Вот она – оживший стальной рельс, без чувств, эмоций и сердца. Она – мой ночной кошмар, моя ужасающая явь и мой постоянный страх. Её лицо вытянутое, узкое, с большими полуприкрытыми глазами, тонким, чуть вздёрнутым носом, недовольно изогнутыми бледными губами, суховатой смуглой кожей, строгими, идеально выщипанными бровями и несколькими морщинками я видела по нескольку раз на дню. Это моя начальница – Елизавета Павловна. Волосы её всегда были уложены в идеальную немецкую волну. Вообще, у меня иногда возникало ощущение, что эта женщина вышла из какой-то фотографии Берлинской аристократии времён Великой Отечественной войны, хотя ей было всего 45. Она не вписывалась в окружающую обстановку со всеми этими компьютерами, ксероксами, кофе-машинами, жалюзи и мужчинами в джинсах. Сотрудники называли её - Ела Шпалу и, думается, она об этом знала. Она была так строга, что о её переводе на более высокую должность, а значит – о переводе в другое здание, мечтали все до одного.
Меня она просто ненавидела. Ненавидела мои салатовые, жёлтые, оранжевые, полосатые и резаные джинсы, мои футболки с оторванными рукавами, рубашки с заштопанными локтями и дырявыми воротниками, мои цыганские или совковые юбки, мои ажурные корсеты, прозрачные кофточки и чулки-сеточки, она кривила рот при виде моих кед, балеток в виде кед и зимних «гадов» с оббитыми носами. Я видела, как её просто мутит от моих чёрных, красных, синих или фиолетовых ногтей, от моих серёжек в виде смайликов, вилок, пацифики, дисков или компьютерных мышек, от моих разноцветных волос и глаз.
Сначала она тихо кипела, а затем просто посадила меня в самый дальний, самый тёмный, самый укромный уголок, спрятала, как «скелет в шкафу». Но я была не против, моё уединение позволяло мне безнаказанно маяться дурью на рабочем месте.
Она постоянно вызывала меня к себе и долго молча разглядывала, надеясь, видимо, вызвать у меня чувство смущения или стыда за свой внешний вид. Затем она что-то писала в своём блокноте, и каждый раз спрашивала тоном уставшего человека:
- Аврора, когда Вы повзрослеете? Вам не стыдно?
- Нет. – Отвечала я, после чего она со свистом вдыхала воздух и коротко говорила:
- Вон.
Мне 23 года и я работаю одной из мелких сошек в крупной строительной компании. Должность моя называется – специалист по корректировке чертежей. Ещё каких-то десять лет назад эта работа состояла из кропотливого вождения карандашом по ватману, крепко-накрепко прибитому к чертёжной доске. Теперь же большую часть «нудятины» делает за меня компьютер, но я не зря училась 6 лет на архитектора, моя должность одна из немногих, с которой возможен карьерный рост.
На самом деле каждый вызов к Ела Шпале пробуждает во мне страх, ведь ежегодно руководитель пишет характеристики «наверх», а там уже рассматривают вопросы о повышении… Я уверена, что моя характеристика, живи мы в советское время, была бы с позором зачитана публично. После чего меня исключили бы из партии, комсомола или чего там ещё.
Казалось бы, можно поменять стиль, купить пару сменных шмоток «для работы» и не нарываться на праведный гнев, но моя свободолюбивая бунтарская натура сильнее страха перед выговором, понижением или даже увольнением. А так как с работой я справляюсь более чем хорошо, все просто закрывают глаза на мой внешний вид. Тем более, что сижу я чуть ли не в отдельном помещении. Только она никак не может смириться.
В должность Елизавета Павловна вступила не так давно, всего с пол года и всё это время я вынуждена озираться, когда иду хотя бы в туалет.
Лично мне кажется, что у неё серьёзные проблемы личного характера, и, не находя другого выхода своему негативу, она цепляется ко мне.
С тех пор, как она пришла к нам на руководящую должность, Ела Шпалу похудела почти вдвое, хотя полной и тогда не была, побледнела, посерела и стала гораздо более нервной. Честно говоря, мне жаль её. Может быть, ей просто нужна помощь, поддержка или дружеское плечо. И я бы с радостью всё это ей предложила, но думаю, станет только хуже, попытайся я, со своим железным ирокезом, приблизится к ней с сочувственными речами.
