Август 84–го года было решено провести под Калининградом в городке Светлогорск. Отец сказал, что на самом деле – это Раушен и там на своих дачах отдыхали летчики "Люфтваффэ". Это его привлекало.
С Германией у отца были прекрасные духовно-близкие отношения. Он с детства знал язык, ездил туда в командировки и всегда возвращался в Москву, потрясенный немецкой организованностью, умением точно ставить научные эксперименты и еще многим другим, о чем, может быть, расскажу позже.
Я же – была франколюбка. Германию не любила. Всех, живущих там, считала фашистами и внутренне примирилась с этой страной лишь после прошлогодней поездки, увидев в центре Дрездена разбомбленную кирху. До этого во мне говорил красный следопыт - т.е., пионер, занимающийся розыском неизвестных героев Великой Отечественной войны.
Поехать в Светлогорск меня заставляли нежные воспоминания о литовской части Куршской косы, куда, увы, ездить уже не было возможности, и Кант, - о котором неплохо знал мой любимый Достоевский.
Кант жил в Калиниграде, когда тот назывался Кенигсбергом, преподавал в здешнем университете, в этом городе и был похоронен. Сейчас эти сведения – общее место, а тогда - вспоминать о немецком прошлом Калиниграда было не принято, и сведения о Канте, в этой связи, приобретали статус почти тайного знания.
Словом, если воспринимать этот отпуск, как паломничество к Канту, с заездом на Куршскую косу – почему бы и нет?
На самом деле, идея отдохнуть в Светлогорске принадлежала не мне и не отцу, а моей институтской подруге Вале, которая обладала потрясающим умением договариваться с квартирными хозяйками, практически, за бесценок. Валя, как раз, и сидела весь июль в загадочном Светлогорске с мамой и племянником, и предлагала мне в августе сменить её семью на постое у «своеобразного человека» - хозяина Юры. Брал он недорого.
И вот – большая компания, состоящая из мамы, отца, маминой подруги тёти Нонны, меня и нашей с Валькой общей подруги Лены, села в поезд. Получалось, я впервые везла отдыхать родителей и друзей. Везла «дикарями» на «чужое место», практически, в никуда .
В кармане у меня лежал блокнот, в который я планировала заносить путевые впечатления. В поезде я сразу предложила Лене делать это со мной на пару, а по приезде в Москву – зачитать нашей благодетельнице Вальке юмористический отчет о совместном отдыхе (было немного жаль, что Валька не с нами).
Через 24 года в старой коробке я обнаружила этот блокнот. Открыла и с любопытством прочла:
« 28/VII-84 г.
Приехали в 11.20 на Калиниградский вокзал. Город – немецкий, вокзал - крытый стеклом, розы цветут везде.
До Светлогорска – 31 км.
Ехали мимо бывшего гестапо, школы эсэс, действующей тюрьмы (пояснения таксиста Саши).
Дорога по обеим сторонам засажена старыми липами. Ехали по липовой аллее, ждали, когда она кончится, а она не кончалась до самого Светлогорска .
Дом у озера. Юра ждал нас и три рубля. Он – личность известная. Его жена Ольга ждала от нас задаток в 20 р.
Город красивенький и гористый. Надо пощёлкать. Море штормило. Спуск к пляжу – просто Потемкинская лестница. Отдыхающие – переодетые военные.
В день – 3 р. на питание, умножить на 20 дней = 60 р.
Квартира по 1 р. 50 к. в день, умножить на 28 д. = 42 р. Итого = 102 р. ».
