Вначале в её доме умер какой-то незнакомый мужчина. Его положили в пропахшей сыростью комнате, а сами оделись в чёрное и плакали через один. Незнакомый мужчина долго болел, яростно борясь с неизбежным, вгрызаясь в здоровья своих немногочисленных близких. Все лица в её доме были как пощечины – по одной, за каждую бессонную ночь, проведённую у ложа. Она видела в зеркало своё лицо – расцарапанное старостью и скорбью, оно казалось суммой всех пощёчин. Если они сидели у его кровати ежедневно и еженощно, сменяясь под утро вместе с мокрыми от пота и мочи простынями, то она, казалось, провела у его изголовья целую жизнь. Она не понимала, почему безмолвные глупые слёзы выплёскиваются из неё – для влаги не было никаких оснований. Этот человек был по-прежнему ей незнаком.
Потом мужчина выздоровел и долго смотрел на неё – почти безнадёжно, жалобно моргая слипшимися ресницами. И попросил – слабым, исчезающим голосом.
«Я закрою глаза, а ты просто будь со мной и держи меня за руку»
Её старое изношенное сердце сжалось, и она готова была сжимать его руку, руку незнакомого мужчины, лежавшего в её кровати – до тех пор, пока он будет этого желать.
Но он больше не закрывал глаз. Он поднялся и долго ходил по её дому, будя гулкое эхо пустого камня. Из дома исчезли все чёрные родственники – она потом встречала их, женившихся, рождавшихся – по очереди или по двое (случалось и так). Она помнила их бессонные ночи и ценила их далёкое ненавязчивое присутствие в этом мире.
Незнакомый мужчина, который вначале умер, а потом болел, теперь ходил по её дому - вначале с палочкой, потом – без. И она со смятением понимала, что не имеет права указать ему на дверь. В её душе поселилась уверенность: как только они перестанут делить одну крышу над головой, случится непоправимое. Они разговаривали – односложно, но не потому, что их общество претило обоим. Ей казалось, что когда-то они уже всё сказали друг другу.
Время шло. В их доме – уже не гулком, обросшем яркой мебелью и новогодними ёлками, появился подтянутый молодой человек с клетчатым саквояжем. Он был поразительно похож на них обоих – её волосы и вздёрнутый подбородок, его – глаза и аристократическая осанка. Молодой человек появился и сказал: «Я люблю её», после чего попрощался с ней, с мужчиной, который жил рядом, и уехал. «К любимой женщине», - подумала она. После чего, по странному стечению обстоятельств, молодой человек, молодея день ото дня, продолжил жить с ними.
Она уже любила его. Их двоих. Любила по-разному: молодого человека, уже почти что мальчика – ровной, сильной любовью, которая шла изнутри, как радиация – неотвратимо и безжалостно. Эта любовь могла поднимать буйные леса из чахлых ростков, но могла и убивать, как убивает радиация. Мужчину, который теперь спал с ней под одним одеялом, она просто чувствовала - до щемящей боли в груди. В этой груди уже не было пустоты и неузнавания. Там всякий раз поднималась уже привычная теплота – подготовленная теплота. И на эту грудь с отчаянной нежностью ложились его руки.
В один из дней сын – их сын – безмолвный сопящий комочек, завёрнутый в одеялка, исчез. Она обрадовалась этому, неожиданно и бессвязно вцепилась в воротник своему мужчине. Он дал ей повисеть, после чего отстранился и, глядя в глаза, произнёс:
«Будь со мной. Любимая. Ты не против, если мы с тобой проживём эту жизнь вместе?!»
Они гуляли ночи напролёт, целовали луну и купались в сладком лимонаде. У неё уже не было её то гулкого, то пёстрого дома – уже исчезли в чревах своих матерей её - и его – многочисленные родственники. Они гуляли целую вечность – тысячу вечностей, неотданных никому другому.
Перед тем, как он должен был исчезнуть из её жизни – сесть на поезд и больше никогда не сходить на её полустанке – она вспомнила, снова вспомнила, с чего всё начиналось.
Она вспомнила, что ни разу не была на его могиле. Той, куда он направился из сырой комнаты, в окружении ещё не существовавших родственников. Её ещё не было до того, как он умер. Или – её уже не было? Глядя на тронувшийся поезд, она думала, что если бы у неё была возможность пустить жизнь вспять , если бы сейчас, на закате любви, она бы могла что-то сделать…
Она бы взглянула в его синие, как море, глаза. Уже там, на вокзале. Он бы спрыгнул с подножки поезда, а она – уже бы смотрела на него, не желая ронять на раскалённый асвальт ни секунды отведённого им времени. Она бы взяла его несмелые руки в свои, его удивлённые глаза – в свои. И сказала бы этим знакомым губам:
«Не бойся, мой милый мальчик. Я не сумасшедшая. Просто я всё о тебе знаю. Всё-всё…
Мы родились с тобой в один день».