Борис Рябухин
Начало см. Отцовский след 1
Продолжение следует
Володя – Борису
24.05.71
Боря, здравствуй!
У меня родился сын, Максим. Я горд, хотя на душе тревога из-за нашей неустроенности. Галина с Андреем и Максимом в Крыму. Ее родители уехали обратно в Сибирь. Через месяц она переедет в Донбасс. Будем жить пока здесь, на частной квартире.
Я готовлюсь в институт, в августе буду сдавать. Будем здесь жить, пока не кончу институт, а там видно будет.
Что у тебя нового? Как твой сын? Мне все-таки интересно, почему ты его так назвал, потому что у меня тоже Андрей? Может, у тебя есть его фото? Да и ваше общее фото не мешало бы получить. Передавай большой привет Лиле.
Пиши. Обнимаю, Рябов.
Борис – Володе
1971
Здравствуй, Володя!
Поздравляю с сыном, Максимом. Интересно, мы Андрея хотели сначала назвать Максимом. Как мы все похожи! Может – родня?
Твое беспокойство неустроенностью жилья мне понятно. Я по приезде в Москву из Астрахани помотался по углам. У тетки жить в далеком пригороде трудно. Мать посылала мне по 30 рублей на квартиру. Бабки в Банном переулке не хотели связываться с молодым парнем – начнет пить, дебоширить. Зато те, кто соглашался пустить, были из трущоб или с грязным умыслом.
Помню, привела меня ночью толстая пожилая торговка в комнату, угол сдала мне. А в коммуналке другая женщина кричит:
- Каждую ночь приводит новых мужиков.
Я заволновался. Она, чай, пошла ставить, а я осмотрелся, куда попал? И бежать – ночь придется сидеть на вокзале, а утром к 9 часам на работу в Гипрохолод. Смотрю, на шкафу - большая коробка от спичек виднеется. Я таких раньше не видел. Дотянулся посмотреть, а там крупные спички и какие-то маленькие капсулы. Открыл одну – там порошок. Все успел вернуть, хозяйка с грязным горячим чайником пришла. Попили чай. В комнате две кровати. Я на одну лег, забылся сном. Очнулся ночью – она около кровати стоит. Затащила меня к себе в кровать. Я обезумел. Наверное, этого порошка в чай подсыпала. Меня спасло только то, что я, как и ты, испытываю отвращение к чужим женщинам. Всегда имел свою. Домашний. Кое-как дождался утра – и деру от этой ведьмы. У меня было пять или шесть подобных углов, пока не женился.
Не напугал я тебя, Володя. Так что, жизнь моя - не только стихи, но и проза.
Обнимаю, Борис.
Володя – Борису
28.09.71
Боря, здравствуй!
Письма твои получил, одно прислала Татьяна. Спасибо, далекий друг. Мне сейчас особенно не хватает друзей, а их у меня нет и, наверно, никогда не будет, по моим внутренним качествам, никто мне не подходит. У меня уже давно полнейшее равнодушие к жизни, все окружающее опротивело и надоело. Кругом ложь и лицемерие, продажность и подлость, воровство и пошлость. Как в твоих московских «углах». Честность и благородство канули в вечность. На первом месте процветает мещанское благополучие, урвать лишний кусок, чтобы насытить свою и без того сытую пасть. Для чего мы живем, чтобы прийти не к коммунизму, а опять к капитализму?
(Он почувствовал за десять лет вперед, куда идет страна?)
Куда делись честные люди? Каждый живет только для себя. А в Одессе настоящее возрождение капитализма – все продается и все покупается, даже дети.
Я один одинешенек среди всего этого мира, со своим дурным характером – с боязнью всего живого. Я, наверно, «похож на бога, на которого можно только молиться».
В общем, в жизни сегодняшней я ни на что не способен. Для чего же тогда жить? Зачем кончать институт, мучиться шесть лет, чтобы потом работать не по специальности, и получать меньше любого рабочего? Да я и так себе заработаю на хлеб, но зато не буду забивать себе голову всякой дрянью, а буду читать то, что меня интересует. А вообще-то меня сейчас ничто не интересует. Родителям я не нужен, у сестер – своя жизнь, жена не любит. И самому себе я тоже не нужен. Выхода для меня никакого нет и, наверно, не будет. И ничто меня больше не заинтересует, даже радио, которое я сейчас ненавижу. Если бы мог пить, наверно, пил бы каждый день. Прости, Борис за такое равнодушие ко всему. Не могу жить в этом мире.
Володя.
Борис - Володе
Без даты
Здравствуй, Володя!
Я написал венок сонетов, посвященных друзьям.
Эпиграф к ним: «О, если буду я изранен друзьями на тропе любви!»
Почему такой эпиграф? Потому что невольно что-то перенял от каждого друга, и необязательно хорошее. Венок = это пятнадцать стихов, связанных воедино. Один сонет посвящен тебе, посылаю на утверждение.
* * *
В. Рябову
Привет, доверчивый, ревнивый,
Скиталец с мягкою душой!
Лишь тот хозяин над собой,
Чей труд и жизнь неприхотливы.
Ты мог выслушивать учтиво
Рассказ нетерпеливый мой.
Мои стихи про рай земной
Умел судить неторопливо.
Несладок твой цыганский быт.
Чем он тебя вознаградит?
Доброжелательством, быть может?
Я все готов тебе отдать,
Твоим вниманьем растревожен.
Мне нежность некуда девать.
Обнимаю, Борис.
Володя – Борису
Без даты
Давно я тебе не писал, честно говоря, не хотел, мне было на все наплевать, в душе пусто и одиноко. За сонет спасибо. За два месяца получил два тяжелых душевных удара (если можно так выразиться). Какие? Я тебе написать не могу, почему, не знаю сам. Из Красного Луча я уехал в Одессу, здесь у меня, оказывается, две тетки и очень хороший двоюродный брат, моего возраста, специальность у него инженер–атомщик.
Скитаюсь с теткой по району, работаю, то столяром, то строителем, то электриком. Чуть не устроился в рыбнадзор. В общем, короче, – хочу постоянно осесть где-нибудь на берегу моря. Как только будет маломальское жилье, перевезу семью из Крыма.
С институтом в этом году сорвалось, если бы не те события, может быть, все было бы по-другому. Вот пишу и вспомнил, что адрес твой в Одессе, не знаю, сколько времени пролежит это письмо, когда я попаду в Одессу.