Я с интересом прочла весь блокнот, и тут, как писали в старинных романах, воспоминания нахлынули на меня…
Такси уехало, медленно развернувшись во дворе полуразвалившейся немецкой дачки. На её пороге с доброй пьяной улыбкой стояли двое – Юра и Оля. Оба – в синих сатиновых халатах, такие носили тогда подсобные рабочие в магазине. Только Юра был в брюках, а Оля, чувствовалось, « ни в чём ». Халат она запахнула на себе и держала руками. Состояние тяжкого похмелья выражали даже сами их фигуры. У меня сжалось сердце. Родители всё поняли и ушли искать квартиру, а мы с Ленкой и тётей Нонной действительно вручили хозяевам деньги, после чего были проведены в дом через рассыпавшееся крыльцо и оказались в единственной, но довольно большой комнате с телевизором и тремя витражными окнами. По стенам стояли три не застланных топчана в невыразимом гигиеническом состоянии.
Телевизор работал. Окна выходили на городское озеро. Так началась наша светлогорская жизнь.
Городок состоял из старой и новой части, которая обустроилась уже после войны и напоминала абсолютно любой городской микрорайон. Старая же часть была застроена добротными и живописными немецкими деревянными дачами. Наверное, в них и отдыхали некогда летчики из «Люфтваффэ». Дачи давали приют местным жителям, но вблизи выглядели неважнецки. На верёвках болталось бельё. Вполне себе деревенские дворы и улицы заросли некошеной травой. Люки в городском асфальте были немецкие. Каждый отличался особым тиснением и отливкой. Буквы и слова на немецком языке ещё не стёрлись. Создавалось впечатление, что все эти люди до сих пор живут на чужой земле, так и не ставшей им родной. Живут и помнят прежних хозяев. Помнят, что Калиниград – это Кенигсберг, что там жил и умер Кант, называют соседний Зеленоградск – Кранцем. Получалась какая-то ерунда. То есть полная раздвоенность. «Хорошо, что мы здесь гости », - прошептала я, прислушиваясь к доносящейся из окна фуге Баха в местной интерпретации.
Мимо прошёл адмирал с кортиком. Он, как и мы, шёл в кино. Наш первый фильм на курорте назывался « Прошлое было ошибкой». Фильм оказался испанским. На обратном пути купили сигареты, но курить на набережной при штормовом ветре не захотелось, и мы вернулись в свою хибару, придавленную в сумерках к земле роскошным гривастым морским небосклоном.
Первая ночь прошла спокойно.
Утром нас разбудил сильный дождь. На пороге робко возникла Ольга и, смущаясь, объяснила, что сегодня – день Военно-Морского Флота. Дали ей по случаю праздника 5 рублей в счёт квартирной платы. Она повернулась и ушла. Было ясно куда.
Молча выпили чаю. Купание в море срывалось. Сидеть в хибаре было сыро. Нехотя собрались на прогулку. По дороге выяснили, что озеро напротив дома называется «Тихое» и в нём живут своей жизнью шустрые ондатры…
Вскоре погода наладилась, и наша жизнь вошла в обычный курортный ритм. Появились Василий Лановой и Ирина Купченко с двумя сыновьями. Однако время тогда было не гламурное, и народ давал звёздам спокойно отдыхать, особо не докучая своим вниманием. Лановой и в жизни без грима оказался красавцем, мальчики -- послушными погодками, а Купченко со стороны производила впечатление женщины строгой и властной. Вобщем, дружная семейка. Её присутствие сообщало Светлогорску некий статус, приятный для курортного общества.
Спустя день я познакомилась у озера с котом Маркизом по прозвищу «Рыбнадзор». Это был старый, солидный кот с внешностью рантье. Он с утра выходил на трудовую вахту к местным рыбакам и ждал на обед рыбки, которую довольно часто получал. Ондатры совсем не волновали его.
Постепенно наш тройственный союз обрёл чёткие бытовые границы, за которые решено было не заступать. Определились приоритеты. Тётя Нонна записалась в библиотеку и принесла оттуда несколько толстых журналов. Лена занялась своим здоровьем и начала пить курс «тибетского средства», а я решила почаще уединяться на морском берегу под предлогом подготовки к экзамену по философии.
