А кому нужен инвалид?
Рано утром идя к соседу, для того чтобы взять несколько тюков соломы, я обращаю внимание на машину скорой помощи, возле которой, почти перекрывая трассу, стояла милицейская легковушка. Обе машины стояли посреди трассы, проходящей через наше село. Ко мне подходит Саша, знакомый парень из хорошей семьи, но сегодня так рано ходит по улице, верный признак запоя. «Что случилось?» - спрашиваю я у него о произошедшем на дороге. «Ну помнишь инвалида, ну с которым вы возились последнее время?» - с возбуждением и какой-то непонятной улыбкой на лице объясняет мне Саша «Ну вот его машина переехала. Меня вот мент сумку подать попросил, я несу, а там черепушки его лежат, до сих пор в себя придти не могу!» От этой новости у меня перехватывает дыхание. Сосед, у которого я беру тюки, услышав оживленный рассказ Саши в ответ на мои расспросы, презрительно машет рукой - «Ну и хр-н с ним». Хотя мне явно не по себе, я не подаю виду, с присущей для меня манерой стараюсь использовать ситуацию, обращаюсь к Саше: «А чего ты в себя-то прийти не можешь? Ты бы наоборот внимательнее пригляделся к этим черепушкам, может не зря Бог тебе урок преподает, задумался б, чтоб с тобой чего подобного не случилось». Говорю, а внутри пустота, чувство потери полной. Прихожу домой, рассказываю жене: «Ну, мы сделали все что могли», - заканчиваю я рассказ. «Мы сделали все, что могли, чтоб отделаться от него» - сквозь слезы моя жена проясняет истинную суть вещей.
За неделю до этого по возвращении с посещения прихожан, я застал его во дворике церкви, лежащим на лавочке. Несмотря на теплую и весьма раннюю весну, в тот день выпал снег, подул холодный пронизывающий ветер, я торопился домой, и не очень-то рад был такому гостю. Увидев меня, он привстал, рука его, на которую он опирался, несколько раз соскальзывала со скамейки, лицо его от боли искривилось в гримасе, все же кое-как ему удалось присесть. Я всматриваюсь в его морщинистое, черновато-желтого цвета лицо, и… с трудом припоминаю. Пред глазами встает образ шустрого, человека лет сорока, всегда подпитого, с приблатнёнными замашками, он даже как-то раз, лет шесть назад грибы мне продавал. Такой тип людей я держу на дистанции от себя, но все же в разговоре с ними стараюсь нести слово о Боге.
Еще один эпизод вырисовывается в моей памяти. Уже этой зимой, выйдя за ворота нашего дома молитвы, я обогнал группу людей бомжеватого вида, кто-то из них задал мне вопрос, не помню о чем, не обращая особого внимания на обратившегося ко мне отвечаю…. «Если тебе не верить, то кому тогда доверять можно?» - эта фраза заставила меня остановиться и всмотреться в собеседника. Он, стоя на костылях, так же посмотрел мне в глаза, это был все тот же продавец грибов, только теперь в его взгляде не было того гонора, какая-то доля смирения или даже обреченности присутствовала в его взгляде. Он опускает глаза и медленно перебирает костылями, я тоже ухожу по своим делам.
И вот он сидит на лавочке церковного двора. Ехал с больницы и его высадили в нашем селе, на просьбу довезти его до дома - отказали. Рассказывает, что живет где-то не так далеко. Просит впустить на ночлег. Временами плачет, рассказывает про свою жену, которая тоже больная, и уже фактически не может выйти из дому, по его рассказам понимаю, что у нее водянка. “Что теперь с ним делать?” – вот какой вопрос стоял предо мной все время пока я слушал его рассказ. Человек пришел больной, со смирением просит о помощи, холодный пробирающий ветерок подсказывает, что ночью будет серьезный морозец…. Его способность передвигаться подсказывает мне о его неспособности решить стоящую пред ним проблему. Оставить его ночевать в церкви, в зале для богослужений? … «Все не плачь, сейчас домой поедешь!» - принимаю я решение и отправляюсь на поиски машины. Через полчаса мы мчимся, пытаясь найти дорогу к его «недалекому» жилищу. В машине не продохнуть, зловоние, исходящее от инвалида, особенно ощутимо в узкой кабине пикапа. Соседу, сидящему за рулем, так не хотелось в этот слякотный, уже морозящий вечер покидать свое теплое жилище, он явно стремится быстрее добраться до места и избавиться от неприятного попутчика.
Вова, так зовут нашего инвалида, пытается объяснить нам путь. Где-то, прямо посреди посевных полей, есть хутор в несколько домов, хутор носит название «Камышовый рай». «А дорога туда хоть есть?» - спрашиваем мы его. «Е-э-с-ть до-ро-га», - отвечает он нам. Выехав к окраине нашего села в сторону полей к месту, где должна быть дорога мы обнаружили лишь накатанный след от больших грузовых машин. «В-о- о - т она до-ро-га» - вытягивает нам Вова. На улице уже темно. Мы выходим взглянуть. Извивающаяся автомобильная тропа идущая вдоль оврага, вся в рытвинах чередующихся с буграми и ямами. Полевая земля, раскисшая от мокрого весеннего снега, которую еще не успел прихватить сегодняшний морозец, предвещает опасность увязнуть в одной из ям и рытвин, да и овраг, непредсказуемо выползающий на пути и заставляющий дорогу извиваться, предполагает в случае попадания в него пренеприятнейшую перспективу провести ночь посреди полей.