Тетка моя – золото, а не человек. Очень жалею, что не познакомился с ней и братом, ее сыном, раньше. У тебя – стихи, у меня – электроника. А у брата страсть – физика и защита кандидатской по физике, если, конечно, ему это удастся. Больше не могу писать. Недомерков прислал мне письмо еще в Красный Луч, я не стал ему писать, вернее, не хочу. Вот пока все.
Мой адрес: 270065, Одесса-65, ул. 25 Чапаевской дивизии, д. 10-а.
Володя – Борису
Без даты
Борис, здравствуй!
Что же ты молчишь? Или думаешь, что я уехал? Я уже давно приехал. Нет ни минуты свободной, приходится урывать время от сна. Окончательно с женой не решено, если бы ни мои дети Андрей и Максим, было гораздо все проще, я бы потерял только любимого человека. А что бы она нашла, не знаю, может быть, счастье, а может быть, горе, скорее всего – второе. Весь вопрос в детях, которых я очень люблю, и они меня любят. Это ее держит, а то бы она давно от меня ушла. Поэтому она до сих пор не может принять решение, да еще поняла, что я люблю ее по-настоящему. А я виноват в том, что не мог ей раньше этого доказать. Вот она и мечется туда-сюда и не может решиться – никуда. И я морально убит, потерять любимого человека – это я узнал, что такое. И тем, кто любит по-настоящему, мой совет – берегите свою любовь. Я ее уберечь не смог, теперь исковеркана жизнь на всю жизнь, а у меня такой характер – я всю жизнь буду думать о ней, и не смогу иметь больше ни одну женщину.
Не знаю, почему у других так все просто, а у нас очень и очень все сложно и запутано, очень трудно во всем разобраться. И когда конец всему, чтоб отдохнуть от всех мыслей? Понимаешь, Боря, я только сейчас понял, как я ее сильно люблю, и страшно боюсь ее поэтому потерять, а если это произойдет, мне ничего не нужно будет, кроме смерти. Стану бродягой, и постараюсь забыться хоть на час, на два.
Не жалею, не зову, не плачу.
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Чем-то этот стих меня тронул.
И вообще, Боря, я конченый человек, и не пиши мне слов утешения, не помогут, ничего мне сейчас не надо. Прошлое не возвращается.
(Прошлого нет!)
Единственное, что меня сейчас держит, – это дети, которым я должен помогать, чтобы между нами не произошло такого, что у меня с женой. Конечно, такой Галки я больше никогда не найду. И всех женщин буду сравнивать с ней, поэтому они мне будут противны. Близких людей у меня нет вообще, все родное и близкое осталось там. Ты только один, с кем я могу поделиться своими горестями жизни. Мне никогда не везло в жизни, видно, никогда и не повезет с моим дурным характером. Счастье только блеснуло молнией на моем пути. Что ж, как-нибудь доживу свой век с единственной целью – помогать детям, ничто меня больше не интересует, если бы ни дети, можно было бы и не жить. Кому я нужен такой: родителям (?), сестрам (?), а больше кому, может быть, только богу нужна моя душа, истерзанная и изорванная на куски. Как все надоело!
А из Подольска ответили, только на военкомат, и сообщают совсем о другом Сливкине. На радио нельзя писать, родичи ни в коем случае ничего не должны знать. В 32 года, наконец, многие жестокости в жизни с родителями для меня стали ясными. Хоть в этом стало легче на душе. Но появилась забота побольше узнать все о родном отце, о котором я, наверно, так ничего и не узнаю. Конечно, жаль. Написал в предполагаемый адрес его брата, и не знаю, сможет ли этот человек, получив мое письмо, ответить на него. В то же время я узнал, что он меня разыскивал в начале 60-х годов, но ему дали понять те, к кому он обращался, что этого делать не стоит.
И тут вдруг он получит письмо от меня. Как он на него среагирует – не знаю, а так хотелось бы, чтобы он ответил. Ладно, через месяц я буду знать точно, ответил он или нет.
Работаю с 8 до 20 с перерывом на 30 минут. Прошлый месяц не работал, нужно нагнать и послать денег Галине, все-таки ей тяжело одной, переболела гриппом в тяжелой форме, осложнение на печень. Кроме этого, сердце ни к черту – давление 80/60, женские болезни и старая болезнь почек. Не знаю, как она еще держится.
Ну, ладно, пиши: Одесса, главпочтамт, до востребования.
Большой привет жене и тете Оле.
Обнимаю, Володя.
Борис – Володе
Без даты
Здравствуй, Володя!
Под впечатлением, что у тебя нашелся родной отец, я решил послать тебе мой рассказ, который пробовал опубликовать в молодежной газете в Астрахани, когда временно работал там корреспондентом во время преддипломной практики. Рассказ маленький. Но там – правда о моем раннем детстве.
Обнимаю, Борис.
СЕРЫЙ КОСТЮМЧИК
Сегодня май. Сережа опаздывал на демонстрацию. Надевал новый серый костюм. Мать была уже готова. Маленькая, сухонькая, она смотрела на сына, единственного мужчину их семьи. И о чем-то грустил ее задумчивый взгляд. О чем?
…Сереже сшили серенький костюмчик. Первый костюм за семь лет его жизни. Бесконечно тараторя, счастливый, он примерял длинные брюки. Не короткие, на пуговицах, а длинные, на ремне. Борис чувствовал себя большим, глядя, как отсвечивают в зеркале медные пуговицы пиджака. Завтра на первомайскую демонстрацию он пойдет в новом костюме. Хорошо, что в прошлом году кончилась война, мама никогда не сшила бы ему костюма. Потому что в войну не было часто даже хлеба. А приедет папа с войны, они будут жить еще лучше. Что-то он задерживается. У соседки Вальки уже приехал. И эта конопатая девчонка хвалится блестящим орденом. А вдруг папа вернется без ордена? Сережа смутно помнит, какой он, папа, но все равно любит. Ведь все дети любят своих отцов.
Сегодня вечером опять пришел дядя Боря. Он хороший, потому что приносит леденцы. И где он их берет? Мама никогда не приносит с базара конфет. Только плохо, что при дяде Боре приходится сидеть одному в спальне. Потому что детям нечего слушать разговоры взрослых. Но до Сережи долетают обрывки разговора, и он долго над ними размышляет…
- А может, он вернется. Чем судьба не шутит? – говорит приглушенно мама.