Нашей главной задачей было пережить утро. Юре и Оле негде было жить. Сдав хибару, они переехали в подсобку магазина «Продукты», но готовить там им не разрешали, а готовили они, когда было, что выпить, и, разумеется, на обед приглашали гостей. Всё это происходило в маленькой прихожей перед нашей комнатой. Обедали они часов в одиннадцать, когда мы только просыпались. Вели они себя тихо, но контакт был неизбежен. Тётя Нонна относилась к парочке как к существам низшего порядка, то есть как к алкоголикам, а мы с Ленкой делали вид, или, скорее, по юности, были великодушны, и не давали Юре и Оле повод думать, что мы всё про них понимаем. Пили они, в основном, крепкое виноградное вино «Буджак», 18-ти градусов от роду, розового цвета, выработанное где-то по «оригинальной технологии» и закусывали его кильками в томатном соусе. Иногда утреннюю идиллию предворял мощный стук кулаками в хлипкую нашу дверь. Это, не дождавшись опохмелки, к Юре приходил его друг Сережа, местный Есенин, с внешностью рождественского ангела. При первом знакомстве через окно, мы раз и навсегда выучили, что ему надо. Всего лишь ложку соды. И мы её давали. Сережа тут же уходил.
Обычно утром, мы просыпались позже деликатной тётки Нонны, которая, чтоб не шуметь, лежала и читала от первых петухов до нашего пробуждения, очередной толстый журнал. В честь её странной привычки всё время читать, не вдаваясь в презренную реальность, родилась традиция приветствовать тётушку утренним стишком, который обычно произносила я, сладко потягиваясь, при первом пробуждении. Это было что-то вроде
Наш Зайчик читает
Какой-то журнальчик.
Или
Проснулся наш Зайчик
И взял свой журнальчик
Заслышав скрип входной двери, все тут же делались бодры, умыты и очень сыты. Одевшись за минуту, мы как раз успевали встать, чтоб торжественным строем встретить ласковое Олино приветствие. «Ласточки мои проснулись», - говорила она чуть не каждое утро, и это превратилось еще в одну добрую традицию.
Однажды я проснулась раньше всех. Было тихо. Я вышла в переднюю и обомлела. Там перед осколком зеркала брился Юра, намыливая щёки сапожной щёткой. Воду он грел в сковородке.
Увидев меня, Юра обернулся, и я, вдруг, поняла, что он гораздо моложе моего отца. Не знаю почему, но с этой минуты, я завоевала Юрино доверие.
На следующий день, купив яблоки сорта «ранний мантуан», мы с Ленкой, разочарованные, возвращались с пляжа. Не смотря на жару, вода в море была обжигающе холодной, а смотреть на призывно искрящуюся под солнцем, прозрачную, зелёную воду и не купаться - было выше наших сил.
В избушке нас ждал сюрприз. В передней, сидя на бывшем стуле, курил трезвый Юра. Вскоре мы поняли, что он хочет с нами поговорить, воспользовавшись отсутствием неприветливой тёти Ноны. Юра прошел в комнату, открыл шкаф, вынул оттуда три не очень свежих комплекта белого постельного белья со штампами местного санатория, и расположился на стуле, наблюдая, как мы нарочито радуемся давно обещанной смене белья. Пауза затягивалась. Видимо почувствовав это, Юра встал и, подойдя к шкафу, вынул откуда-то из-под кучи тряпья большой альбом в дермантиновом солидном переплёте. Молча, чуть смущаясь, Юра открыл первую страницу. Это были фотографии прежней его жизни. Мы с Ленкой намертво замолчали, а Юра начал свой рассказ, поясняя им фотографии в альбоме.
