Ничтоже сумняшеся город мой сносят. Город мой тонет в потопе. И ной не ной - в ковчеге пусто.
Мифическая Красная Пресня. Я как-то прогулялась туда из своего Ясенева, решила вспомнить еще раз те места и были-небыли детства. Но нет туда возврата.
Музыкальная папочка, запах гуаши, сцена, хор. Мои любимые маршруты по пути домой, в школу, в кружки. Все они здесь, со мной, в моей памяти. Домики, вросшие в землю по пояс, полисаднички сразу за окном. Гидрометцентр, не вписывающийся в глиняную неровность забора восемнадцатого века...
Тот век сгинул безвозвратно. Вместе с архитектурой. Эпохи все скорее и скорее сменяют друг друга, но сквозят чем-то на удивление нестираемым, повторяющимся. Так ли уж безвозвратно все?
Тропинка по пригорочку вдоль кованой двухметровой решетки с копьями, трубами, волторнами, серпами и колосьями. Капитальные ограждения... Там, за оградой живет своей жизнью памятник ТОЙ эпохе, молодецки разудалой мечте о счастливом здоровом обществе. Из земли торчат гнутые остовы турникетов. На площадках для подвижных игр тополя пробили корнями хилый грунт. Стадион в виде греческого амфитеатра стихийно завален пивными бутылками. У входа в Дом Пионеров на все четыре стороны криво увязли вазоны для мусора - лепили для цветов, но сажать их стало некогда, да и некому... Но помню самое странное место там, в моей эпохе - необъятных размеров резервуар для бассейна. Воды в нем нет никогда. Разве только в дождливые дни. Иногда мяч скатывается в бассейн и лазить за ним вниз настоящее испытание! - лестница проржавела до красноты, а на дне валяется и испускает свои ароматы множество известных и неизвестных предметов, навсегда врезавшихся в мою брезгливую память.
Все это составляло привычный антураж моих детских игр и фантазий. Невысокие колонны на ступеньках под мрамор подпирали а ля античный портик. Штукатурка сыпалась с каждым годом, ее кое-как лепили обратно, замазывали вонючей краской, но после зимы снова показывались рыжие пятна. Статуи серели, обнажались до черных проволочных каркасов, а на земле валялись гипсовые кисти рук, продолжающие изящно держать свои три кнопочки на горне. Потом реставрацию вовсе бросили и, всеми оставленная, ТА эпоха быстро рассыпалась, превратилась в песок, из которого и была построена. А домой в кармане был неизменно принесен еще один ценный кусочек штукатурки, которым МОЖНО ЖЕ было еще нацарапать классики на асфальте...
Моя продленка после уроков обязательно завершалась прогулкой в парке им. Павлика Морозова. Тогда я еще не знала, что он предатель. Дома про это не говорили, в школе тем более. Жить было весело, интересно, и вся она была - вне дома, насыщена делами, заботами и занятиями. Дом на Николаева в восемь этажей из кирпича еще стоит, а напротив - Серый. Шикарный сталинский домина с высокими арками и тремя магазинами, парадными и задними подъездами, закрытым двором на два детских сада, на четыре больших беседки, с площадками для игр и белья. На его фоне строился годами Белый дом за длинным кованным забором. Эти дворы и дома еще живут, но нет уже в них тех людей, тех мыслей, той мечты.
ТА эпоха пробежала мимо детских глаз, так и не добежав до входа в обещанный Дом Пионеров, Советов, Союзов. Строили на века, но, как оказалось, не смогли продлить контракт с вечностью. Забыли какую-то основную деталь. Сталинский реализм и устремленность в будущее остались где-то на больничных койках, в захолустье новостроек, на старых ковриках и плакатах, в кинопленке, в песнях, в прошлом... Не моя эпоха допрела в брежневском компосте. Стала ТОЙ. Белый дом - другая эпоха... И ЕЕ архитектура еще белеет, но - отголоском, все равно везде - ТА архитектура, ОНА прослеживается в НОВЕЙШЕЙ ЭПОХЕ, в гигантских, на века, новоделах, в офисах-особняках и многоквартирных башнях на одну семью.
Все они сквозят друг в друге, в арках, в глазах стариков, в чиновничьих галстуках. В этом городе ТА архитектура торчит гнилым нелеченным зубом на фоне подлинной, той, которой уже нет. Все рассыпается. Величие стирается. Земное величие. Стирается земными методами, неизменно повторяющимися в истории. Деньги, почести, власть стирают все, как уматурмовский Тайд, и не только мое детство - целые города и цивилизации. Выравнивают площадку и разевают новую пасть - под еще большие аппетиты...
Родная Рочдельская улица с ее двухэтажными деревянными домиками исчезла. Осталось одно название. Краснокирпичная Трехгорка с вечношумящими ткацкими машинами, жутким уксусным запахом теперь стоит молча, еще более черная и пыльная, чем 30 лет назад. Щемящая тоска. Дом культуры, где я занималась, наверное, во всех кружках, какие там были, в который бегала на сэкономленные 15 копеек в кино по воскресеньям. Теперь вместо клуба новенький храм. Надстроили когда-то снесенную башню и купол, водрузили кружевной крест и позолотили... Вот когда я поняла, где прошло мое детство! Но почему же я плачу?
Когда-то работала на Остоженке, ездила в Рив Гадский дом писать сортиры акварелью для о=у=вших Пиноккио, пробегала мимо бездонного котлована, вырытого под черт его знает какую зубину. Офис, наверное. Строители в желтых касках день и ночь трудились и шевелились как муравьи, терялись в глубине открывшихся древних недр... Стучали адские машины. Они и сейчас еще стучат. Просто я там уже не работаю.
Новье. Пластик, ядовитые расцветочки стекол, заморский кирпич, пестрый заказной коленкор. Все вокруг несносно, несносимо и опять на века. Призвано сообщать редким раззявам о новых владельцах, об уровне их доходов, об объеме потраченных усилий и о размахе кошельков. Безлюдно. Тишину неодушевленную хранят преданно бдящие многояйцевые близнецы, их блю-ту-на-ушках поблескивают маячками, сканируют эфир, купленный и застолбленный на дешевой распродаже в мэрии...