Сережа не знает, кто «он»? Но очень хочет, чтобы он вернулся. Потому что этого хотят все люди, разговоры которых он слышал.
Дядя Боря уходил поздно.
- Завтра идем вместе на демонстрацию, - улыбнулся он.
Сережа зарделся и с важностью ответил:
- Конечно!
Мама гладила платье. Сережа до боли в щеках раздувал угли в утюге.
- Ух, ты, мой помощник! – мама посадила Сережу на колени и уткнулась носом в его курчавые белые волосы.
- Сережа, давай возьмем дядю Борю к нам жить, - предложила она.
- А папа?
- Папа наш погиб на войне.
Сережа опешил. Откуда мама вдруг догадалась, что папа погиб. Ведь она все время говорила: «Подожди, вот папа вернется, я ему расскажу…»
- Погиб, сынок, наш папа геройски погиб… И нам трудно без мужчины. У нас нет денег на дрова, на хлеб, на ботинки…
- Мама, мамочка, - еще не веря, заревел в голос Сережа, - не надо дяденьку. Теперь он вдруг понял слова: «А может, вернется». Прервав плач, он выпалил скороговоркой: - Может, вернется? Чем судьба не шутит, ма-ма!
Она гладила его голову, и слезы ее катились и жгли Сережин затылок.
- Мама, - вдруг перестал хныкать Сережа, - мама, давай… продадим мой новый костюмчик – и купим много хлеба и дров. Только не надо дяденьку. У меня есть ты и папа.
Сейчас он ненавидел дядю Борю, который захотел жить с ними вместо отца.
- Ну, не плачь. Не надо, так не надо, - мать вся съежилась и прижалась к мокрому лицу сына теплой грудью. – Ты будешь всю жизнь единственным мужчиной в нашем доме… Ну, пошли, а то мы опоздаем на демонстрацию, - заторопилась мама.
На демонстрации, как никогда в жизни Сережи, было много счастливых, празднично одетых людей. В новом сером костюмчике Сережа стоял на деревянном постаменте рядом с огромным синим глобусом, а старшеклассники с напряжением вели два велосипеда, на которых был закреплен постамент, где стоял он, первоклассник Сережа. Стоял и смотрел, как мама шла рядом с учениками в колонне демонстрантов…
Володя – Борису
Без даты
Борис, здравствуй!
Прочитал твой рассказ. Даже всплакнул. Получил и второе твое письмо.
Спасибо за информацию, только насчет библиотеки и статей мне было все известно. Я обратился к тебе только потому, что хотел узнать, есть ли возможность все это устроить, но, как видно из твоего письма, скорее всего, нет. Насчет отца, я думаю, не стоит его разыскивать, я нашел его брата, моего дядю, написал ему письмо, но ответа не получил, наверно, так и должно было быть. Достаточно для меня того, что я узнал от тетки, хотя, конечно, хотелось бы узнать больше. Ведь это тайна моих Рябовых, которые скрывали ее от меня всю свою жизнь и, наверно, никогда не узнают, что я все знаю. Да и что изменилось, что я узнал об этом? Они поэтому и скрывались от всех своих родственников, чтобы я никогда ничего не узнал. Тетка мне рассказывала, что давно, когда они были вместе, кто-то сказал отцу: «Он же тебе не родной». Так он весь побелел и чуть не убил того человека. Наверно, он меня считает родным, хоть и разная кровь. Пусть все останется по-старому.
А Галина меня не любит, это точно, и уже никогда не полюбит. Ты прав, она хорошая, и во многом я виноват, что она меня не любит. На Новый год поеду в Крым к ней, и решим вопрос, который нас мучает уже полгода, жить нам вместе или нет. И если жить, то жить придется только ради детей, на разных кроватях. Как тебе сказать, ну, что ли морально, я одинок, в душе пусто. Единственная цель – работать ради денег, какая бы не была работа, чтобы высылать семье. Хотя считай, что семьи у меня уже нет, даже если мы и будем жить вместе – все перечеркнуто, все разбито, и никакого просвета впереди. Другую женщину я уже полюбить не смогу – это будет все уже не то. И вообще, что об этом говорить?
У тебя одни взгляды на женщин, у меня другие. Да я никогда и не говорил о своих взглядах на эту тему, так как, по-моему, это сугубо личное. Сейчас я один, поэтому я тебе пишу.
Живу там же, где и работаю, отгородил угол, поставил раскладушку. И после 18.00 я – один со своими мыслями. И чтобы поменьше думать, я тебе пишу. В субботу и воскресенье бываю в Одессе, нужно постираться, помыться, узнать новости жизни (приемника у меня пока еще нет, был – подарил отцу после того, как узнал что он не отец). Получаю свою корреспонденцию. А вечерами, после работы пишу письма, или читаю диалектику, чтобы отвлечься от своих мыслей. Пишу жене, тебе, сестрам, больше писать некому.
Наконец-то добились с теткой участка 7 соток на самом берегу моря. Скоро начнем строительство, тогда свободных вечеров будет очень мало. Буду жить рядом с теткой, это пока единственный близкий мне человек, просто я ее сильно уважаю. Она вся больная, 26 лет живет с одной почкой, перенесла три очень тяжелых операции, и только благодаря тому, что в молодости была спортсменка–разрядница, летала сама на самолете, то есть была очень здорова, – она еще ходит на ногах. И еще, наверно, потому буду с ней жить, что только она одна решилась, не побоялась сказать мне всю правду. А если отец узнает, что она мне сказала, он ее убьет.
Ни в коем случае не пиши Недомеркову ничего обо мне.
Что у тебя нового? Ты почему ничего не пишешь о своей работе, ее характере. Пришли свое фото, я уже не знаю, какой ты есть. Наверное, животик отпустил? Зарядку-то хоть делаешь по утрам, не говоря уже о вечере?
Пиши. Адрес неизвестен.
Большой привет тете Оле, наверно, уже старенькая, я ее помню только по Астрахани. Поцелуй свою жену и сына, скажи, что я велел. Обнимаю, Володька.
Борис – Володе
Без даты
Здравствуй, дорогой Володя!