Оказалось, что наш Юра – Юрий Александрович Стешов – житель не местный. Происходит он из Нижнего Новгорода, где и родился. Отец его был членом партии, и в 1937 году, когда по выражению Юры « началась заварушка », его, как члена партии сделали по разнарядке « эмгэбэшником». В 1947 году семья Юры по вербовке переехала в Раушен, ныне Светлогорск. Отец, хоть имел всего два класса образования, сумел хорошо устроиться, потому что « человек был деловой ». Он стал заведовать ОРСом, « имел в подчинении около ста человек! ». Когда состарился, ушёл на должность инкассатора в Сбербанке. Юра же выучился на моряка и стал ходить в загранрейсы на рыболовецком траулере, потом перешёл в торговый флот. На фотографиях Юрина морская жизнь была представлена во всей красе. С удивлением разглядывали мы молодого и красивого Юру в Лондоне, идущего по улице в длинном европейском плаще. С фотографий на нас смотрели зависшие над бортом чайки и альбатросы, из под модной шляпы курился дымок «Mallboro» и «Kent»’а, - застыла в своей лучшей поре некогда успешная Юрина жизнь. Нам нечего было сказать друг другу. Мы все сказали, что могли и хотели. Юра закрыл альбом и положил его в шкаф. Больше я его не видела трезвым.
Мы вышли на улицу. У озера стояли несколько рыбаков. Подошли и мы. На траве лежал мертвый кот Маркиз, по прозвищу « Рыбнадзор». Я отвернулась и пошла, куда глаза глядят…
Опомнилась я в зарослях люпина. Чуть поодаль стояла Лена. Дальше мы побрели вместе. Вскоре вышли на дорогу, которая вывела нас к немецкому туннелю. Стало не по себе. Опять неосвоенное, неизжитое прошлое полезло изо всех щелей. Этот тоннель, одичавшие люпины, старая каштановая аллея – всё говорило об исчезнувшей прежней жизни. Захотелось вернуться к озеру в знакомое место.
По дороге нас окликнул шофёр Саша, который привез нас сюда. Он притормозил, было, чтоб поболтать, но, взглянув на нас, приветливо помахал из окна машины и уехал.
У озера шёл парад пионеров. Оказывается, сегодня был день физкультурника. Рыбаки заканчивали похороны Маркиза. Мы положили букет люпинов на его свежую могилку.
Когда мы вошли в нашу хибару, Юра с Олей, сидя в прихожей, ели легкое из серой чугунной сковородки. Увидев нас, - попросили угостить их сигареткой и посидеть с ними вместе, « а то скучно ». Ленка вытащила пачку «Пегаса» и положила на плиту. Присели. Общий разговор не клеился. Тема была такая: чьи бутылки в кустах и под столом? Наши? Ваши?
Наконец, Оля сказала, обращаясь ко мне: «Не думай, мы деньги не пропиваем. Вон, гляди, в морозилку – почки, легкие – на семь рублей!». Я кивнула. Ольга, глядя на меня в пьяной задумчивости, протянула: «Не могу я понять, чья ты родственница, если знаешь нашу мать?». Мне нечего было ей ответить.Их друг, алкоголик Коля, незаметно сидевший в углу за умывальником и не принимавший участие в трапезе, неожиданно протянул Ленке и мне по грецкому ореху.
Мы радостно закивали.
Наше общение прервала женщина в белом халате. Она пришла за Олей.
- Я тебе полтора часа дала, Оля! Пошли, давай, там девчонки ждут, ругаются – ни одной фляги чистой нет! – Громко потребовала женщина.
Оля вышла.
Юра, молча, наблюдавший за Олиным унижением, тихо пожаловался нам:
- Она там уродуется как карла, - и вышел вслед за Олей, прихватив друга Колю.
Мы остались одни. В комнату закрались сумерки. Вернулась тётя Нонка, неся в сумке новую порцию журналов и газету с телепрограммой. Она порадовала нас известием о начале сериала «ТАСС уполномочен заявить…», а мы доставили ей удовольствие, вручив комплект постельного белья.
- Белью не хватает девственности! – скептически заметила Тётя Нонна, и поменяла, что смогла. Мы последовали её примеру.
Ночь после серии «ТАСС уполномочен…» прошла в спорах, при зажжённом свете. Предметом дискуссии были многие исторические события и убеждения оппонентов.