В тот день настроение моё было совершенно панковским и, натянув на себя драные джинсы, кеды и кожанку поверх малюсенького топика, я поставила на голове «шипы», выкрасила ногти в чёрный, повесила на шею и уши по максимуму железа и отправилась на работу.
Елизавета Павловна, как обычно пришла в офис раньше всех. Увидев меня, она передёрнула плечами и жестом приказала мне следовать за ней.
- Аврора, вы видели себя в зеркало? – Без предисловий начала она.
- Лизавета Павловна, у Вас усталый вид. - Она удивлённо подняла голову и проткнула меня глазами. – Нет, правда. Хотите, я сделаю Вам кофе?
- Вы меня вообще слышали?
- Да, но мой внешний вид не меняется уже довольно давно, а вы таете, как свечка. Скажите, я могу Вам как-то помочь? – Больше ничего в мою голову не приходило, и я сделала шаг вперёд.
- Вас, Казанцева, это не касается. Я просто хочу, чтобы помимо выполнения своих прямых обязанностей вы ещё задумались над своим внешним видом, ставящим в невыгодное положение весь коллектив.
- Думаю, не это Вас заботит…
- Именно это! – Не дала она мне договорить. – Что Вы себе позволяете?!
- Чего Вы от меня хотите? Скажите конкретно? Каждый день одно и тоже! – Я вышла из себя. – Вам нужно, чтобы я напялила на себя паранджу, подобно Вам? Так вот этого не будет!
- Казанцева! Я Ваш начальник, имейте уважение!
- Я Вас уважаю! – Крикнула я, уперев кулаки в поверхность её идеально чистого рабочего стола. – Почему бы Вам не попытаться уважать мою индивидуальность?!
- Нет проблем, только не на работе!
- Знаете что…
- Что?! – Она приподнялась над столом, приблизив своё пылающее гневом лицо к моему.
- Идите Вы!
Я резко развернулась и вылетела из кабинета, хлопнув дверью так громко, как только могла.
После этого случая пару недель она меня не трогала. Потом ещё, около трёх месяцев, просто писала мне выговоры и периодически лишала премий. Спустя ещё какое-то время я снова оказалась «на ковре».
- Казанцева, спешу сообщить Вам, что завтра у нас будет комиссия из налоговой службы, и я убедительно прошу хоть раз одеться прилично. Вы меня поняли?
- Не сомневайтесь.
- Свободны.
Я была зла, как дьявол! Какое право она имеет указывать мне, во что одеваться? Я свободный человек! Кончилась диктатура пролетариата партии! Приду, как захочу, и пусть хоть увольняет! Наплевать мне!
Волосы за это время у меня отросли ниже плеч, и я с вечера выкрасила их в иссиня-чёрный оттенок. Утром я извлекла из шкафа самый вызывающий белый корсет, с кружевами, привлекающими внимание к неприлично-низкому декольте. Тёмные кудри я распустила по голым плечам. Длинную чёрную юбку, в таких же милых кружевах, дополняли огромные чёрные «гады» и белые свадебные перчатки. Глаза я накрасила ярче некуда, тональник придал лицу готичную бледность, и тогда ехидная улыбка украсила мою физиономию. «Посмотрим, что теперь ты скажешь».
На работу шла пешком, решила, что получасовое опоздание будет чудным дополнением к моему виду. На входе в здание я столкнулась с какими-то жутко цивильными дядечками с кейсами и вместе с ними зашла в офис. Их изумлённые фейсы не отрывались от меня ни на миг, и когда Она увидела меня, входящую в холл с этой снобистской компанией, бумаги и папки посыпались из её рук, как осенние листья. Взяв себя в руки, она натянуто улыбнулась и поприветствовала комиссию. Затем она наклонилась над моим ухом и процедила сквозь зубы:
- В мой кабинет, и чтобы ни звука. Я приду и мы поговорим. – Я попыталась, было открыть рот для возражения, но она угрожающе глянула на меня. – Молчать. – Сунула мне в руки собранные с пола бумаги и повела визитёров в сторону бухгалтерии.
Я впорхнула в её кабинет и бесцеремонно плюхнулась на стул начальницы, заворотив ноги на рабочий стол. Бумаги, что она сунула мне в руки, я попыталась сложить в стопочку и вдруг заметила среди них, бесценный блокнот, в котором она постоянно что-то писала, когда разговаривала со мной. Соблазн заглянуть туда начал стремительно разжижать мой мозг. Я отложила его в сторону и прикрыла какой-то папкой. Это не помогло.