Работа моя сложная, много отнимает времени и сил. Попался мне начальник с бельмом в глазу. Я боюсь ему в лицо смотреть из-за этого глаза. Он сначала меня познакомил с поэтом, которому я показал свои стихи. Вроде, подружились. А потом стал давить. Я пробовал с ним поговорить по-мужски. А он мне в ответ сказал присказку. Мол, ты что, не знаешь: «Я - начальник, ты – дурак; ты – начальник, я – дурак». Наконец, я не выдержал его происков и выступил на собрании – его уволили. Поставили меня ответственным секретарем журнала. И тут я понял – хорошо ругать начальников, а когда попадаешь в их шкуру – сам становишься собакой. Но среди 20 журналов издательства, мой журнал завоевал первое место в социалистическом соревновании. Я подговорил приятеля в министерстве, чтобы он узнал, как ко мне относятся мои сотрудники – они сказали: «Сволочь!» Черт бы побрал эту работу. Говорил мне в астраханской газете главный редактор: «Боря, если хочешь стать писателем – не работай журналистом!» А я не послушал. Да больше ничего не умею.
Ну, ладно. Исхитримся.
Я недавно написал и отослал отцу стихотворение на сюжет из его нищего детства. Он меня поблагодарил за него.
Вот это стихотворение. Пока.
ЯБЛОКИ
Однажды в поисках еды
Мы в сад чужой попали.
И под деревьями плоды
В рубашку собирали.
А сад от яблок пламенел
И райским нам казался.
Но вдруг хозяин подоспел –
И я один попался.
Схватил он за уши меня,
Как зайца на охоте.
И привязал к жердям плетня,
Сорвав с меня лохмотья.
Потом в лохань насыпал соль,
Макал в тузлук крапиву
И бил с размаху. Эту боль
Я вынес терпеливо.
Я ненависть глотал, как кол,
От муки умирая…
Очнулся я, все так же гол,
За изгородью рая…
Навек стяжатели тогда
Во мне врага снискали.
Мой сын, запомни навсегда,
За что отца распяли!
Хорошо бы, если бы мы смогли отыскать твоего отца. Ты не пыли. Наберись терпения и воли. Как говорится, ищите – и обрящете.
Обнимаю, Борис.
Володя – Борису
Без даты
1.
Дорогой Боря!
Большое, очень большое тебе спасибо за твое письмо, сегодня его получил и, когда читал, ехал в автобусе, слезы выступили у меня на глазах, очень тронуло меня твое письмо, еще раз тебе спасибо, хороший ты человек все-таки, можешь глубоко понять душу чужого тебе человека. И не зря поэтому я нашел в тебе друга, настоящего друга, способного понять истерзанную душу. Твоя баллада об отце заставила проникнуться уважением к нему и состраданием к вам обоим, что вы не были вместе. Какие сюрпризы может преподнести нам еще жизнь? Мне сейчас очень тяжело, тяжело душевно и морально, я тебе всего не написал, так как не могу – это останется во мне, Галина страдает, может быть, еще больше меня, и я ничем не могу ей помочь. Не знаю, не знаю, чем у нас с ней все кончится. Если бы я ее не любил – а у нее был бы еще очень дорогой человек, – все было бы очень просто – развод. Но, что она меня не любит – это точно, и никаких шансов – на ее любовь. Хотя написала, что для нее я остался самым дорогим и душевным человеком. Нам мешают принять (вернее ей) твердое решение только дети, потому что она видит, как они меня любят, и я их люблю. Это, наверно, еще больше ее мучает, а я боюсь их потерять, так как это будет мой конец, а другого начала у меня не сможет быть, таков мой характер. Я ее прекрасно понимаю, она всей душой тянется ко мне, как к отцу детей и как к человеку. Но, как говорится, сердцу не прикажешь, насильно мил не будешь. Помириться мы с ней не сможем, так как не в чем мириться, потому что я считаю, что она передо мной не виновата, я перед ней тоже – так считает она. В общем, у нас сейчас с ней очень и очень сложные отношения. Мы с Галкой часто переписываемся, я о многом ей написал, открылся перед ней полностью, писал ей о самых сокровенных своих мыслях, как мог, так и писал. Вот тогда она мне и написала, кто я для нее (я тебе писал раньше), и даже назвала родным. А какую я видел радость в ее глазах, когда она встретила меня в Крыму, я уж, было, подумал, что у нее все хорошо, но… вышло так, что все еще больше усложнилось, более или менее разрядившаяся обстановка еще больше накалилась. Да, Борис, я многое сейчас бы отдал, лишь бы скорее был конец всему этому – вот до чего измотана моя душа.
Во всем виноват мой дурной характер и, наверно, многим мне придется еще за этот характер расплачиваться.
Галина живет в Крыму, там же, где мы жили вместе. Но смотри, ей ничего не пиши, может быть хуже. Она и так вся измучилась, милая моя Галка, и ждет не дождется, «как бы поскорее сдохнуть, чтобы избавиться от всех этих мучений». Эти ее слова для меня – нож в сердце.
Прости, Борис, не знаю, почему я тебе обо всем этом пишу. А, может, что другое? По-моему, просто ты мне стал ближе, хоть и находишься за полторы тысячи километров. Милый, хороший мой друг, наверно, не удастся тебе перетянуть к себе меня. Я дал себе слово – быть рядом с тетей, я должен быть рядом с ней – это очень больной и хороший человек, относится ко мне, как к родному сыну, я бы сказал, наверно, лучше, чем мать, хотя, может быть, у матери есть свои причины на это. Я должен построить дом для нее и для себя, участок уже добились – на самом берегу моря.
Если бы Галина согласилась сейчас приехать ко мне, я не смог бы ее привезти, так как нет жилья. Сам я ночую там же, где и работаю. Если остаюсь в Одессе, то ночую на теткиной квартире из одной комнаты, в которой уже живет четыре человека, кроме тетки. Сама тетка тоже ночует там, где работает, если я приезжаю к ней, то ночую у нее. На днях только должен прописаться в доме, который еще не построен. Работаю на денежной работе, мне сейчас особенно нужны деньги, посылаю Галке, все, сколько могу послать.