Привлечённая голосами в доме, забрела собака и улеглась у дверей. Мы погасили свет. Было слышно, как она ворочается и вздыхает
О ночных бдениях сами собой сочинились стишки:
« Наш Зайчик сидит
И глядит сериальчик»
И
« Наш Зайчик не спит
И ругает журнальчик»
Надо сказать, что к этим глупым стишкам располагал сам характер тёти Нонки и её внешность. Была она маленькая, кругленькая, с круглой седой головой, стриженной «в кружок», и очень важной, поскольку являлась музыкаведом с научной степенью.
Утром задул холодный ветер. На пляже было неуютно, и я поднялась на высокий берег, поросший еловым лесом, оставив Лену одну на променаде во власти местного идальго.
Здесь, в лесочке, стояла тишина и хорошо думалось. Шум моря уже не казался таким назойливым, а порывы ветра не докучали беспорядком, унося вещи и листая страницы. Светлогорский морской берег отличался от литовской части косы. Почему-то в здешних лесах мне было неспокойно. Стараясь не удаляться от моря, я выбрала укромный уголок и решила почитать свой философский конспект. «Множественность сознаний как умопостигаемых монад постулируется Кантом как объект моральной веры», - шевелила я губами, но взгляд мой бежал мимо строк.
«Что ж», - вздохнула я. – «Не мой день. Не мой…», и медленно двинулась вдоль береговой линии. Я хотела осмыслить впечатления последних дней. Реальности чужих душевных состояний и судеб, уже известные читателю, пусть эмпирически, но глубоко встревожили моё сознание. Всё бы хорошо, но погрузиться в анализ впечатлений мешал песок. Он забивался в туфли. Нагнувшись, чтоб уладить это неудобство, я не заметила подошедшую сбоку женщину. С первого взгляда на неё я почувствовала, что наша встреча не случайна.
Она была в возрасте моей матери, может, чуть помладше, и, скорее всего, жила тут, в Светлогорске.
- Заблудились? – Спросила женщина.
- Нет, гуляю. – Ответила я, и вдруг мне стало очень спокойно, как будто действительно я, того не ведая, заблудилась, а теперь повстречала старую знакомую и, успокоившись, буду продолжать прогулку, к своей радости, не одна.
- Отдыхаете здесь? – Продолжала она.
- Да.
Откуда будете?
- Из Москвы.
- Аа-ааа, - протянула незнакомка, - то-то я смотрю… .
Я не стала уточнять, что она имеет в виду.
- Знаете, - вдруг сказала женщина, остановившись, - Дальше идти не надо. Там, берег не удобный. Овраг. Давайте свернём направо. Я вас по тропинке выведу в город.
Мне оставалось только повиноваться. Некоторое время мы шли по лесу молча. Наконец, я догадалась спросить:
Я вы здесь – что? Гуляете?
- Нет, - улыбнулась незнакомка – Я с работы иду.
- - С работы? – Недоверчиво переспросила я , озираясь
- Да. Я здесь в лесничестве тружусь.
- Биолог?
- Не-ет. Бухгалтер. – Она улыбнулась. – Ну, давайте знакомиться. Анна Григорьевна – И протянула руку.
- Лариса. – Представилась я зачем-то не своим именем.
Вскоре лесная тропинка перешла в утоптанную дорожку. Завидев городские дома, я внутренне пришла в ужас оттого, что доверилась в лесу совершенно незнакомой женщине и пошла за ней. У поворота к старому Светлогорску мы распрощались. Меня поразило, как далеко я забрела. Человек я очень осторожный, особенно в незнакомом месте.
Думая об этом по дороге домой, я решила, что сама не случайность этой встречи была вызвана тем, что я действительно заблудилась. Возможно, дело закончилось бы совсем не весело, но мне было послано спасение. Я задумалась. О Боге тогда не принято было вспоминать. Почему-то было стыдно, что назвалась не своим именем. Теперь, успокоившись от быстрой ходьбы, я могла объяснить себе это событие только неким изменённым течением времени и особым состоянием сознания, которые случаются в местах трагических событий, и, объяснив, успокоилась.
