустит.
- А как же медосмотр, разрешение на вылет?
- Это мои проблемы. Вы-то как сами, доктор, согласны со мной лететь? –
- Полетели. « В жизни всегда есть место подвигу!»
     Оказывается, есть такой маленький самолетик, где пассажир сидит рядом с пилотом. Если я не ошибаюсь, это «Як-12». Ждать пришлось недолго, скоро притопал пилот, и мы разместились в кабине.
- И врач  разрешил Вам лететь?
- Так жена же. Уговорил. Объяснил крайнюю необходимость полета. Тем более, только туда и обратно. Могу к сладкому успеть.
     Я смотрел на него и удивлялся. Куда хмель девался? Четкие, уверенные движения, разумная речь. Создавалась впечатление, что там, дома мне просто показалось, что летчик не в форме. Взлетели и взяли курс на юг, вверх по Енисею. При таком полете ни карта, ни компас не нужны. Держись русла реки, и второй по счету поселок на правом, высоком берегу (от нас с левой стороны), в котором будет более двух дворов  - цель нашего полета, надо садиться.
    В полете  познакомились поближе. Алексей Михайлович жил и работал на Севере не так давно, сразу же после того, как Хрущев решил, что у авиации нет будущего, и сократил огромное количество пилотов, боевых офицеров, имевших и опыт, и знания. Не было у них только одного – выслуги лет. Народное хозяйство, к сожалению, такого количества  подготовленных авиационных кадров трудоустроить не могло, и можно только представить себе, насколько тяжело и сложно складывалась судьба служивого люда, оказавшегося на улице без работы, денег и жилья.
     Алексею Михайловичу повезло. Его приятель пригласил работать на Север, где хорошая летная подготовка, технические знания и внутренняя дисциплина довольно быстро позволили ему занять достойное место в летной семье. Рассказывал он о себе скупо, приходилось, буквально, тащить из него сведения почти геройской биографии. В один прекрасный момент он замолчал и начал тихонько уводить самолет влево. Для чего он это делал, мне было непонятно, ведь воздушная дорога не шоссейная, препятствий в пределах  многих километров было не видно, но было ясно, что мы что-то хотим облететь. Я взглянул на пилота.
     Боже мой, он сладко спал. Видать, запас его внутренних сил, направленных на создание имиджа совершенно готового к полету человека в глазах, пусть родного, но все-таки официального лица, и полностью доверившегося ему пассажира, покинули этого уже немолодого и храброго человека. Мы ничего не хотели облететь, просто его руки под тяжестью тела заснувшего человека отклонили штурвал. От страха хотелось орать и трясти его, приводя в чувство, но что-то подсказывало другое решение, позволяющее скрыть от летчика тот факт, что я видел его слабость. Сильно повысив голос, стал что-то спрашивать, не глядя в его сторону, и наш воздушный лайнер стал потихоньку возвращаться на место. Алексей Михайлович более охотно стал участвовать в разговоре. Таких громко озвученных вопросов мне пришлось задать еще пару раз, пока не добрались до места.
     Поскольку время было весеннее, пилот решил посадить самолет не на лед реки, а на целину рядом с поселком. Все прошло удачно, и наш маленький воздушный труженик весело скользил  на лыжах по надежной земле. Скользил, скользил, скользил, пока какой-то забор не остановил его, что-то поломав. Я посмотрел на Алексея Михайловича, он спал с совершенно спокойным выражением лица. Это  была полностью моя вина, я был уже на месте, все внимание переключил на предстоящую встречу с тяжелым больным и совершенно забыл о той работе, которую проводил в воздухе. Я перестал быть внешним раздражителем летчика, а он полностью исчерпал свои внутренние резервы. Заниматься выяснением отношений  и  реверансами не было времени. Выпрыгнув из кабины, схватил сумки со своим имуществом и побежал в расположение части.
     Состояние пострадавшего было очень тяжелое. Не хотелось даже думать, что было бы с ним, не прилети мы сегодня и не привези все необходимое для его спасения. Остаток дня и вся ночь были и для него, и для меня очень сложными, Объединив усилия, нам  удалось стабилизировать состояние и дождаться  самолета, прибывшего за нами санитарным рейсом на следующий день в полдень. Заодно он привез и кое-что для самолета Алексея Михайловича.
     Пока носилки с раненым грузили в «Аннушку», я пошел к «Як-12», чтобы объясниться и попрощаться с Алексеем Михайловичем, поскольку ощущение собственной вины не покидало меня.
- Да будет Вам, Владимир Александрович, о какой вине идет речь? Посмотрите, как мы оба прилично справились со своими задачами: мальчишка жив, мы целы, а это,- он сделал жест в сторону самолета,- это железо. Сейчас плохое выкинем, хорошее поставим и вслед за Вами - домой. Давайте, бегите, Вам пора. Я рад нашему знакомству. Будете в Туруханске, заходите, дом, надеюсь, помните.