Последний месяц заработал особенно хорошо: за 10 дней – 240 руб. В феврале будет еще больше. Впервые в своей жизни я зарабатываю столько. Кстати, заработок – одна из многих причин нашего разлада, хотя она прямо мне этого не говорила. Но главная причина, конечно, не в этом. И еще я буду в Одессе потому, что отсюда ближе до Крыма, до семьи. А если мы будем жить вместе, для ее здоровья лучше жить в Одессе. Я бы, конечно, хотел жить рядом с тобой, но, когда я построю дом, я думаю и надеюсь, что ты будешь мой частый гость. Ведь был же ты уже в Одессе, и я виноват, что мы не встретились. Писал бы ты чаще – и наверняка была бы встреча. А если мы будем с Галей вместе, мы будем твои частые гости, один я приехать не смогу, я буду ездить к ним, конечно, если она мне это разрешит. На Новый год я ездил с ее разрешения.
Скажу тебе еще одну причину, тоже не главную – у нас не получилась половая жизнь, вернее, в большинстве случаев – я кончал раньше ее, я ничего не мог с собой сделать, отсюда все реже и реже – дошло до одного раза в месяц. Ей не стало нужно (она ни разу за всю жизнь не попросила сама) – для меня это первая и последняя женщина. Я сдерживал себя, боясь ранить ее душу неоконченным актом, а тем более ложась в кровать и, видя перед собой спину жены, все желание пропадало. Короче, я только сейчас понял, что мы не умели это делать по настоящему, так как откуда нам это знать. Недавно я прочитал статью в «Здоровье» и кое-что понял, но уже поздно. И понял главное – я не знаю, как себя вести с женщиной в этом случае. Может, поэтому она меня и разлюбила. У неё ко мне полное безразличие в этом отношении. А она мне написала, что мы не жили, а чахли. Извини меня, Боря, за мою откровенность, обычно об этом не говорят, это называется личной жизнью, но ты сам меня вызвал на откровенность. Недавно я ей об этом написал, только еще откровенней, потому что мне показалось, что она считает меня неполноценным. Не бывает дня, а может, и часа, чтобы я не думал о ней, она мне снится ночами, я очень боюсь ее потерять, даже зная, что она меня не любит. То, что мы с ней пережили, – не забывается, она сама сказала – прошлое не выкинешь. Я ей дал полную свободу, как хочет, пусть так и живет, я ничего от нее не требую, я просто ее очень люблю.
Извини меня, Боря, за мою откровенность, но кругом четыре стены и гнетущая тишина, вот что мне осталось. Тетя и никто из родных и окружающих об этом ничего не знают, они знают, что у нас «все хорошо». Мысли одолевают меня, поэтому я тебе и пишу. Разреши быть всегда с тобой откровенным, раньше я не мог, так как мы с Галей письма друг от друга не прятали, а откровенными не были до конца. Сейчас мне все равно.
Пиши. Как здоровье? Хотелось бы увидеть, какой ты сейчас, хотя бы на фото.
Обнимаю, Вова.
Большой привет жене и тете Оле.
2.
Боря!
Это второе письмо из двух, которые ты получишь сразу, очень прошу тебя не читай его, прочитай сначала другое. Написал тебе письмо, которое ты должен уже прочитать, потом написал жене, если она мне еще жена, и решил написать тебе обо всем, о самом главном. Мне теперь все равно, о том, о чем я тебе напишу, никто не будет знать, даже Галка, так я решил, почему у меня хватило духу написать – не знаю, пока могу держать ручку, пока не дрогнет рука, то, что она будет писать, буду писать.
Из первого письма ты уже должен понять кое-что в наших отношениях. Я не знаю, как ты поймешь и что ты поймешь, но уж раз я решил, знай все.
Ты знаешь, я жил в Донбассе. Вот там все и началось, а впрочем, может, раньше, конечно, раньше, но удар, жестокий удар был в Донбассе, ты уже прочитал, что у нас не ладилась личная жизнь. На это много повлияли болезни жены и материальные недостатки. Она часто болела, болела по-женски. Я ради ее здоровья бросил все в Братске и поехал в Крым, не думая ни о чем, только о ее здоровье. Но когда мы туда приехали, я понял, что жить там долго нам нельзя – никаких условий. Я поехал в Донбасс, там было немного лучше, и хотел сразу же привезти их. Но когда она ко мне туда приезжала, ей сделалось плохо, она попросила остаться на зиму в Крыму. Я согласился. Потом ездил я к ним, весной она приезжала еще раз с детьми и попросила еще побыть в Крыму, через дорогу – поле клубники, хотела ею подлечиться.
А я чувствовал наш разлад. Все началось еще в Братске, но ничему не придавал значения, я ее ждал, думал, что все пройдет и наладится, ждал физически. Но теперь я понял, что был виноват в том, что боялся ей показать свою любовь, что чего-то ждал.
Нужно было быть более внимательным, больше ласки, а я наоборот сдерживал себя, и не видел, чего она хочет. У неё такой характер – сама ничего никогда не скажет. Она только вдруг ни с того, ни с сего, ссорилась со мной из-за пустяков, говорила, что меня не любит, и все что угодно могла мне наговорить обидного. Я, конечно, переживал, что-то говорил, потом вроде все налаживалось, потом все повторялось сначала. Я все это относил к материальным недостаткам и все надеялся, что у нас все наладится.
У меня и в мыслях не было того, что в июне прошлого года она написала мне в письме, которое я храню до сих пор.
(Наташа моему Андрею тоже написала письмо с укорами, которое все разрушило – и они разошлись, и мой внук тоже остался полусиротой, безотцовщиной.)
Это было очень жестокое письмо. Она писала, что любит другого человека, что ждет от него ребенка и что, когда я получу письмо, ее не будет в Поляне, где она сейчас живет.
Она уехала с ним, и просила, чтобы я ее не разыскивал. Что я очень хороший человек, но она больше не может жить со мной. Что оформим развод и алиментов ей не надо. А мои вещи она мне выслала. Прочитал его – и у меня что-то внутри оборвалось, и я потерял сознание. А когда очнулся, почувствовал сильную боль в сердце, я не мог сдвинуться с места. Я еще раз перечитал письмо. И не поверил. Что только я ни передумал в тот день и в ту ночь.
У меня совершенно пропал аппетит. Я ничего не ел три дня, пока не добрался до Поляны. Последние километры я шел пешком, так как не попал на автобус. И до самого дома не знал, там она или не там.
Но она была там, я вошел в комнату, она сидела на диване и безразлично смотрела на меня. Я без сил плюхнулся на стул. Максим увидел меня и бросился мне на шею, я его обнял, и сидел, и не мог говорить. Я обрадовался, что в письме неправда, но это длилось недолго.