В хибарке меня встретила пьяная Ольга, которая вместо обычного «Ласточка моя вернулась», оглядев меня воинственно, процедила:«Ссс-драсьте!», - и закачалась на месте, явно намереваясь сказать мне кое-что ещё.
Обойти её у меня не было возможности, и я остановилась, полагая, что она, как обычно попросит денег.
Вместо этого Ольга сказала:
- А Юрка зашёл ко мне в кочегарку и говорит: «Будешь со мной жить?». А мне 42 года. … «А буду!» - говорю.
По сути, я ничего не поняла, но улыбнулась и кивнула, ведь признание в любви – всегда важное событие в жизни. Не правда ли?
Ольга обошла меня, хмыкнула и вышла, хлопнув дверью. Денег не попросила.
Оставшись одна, я села на топчан. Энергетика, с которой Ольга произнесла свою единственную фразу, заставила меня искать ей объяснение. А рыться в душе и копаться в мыслях лучше всего лёжа. Я похлопала рукой по целофановому пакету. Сигареты остались у Ленки, а сама Ленка застряла с идальго.
Через минуту я растянулась на топчане и закрыла глаза. Память тут же начала крутить своё кино: в произвольном порядке всплывали какие-то эпизоды, обрывки разговоров. Вспомнилось, что по слухам, Ольга была дочерью главврача местного санатория. Оценив глубину её социального падения, я, вдруг, поняла, что в настоящий момент главное в её жизни – это их с Юрой семья. Я вспомнила морозилку, набитую лёгкими и почками. Ну да! Кормит его, обеды готовит, дом курортникам сдают – хозяева, им платят деньги, они работают в магазине, - какая ни есть, но семья.
И тут меня пронзила догадка: Ольга ревнует. Даже не так! Ольга тревожится. Почему? Как я могла причинить ей боль? И вдруг я поняла. Своей фальшью. Да, фальшью и ложью! Тётя Нонка общалась с Олей и Юрой формально, брезгливо держа на расстоянии эти деклассированные элементы. Ленка, у которой изрядно пил отчим, находясь в творческом застое (он был рабочий поэт из заводской многотиражки), вела себя адекватно ситуации, и одна я, как горьковский старик Лука в ночлежке, завела психологические игры: мол, все мы люди, все мы человеки, каждый человек хорош, - словно не замечая, кто передо мной. Цель у меня была благородная – не обидеть их, а вышло только хуже. Юра поверил мне, решил рассказать о своей жизни и показать альбом. Причём, Ленка смотрела фотографии не всерьёз, словно делая одолжение, а я – чтоб отблагодарить Юру за такое доверие, подробно расспрашивала его почти и каждом эпизоде. Мне правда было интересно и больно за него… Дура! Какая же я дура! Юра даже бельё нам выдал без Олиного разрешения! Основы семейного равновесия покачнулись…
Я не могла находиться одна и пошла гулять к озеру. Отсутствие Маркиза на его обычном месте пронзило дополнительной болью, но я была только рада страдать: пусть мне будет больно! «Надо же в 19 лет быть такой глупой! Ещё Канта читаю! », - вихрем проносилось в голове, - «Ещё курсовую по Достоевскому писала. Ну, чему, чему он меня научил?».
Постояв у прозрачной воды, где шустрые ондатры существовали в полной гармонии с собой и законами природы, я решила позвонить Вальке в Москву.
Перейдя улицу, зашла на маленькую душную почту. Она уже закрывалась, но позвонить мне разрешили.
- Валька, - спросила я совсем не курортным голосом, - а Юра тебе рассказывал про свою жизнь? Как он плавал по разным странам и вообще…
- Нет. А что, у Юры была другая жизнь? – засмеялась Валька.
Я вышла из почты. Зажглись фонари. Окна нашей хибары были темны. Теплая ночь обняла курортный городок за плечи. Подумав, я свернула к озеру, подошла к могилке кота Маркиза, села рядом на скамейку и заплакала.