Осторожно, как опасное насекомое, я взяла блокнот обратно в руки и, словно книгу магических заклинаний, медленно приподняла створку переплёта. После чего, не выдержав, стремительно начала листать страницы, пока вдруг не наткнулась на умело нарисованный глаз. Не то чтобы меня смутило наличие рисунка как такового в её записной книжке, меня изумило конкретно то, что это, без всяких сомнений, был именно мой глаз. Со следующей страницы на меня выглянуло моё собственное лицо, с упавшей на глаза чёлкой. Дальше больше… С каждой новой страницы смотрела я. То в майке, то в блузке, то в дурацком дедовом свитере, а вот и совсем с обнажённой грудью. Я опешила. Нет, я просто охренела, блин! И каждый портрет был подписан. Слова эти резали меня по живому.
«На груди твоей блестит лезвие,
Полосует сухие руки мои…
Я пьяна тобою, нетрезвою…
Километры от ненависти к любви»…
Дыхание перехватило, и ком слёз встал посередине горла. Всё вдруг стало ясно, как день. «Дура! Как я раньше не поняла…. Да как бы я поняла»?!
Я сидела над этим блокнотом, теряя счёт времени и не замечая, как радикально изменилось в один миг, всё вокруг… нет, скорее всё внутри меня.
Скрип открывающейся двери не заставил меня даже поднять голову.
- Аврора… - Тихий голос её был каким-то сдавленным. Я взглянула на Елизавету Павловну, которая не отрывала глаз от раскрытого передо мной блокнота с моим собственным портретом в обнажённом виде и надписью внизу.
«Я сухая, исклёванная временем вишня,
Что болтается меж землёю и небом, глупая…
Всё ненужное, скомканное и лишнее
Вокруг косточки сердца, что бьётся тобою глухо»…
Она застыла, словно мраморное изваяние, приобретая постепенно такой же оттенок. Я встала и решительно направилась к ней с записной книжкой в руке, тихо чеканя каждое слово:
«От меня до тебя лишь четыре метра,
И стена из картона, считай, Китайская…
Твоим голосом мне в окно шёпот ветра,
И любая ночь с твоим именем - сладко-майская»…
Она начала отступать от меня к двери, но вскоре упёрлась спиной в деревянную поверхность преграды. Ничего не говоря, я отложила в сторону блокнот.
- Какая же ты глупая… - Шептала я, освобождая её от пиджака, и чувствуя, как тело под моими руками трясётся, будто в лихорадке.
- Ты меня ненавидишь… - Чуть слышно говорила она.
- Так же, как и ты меня… - Блузка скользнула на пол. Мы оказались одного роста, хотя Лиза всегда казалась мне выше, это было очень удобно, в ином случае мы сломали бы шеи, целуясь. Потому, что контролировать себя мы были не в состоянии. Мои руки очумело порхали по её, уже совершенно нагому, телу и я чувствовала на своих плечах её слёзы и губы. Под Лизиными пальцами щёлкнул дверной замок и мы, не сговариваясь, опустились на ковёр. Её восхитительно изящное, благоухающее тело изгибалось в моих руках, как пластилин и я никак не могла насладиться сладостью её кожи.
- Я люблю тебя… - Сквозь слёзы шептала она.
- Если так ты любишь, то не хотела бы я ощутить на себе твою ненависть. – Она тихо рассмеялась, уткнувшись мокрым лицом мне в ключицу.
- Прости меня…
- Нет. – Я заглянула ей в глаза. – Не вздумай просить прощенья. Это я должна извиняться.
- Почему?
- Потому, что адреналин твоих отрицательных эмоций, прикрывающих чувства, заставлял меня так инфантильно эпатировать. Только сейчас я поняла природу моих чувств…
- Тогда скажи…
- Я люблю тебя…
- А у тебя есть кеды 37 размера?
- Ещё бы! У меня и корсет на тебя найдётся.
- Супер. – Она вытерла слёзы. – Тогда у нас сегодня будет отгул.
Я обняла её так, словно ничего в мире больше не существовало, кроме этого ковра и наших обнажённых тел.
Я была счастлива.