Она мне сразу сказала всю правду: она любит другого, и что испытала с ним настоящее счастье, она спала с ним. Что она ни в чем меня не винит, что я очень хороший человек, но она не может со мной жить. Я онемел, я не смог говорить, я ждал, что она скажет, что все это неправда, но этого не произошло. Кто-то пришел, она выбежала, ее долго не было. Максим попросил попить, я открыл шкаф, чтобы взять стакан, и взгляд мой упал на пачку контрацептивов. Я ее открыл – начата, мы никогда ими не пользовались. Все оказалось правдой.
Ворох мыслей пролетел у меня в голове, и осталась одна – все простить, не потерять. А первой мыслью было – повеситься, но рядом был Максим, и что интересно – он молчал, хотя большой говорун. Так она и застала меня, вернувшись, с Максимом. Я сказал, что детей заберу, пойду на что угодно, но оставлю ее без детей. Она сказала: одно ее слово на суде – и у меня ничего не получится. В общем, пробыв несколько дней, я уехал, так как она просила ее оставить одну – собраться с мыслями. Но мне сказала, что для меня она может быть только сестрой, что, может быть, у нее все перегорит, так как я умолял ее остаться со мной. На прощание меня поцеловала и заплакала.
Я уехал, стал много ей писать, она мне отвечала тоже. Она мне писала, что она всеми силами старалась сохранить нашу любовь, но не получилось, что я своим равнодушием к жизни, своим всегда угрюмым и мертвенным видом убил в ней все. А здесь подвернулся человек, у которого живой ум. Сама жизнь в нем кипит, она мыслями и сердцем стремилась к нему. Он не хотел ее, она сама бегала за ним, и любит его больше жизни. И, если бы не дети, мы бы давно были врозь, что ко мне у неё осталась только жалость, гнетущая жалость, что я не человек, а бог, на которого можно только молиться.
Я очень много ей писал, откуда только находились слова, но я понял, что я ее люблю и не смогу без нее жить. Я ей все простил, много передумав, я понял, что виноват во всем я, не смог сохранить нашу любовь. В каждом следующем ее письме я чувствовал, что у неё что-то осталось ко мне, а однажды она даже назвала меня родным. Но самое главное, она не может себе простить, она считает себя непорядочной женой.
Что дальше? Дальше еще сложней. Она увидела его плохие стороны, кое в чем разочаровалась в нем. Но с ним встречается до сих пор, так как он теперь ходит за ней по пятам, сватал ее. Она хочет жить со мной, я для нее самый душевный и дорогой человек, в каждом письме пишет, чтобы я простил ее. И в то же время пишет, что никогда не сможет простить себе, что в этом вся соль, что душой тянется ко мне, и в то же время пишет, что мы не жили, а чахли.
А после нашей новогодней встречи, которой сначала очень обрадовалась и сказала, что стало легко на душе. Но вдруг у нее произошла вспышка, и она сказала, чтобы я уехал. А в письме написала, что она поняла, что я мщу ей молча, и буду по капле пить кровь ее, пока она не сдохнет. А в конце – прости за грубое письмо, ты для меня все еще очень дорог. А я только и мечтаю о том, чтобы хоть видеть ее и ребят, мне этого хватило бы, я готов всю свою кровь отдать ей, лишь бы ей было хорошо. Я согласился, чтобы она с ним жила, вышла за него замуж, в общем, так, как ей хочется. Но она до сих пор не может решить, и поэтому страшно мучается, написала мне, что она долго не проживет.
Все, Боря, я бы мог тебе написать и в три раза больше, но уже не могу, не знаю, что ты из всего этого поймешь. И я не знаю, что у нас будет дальше, хотя она мне и написала, что спасибо за то, что я ее люблю. Ладно, подумай лучше, может, ты что-нибудь поймешь, а потом мне напиши. Вова.
Володя – Борису
Без даты
Борис, здравствуй!
Получил оба твоих письма, первое не изорвал, но не стал читать, пока не получил второе. Пишу сразу, я с тобой во многом не согласен и почти все мне было ясно раньше. Ты прав – мы должны жить вместе, я прилагаю все усилия, чтобы это сделать, уже давно, но пока ничего не получается. От измены лекарство измена – старая истина, и мне она не подходит. Но я знаю только одно: раз Галина решилась изменить мне, на это были очень веские причины. Я во всем виноват, и мне все исправлять, а не делать еще хуже. Моя измена – это крах нашей семьи. И еще – я не смогу распылять свои чувства, а не вовсе из-за недостатка мужества. Если бы я хотел, я уже давно изменил. У тебя не было первого чувства (то есть ты имел первую женщину, не любя), и тебе трудно понять, что это такое – я брезгую другими женщинами. Если полюблю во второй раз, тогда, может, будет все по-другому.
И еще – я жене простил все, так зачем же мне изменять, чтобы еще усложнить наши налаживающиеся отношения. Что пережил я – чепуха, по сравнению с тем, что выдержала Галина (она пьет валокордин). Я ей давал полную свободу вплоть до развода, но она решила остаться со мной, не знаю почему, но скорее всего ради детей. Она стремится ко мне всей душой, но ее поступок мешает ей это сделать, хоть и главная вина – моя. Ее убило мое равнодушие к жизни, вечно угрюмый и скучный вид, и еще сыграли роль вечно преследующие нас материальные недостатки, мой дурной характер всегда меня мучил и мучает. Мы тоже читали много книжек еще в Братске, и довольно откровенных, в одной какого-то немецкого профессора даже описывалось 32 способа.
Но книжки – одно, а жизнь – другое. И никакие «шедевры» не помогут, нужно иметь свою голову на плечах, книжки могут только запутать. «Есть бездна вещей, которых мы просто не знаем, и еще больше таких, которые знаем дурно, бессвязно, отрывочно, даже ложно. И эти-то ложные сведения еще больше нас останавливают и сбивают, чем те, которых мы совсем не знаем». «Шедевры» буду читать на старости лет, сейчас просто нет времени.
В своем развитии я, может быть, и остановился, но только в техническом, а не в духовном. И вообще, Борис, ты меня прости, но из этих двух писем я понял – не надо показывать себя прожженным знатоком жизни, нужно в чем-то сомневаться. А вот предыдущее письмо твое, которое заставило меня быть откровенным, тронуло меня до слез.
Я во многом завидую тебе, но во многом и не соглашаюсь. И мне очень жаль тебя, что ты не знаешь, что такое любить, этим ты наполовину, а может, и больше, обкрадываешь свою жизнь. Я очень тебе благодарен, что ты во многом стараешься мне помочь, я знаю – это от души, но ты не понял до конца мою душу. Я – конченый человек уже давно, с тех пор, как возник у меня вопрос: почему Я есть Я, которого ты так и не понял? Когда я стану человеком, я не знаю. Но Галина дала мне толчок к тому, чтобы стать им. И еще, всю жизнь для меня чистая совесть – самая лучшая подушка. У меня никогда не было тайн от жены. И ее страдания – это мои мучения, я мучаюсь только от того, что она мучается, и никогда не смогу покривить душой. И все-таки, Борис, потерять друга, любимого человека – это оторвать кусок мяса от сердца, горячий, кровавый, это я знаю.
Прости, Борис, я уже не могу ни о чем думать, не могу излагать свои мысли, у меня, наверно, скоро голова лопнет, столько всего передумано за это время. Пиши, прошу, откровенно.
Обнимаю, Володя.
И больные думы растревожив,
Вдруг поймешь, что сам всему виной…
Хочется быть чистым и хорошим
Нашей тихой северной весной.
Володя – Борису
Без даты
Борис, здравствуй!
Молчишь! Обиделся! Прости!
Все-таки ты один, с кем я могу разговаривать откровенно, ты один мне друг, который может как-то понять меня, «вся жизнь – безумье, вред и хаос, не получая, отдаем…». «Ах, не знать бы пробужденья, не рождаться бы такому, обреченному на муки с первых дней до погребенья». Прости, Борис, расплакался я перед тобой, слабый у меня характер, женский, могу только плакать, как женщина. Был бы ты здесь, может быть, многое бы понял, что творится со мной, потому что я сам не могу этого понять. Жена в последнем письме написала, что врачи обнаружили у нее какую-то серьезную болезнь сердца, что организм до 40 лет может с ней бороться, а после все бесполезно, только операция может вернуть жизнь. Ей об этом не сказали, а проболталась знакомая. И мне так нехорошо стало, когда конец всему, что еще преподнесет мне судьба, мне уже все равно, ничего не хочется, ничего не нужно. Жена написала еще: мы можем изменять друг друга сколько угодно, но я поняла, что детям изменить нам невозможно, потому что мы оба любим их. Значит, она, наверно, изменяет мне до сих пор. Но дети, и ее болезнь…
Эх, Борис, Борис, у каждого свое горе и радости, у одного больше, у другого меньше. Но зачем эта жестокость, она просит, чтобы я меньше писал и не писал на конверте обратный адрес, чтобы не знали люди, что муж пишет жене. А тот, другой, живет в двадцати шагах от ее дома. Пишет, что как-то смотрели фото, и Максим выбрал все мои и долго с ними не расставался. Стала много писать о детях, и в конце письма всегда пишет: «Дети тебя целуют, Галина». О себе не пишет ничего, кроме своих болезней. На мои письма не отвечает, хотя и пишет, что «все твои письма получила», а дальше ни слова о том, что в них написано. Впрочем, Боря, зачем я тебе все это пишу?
Наверно, потому, что каждый вечер остаюсь наедине со своими мыслями, а они лезут и лезут в голову, и никак от них не отвязаться. А здесь еще одна молодая интересная женщина гоняется за мной, хочет узнать, почему я такой, не как все. Еле от нее отвязываюсь. Не смогу я изменить, не из-за недостатка мужества, а зачем ранить еще чью-то душу, чтобы потом человек страдал, как Л. в Джамбуле.
(Володя напоминает мне о моей первой девушке.)
Я уже испытал это на своей шкуре, и знаю, что такое потерять любимого человека, и никому этого не желаю. Лучше в начале оборвать, так как в конце труднее. Прости меня, но я в первую очередь думаю о другом человеке, чем о себе и своих желаниях. Жена этого не поняла сначала и сейчас не может понять. И мои, как она говорит, благородные намерения считает местью, которую я ей придумал. Она мне написала после нашей последней встречи, что я молча буду у нее пить кровь по капле, «пока она не сдохнет». Такие ее мысли, по-моему, – суждения из книг и кино, где всегда за измену мстят, вот она и ищет, каким же образом я ей мщу, и решила, что я ей мщу молча, прикрываясь благородством, но как ее убедить в противоположном – не знаю. Я все время ставлю себя на ее место, как бы я поступил. И понял, что мои муки, по сравнению с ее муками, капля в море, ей гораздо труднее, чем мне. В первую же встречу с ней после всего случившегося, она мне сказала:
– Смог бы ты жить со мной после другой?
(И у тебя, Борис, прости меня, это получается).
И я ее сразу понял, потому что не смог бы, изменив жене, опять быть с ней, во всяком случае, сразу, может быть, через несколько лет, не живя ни с кем, смог бы. Я с тобой согласен, что можно оставаться человеком и на дне жизни, но только в том случае – видеть все, но делать так, как подобает человеку, стоящему выше этого дна. В противном случае, ты человеком не останешься, у тебя уже будут грехи, которые исправить очень трудно. Всю жизнь они будут за тобой ходить.
(Такие суждения говорят о православной морали. Как же потом Володька отвергал веру в Бога?)
Этого-то и боится Галина, и за это я ее считаю порядочнее многих женщин, так может думать только очень хорошая женщина, поэтому я ее и простил за все. Потерять человека легко, найти гораздо труднее
Ну, пиши. Жду. И, пожалуйста, не обижайся на меня.
Обнимаю, Вова.
Володя – Борису
Без даты
Добрый мой далекий единственный настоящий друг, Боря!
Прости меня за такое вступление, только что получил твое письмо и очень кстати – ты как в воду смотрел. Большое тебе спасибо, хоть я и ругал тебя, а все-таки жизнь ты знаешь больше. За это короткое время, что я тебе не писал, и, наверное, самое тяжелое для меня, произошло много событий, и после них мне сейчас особенно тяжело. Я даже не знаю, как у меня хватит сил писать тебе, твое письмо тому причиной, которое я получил 10 минут тому назад. Вот вылетели строчки, и не знаю, с чего начать. С чего? Как написать так, чтобы ты все понял? Начну не с главного, мысли сами придут.
Я имею жилье в центре Одессы, правда без прописки, но если захочу, будет прописка, где я живу (решился добрый человек). Это первое, хоть сплю сейчас по-человечески, имею свой угол.
Второе – получил письмо от Сливкина Аркадия – моего родного дяди, брата моего отца, который погиб в зиму 1942–1943 года. Оказывается, мы с ним жили в Братске на одной улице, через пять домов, и ничего не знали друг о друге. Это первое письмо, теперь будет много писем – я узнаю все об отце. У меня – куча родственников в Сибири. Но сейчас все это не главное.
Я тебе писал, что за мной гоняется одна молодая женщина. Гоняется – слово неправильное, не знаю, как сказать по-другому, но мы стали с ней встречаться, меня чем-то потянуло к ней, не знаю, я очень разборчив в людях, что меня заставило с ней встречаться, инициатива была ее. Меня очень взволновала ее жизнь, чем-то схожая с моей, она трижды пережила свою смерть и смерть своего ребенка, она пережила измену мужа. Вообще, у нее очень была тяжелая жизнь. Короче, она сказала, что любит меня по-настоящему и боится меня потерять – она все знает обо мне, и говорит, что любит меня уже давно. Мне с ней стало очень легко и хорошо, у меня такого с женой не было. Я не знаю, люблю ли я ее, но мне с ней очень хорошо, она мне нравится, я еще никогда не испытывал такого. У нас все это произошло очень быстро, я не успел ничего написать жене. А в последнем письме жене написал, что у меня есть комната, и, если она хочет, может приехать или совсем или с детьми на несколько дней. И вдруг получаю телеграмму о ее приезде. Валюша очень расстроилась, и я тоже, так это было некстати.
Валя хочет, чтобы я был с женой, и в то же время очень боится меня потерять. Она говорит: потерять легко – найти труднее. Она очень хороший человек, поверь мне и не сомневайся в моих словах, я зря не скажу. Последние часы мы были вместе, даже вместе поехали в аэропорт. Она говорила: «Может быть, последние часы». А я ей говорил: «Все будет хорошо».
Я один встретил жену, она приехала без детей, хотя я их очень ждал. Я встретил ее очень холодно, не так, как в последнюю встречу, и скорей повез ее к тетке (тетка знала о ее приезде, она мне о нем и сообщила, Галина дала на ее имя телеграмму, боялась, что я ее не получу). Там ее встретили очень хорошо, по-моему, она всем понравилась. Но, представь, что творилось у меня в душе в это время. Вечером мы поехали ко мне, я боялся ей все сказать сразу, все-таки она больной человек. Но я заметил, что она о чем-то догадывается. Я сразу лег спать, сославшись на то, что много выпил. Утром я уехал на работу, сказав, что без меня там не обойдутся. На работе ко мне подошла Валюша, спросила, о чем мы говорили, я ей опять сказал, что все будет хорошо. Приехал с работы. Галина навела у меня порядок, кое-что постирала, сготовила кушать, но я видел, что она не в своей тарелке. Вечером сходили по магазинам – это ее страсть, я дал ей денег, она кое-что купила, себе, детям.
Пришли, она с наслаждением рассматривает покупки. Легли спать, я был совершенно к ней безразличен, она что-то поняла.
Утром был разговор, сегодня утром, не помню, о чем мы говорили. Но, когда я сказал ей, что я изменил, она мне сказала: «Я верила в твою бескорыстную любовь и жила ею последнее время, она меня согревала. Но теперь вижу: все вы мужики – одинаковые». И начались слезы, рыдания, не могу передать, что творилось у меня в это время в душе. Я стал ее ласкать и успокаивать, все-таки что-то у меня есть к ней. Я боялся ее потерять, дав ей полную свободу, почему она ей не воспользовалась, не знаю – это-то меня и мучает. Она сказала, что стремилась ко мне всей душой. И еще немного времени – и все наладилось бы. Потом сказала: «Я тебя ни в чем не виню, во всем я виновата сама». И опять заплакала и говорила что-то. Я запомнил только, что «дети бредят тобой, и ждут, не дождутся встречи». Кажется, был разговор и о разводе, не знаю, но мне было очень тяжело в это время, у меня стоял ком в горле. Я проводил ее на аэродром до самого самолета. И попросил ее:
– Скажи мне что-нибудь.
Мы в основном молчали, глаза у нее были красные, она несколько раз чуть не заплакала. Она сказала:
– Что я тебе скажу?
Я сказал:
– Ну, тогда письмо напиши.
Она сказала:
– Не знаю. – А потом: – Выплачусь, тогда, может, напишу.
Я ушел и заказал такси до главка. Там же получил твое письмо, пошел домой, выпил стакан вина, и вот сразу тебе пишу.
Валюша прочитала все письма моей жены, я ей сам дал (она читала без меня, при мне не могла) и сказала, что у меня с ней жизни не будет. Но она верит, что я очень люблю детей, и хочет, чтобы я остался с ней, она сейчас мучается, она со страхом ждет развязки и боится меня потерять. Я бы хотел с ней остаться, но я боюсь, что она внушила себе меня, и я боюсь вторично сделать другому больно, после того, как я заставил столько мучиться свою жену, но… Я тоже боюсь Валю потерять – она права: найти труднее, чем потерять. Я сейчас мучаюсь и не знаю, что мне делать. Я решил послать все письма, которые у меня остались, моей жены тебе. Я уже хотел их показать тете, но твое письмо изменило мое решение, она ничего не знает и может сразу не понять, а ты поймешь больше.
(Написал я ему, или нет, что говорила мне Галя, когда они с Володей были у нас с Лилей в Москве? Везли два огромных чемодана, один с вещами, в том числе для двоих маленьких детей, другой – электродетали, сопротивления, конденсаторы, лампы – ужас. «Вот весь он, сидит целыми днями собирает свои электросхемы, не может выйти зимой машину дров заказать, все приходится делать мне», – пожаловалась Галя мне с Лилей. А такая красивая, ладная девчонка. Я так был рад, что Володе повезло с женой. И вдруг – гром среди ясного неба! – сбежала от него.)
Только прошу ответ дать как можно быстрее, я тебе буду очень благодарен. Пиши все, что думаешь, я смогу сделать для себя вывод. Письма, конечно, верни.
Спасибо, Боря, тебе за все, хороший ты человек, я никому не открывал свою душу.
Обнимаю, Вова.
Продолжение следует.