Все же мы решаемся, грузовичок мчится по полю подскакивая на кочках и приседая в канавах : «Главное не останавливаться!»- повторяет вслух водитель. Но, подлетев на очередной кочке, мы попадаем в очередную яму и завязаем в грязи. Выхожу толкать, с трудом освободившись из под власти зыбучей грязи, мы мчимся задним ходом туда, откуда начинали свой путь по этой полевой дороге. «Здесь на такой машине не проедешь, здесь грузовик побольше моего нужен,» - к такому выходу приходит водитель. «Е – э - здят зде - эсь ребята и на легковых,» - Вова инвалид заметно нервничает. Его манера говорить просто утомляет. Он говорит на распев, растягивая слова, говорит громко и как бы сквозь плач, от напряжения, охватывающего его, все тело учувствует в разговоре, видно, что говорить ему нелегко. Когда же он начинает волноваться, то его фразы превращаются в протяжный причитающий крик. «Ещо- о е-эсть дорога, сэй – ча-ас пока- ажу!»- кричит он сквозь слезы. Мы выезжаем на указанный нам путь, он отличался от предыдущего лишь тем, что на нем мы застряли, не успев на него выехать. Проведя час-два на уже достаточно ощутимо давящем морозе, мы вернулись домой в грязи, изрядно промерзнув и пропитавшись специфическим запахом бомжа. Рассчитавшись с водителем грузовичка, я пошел приготовлять место для ночлега нашему незваному гостю. Ничего более лучшего, чем оставить ночевать его в зале для богослужений у нас не осталось.
Рано утром нам, верующим, пришедшим на молитву, пришлось сделать над собой усилие, чтоб войти в зал. Немало сил пришлось прилагать и в последствии, чтоб отвергать все мысли о запахе на протяжении всего времени молитвы, что у присутствующих плохо получалось, и вылилось по окончании молитвы в философско-теологические измышления на тему типа: «Вот так же и Богу неприятен запах грехов смрад, от которых исходит даже от верующих». Все же Бог сделал все возможное, чтобы спасти нас. А мы…
После завтрака, вновь найдя транспорт, мы третий раз пытаемся штурмом взять неприступный путь к хижине нашего «друга». По слегка примерзшей земляной дороге мы смогли приблизиться на максимально близкое расстояние. Скользя и буксуя, наш бус вновь вынужден остановиться. Молодой шофер армянин предлагает единственно возможный на тот момент способ достижения заветной цели. Вместе с водителем скрестив руки, и по царски усадив гостя на так называемый трон, мы донесли его до самого дома. Нести его пришлось километр, может пол километра, но путь показался нам далеко не коротким. Самым сложным было преодоление оврага, стоящего на нашем пути. Овраг, с крутыми склонами, глубиной примерно до трех метров и шириной, я думаю, метров сто. При спуске мы пару раз поскользнулись на подтаявшей грязи, но ношу не уронили. И вот, наконец, мы достигли места назначения, и Вова оказался «дома».
«Зачем Вы его притащили?» - фраза, которой встречает нас его жена. Доносим его до кровати, оставляем и оглядываемся. Его хижина, построенная из глины похожа больше на медвежью берлогу. Две маленькие комнатушки, потолки чуть больше полутора метра от земли, и налет сажи на стенах, на потолке. Эти люди живут здесь среди полей. Кусок земли, окруженный трудно проходимыми оврагами оказался непригодным для сельского хозяйства, вот и построили эти люди здесь, на никому ненужной земле, свою лачужку. Живут здесь оба, больные, без документов, оставленные всеми. Говорят раньше с ними жил еще брат Владимира, тоже пил, наркоманил, когда он умер, они его просто закопали где-то между полей. Вокруг еще три-четыре дома, поставили люди, чья жизнь в основном связанна с работой на поле. Оставив сумку с провизией, мы удаляемся. «Нужно будет посещать время от времени, продукты завозить, да и слово о Боге этим людям тоже необходимо», - думаю я внутри себя.
Трудно представить, каково было мое возмущение, когда на пороге дома молитвы я вновь увидел Вову, ровно через два дня. «На-та-а-ша выгнала, па–а-лкой избила, уходи говорит, не ну-у-ужен ты мне! Два-адцать шесть ле-ет вместе прожили а-а теперь не ну-ужен» - сквозь слезы кричит Владимир в ответ на мои возмущенные вопросы. Что с ним делать, крутиться у меня в голове?.. Опять запах, непреодолимый запах?... Опять лужа на полу?... Тут еще выяснилось, что он совсем не давно лежал в городском туберкулёзном
диспансере. В церкви большое детское служение ..., нет, здесь ему оставаться нельзя. Огромное чувство досады и возмущения по отношению к поступку его жены наполняли меня. Грешили вместе, так пусть бы теперь вместе бы и несли последствия своих грехов!... Почему другие должны страдать из-за них!... Что теперь делать с ним?!... Идеальным вариантом было бы, если бы он продолжал жить вместе с женой, а церковь бы о них заботилась, доставляя продукты, может документы какие помогли оформить, пособие какое пробить. А теперь что делать?.. «Короче держать тебя здесь сам понимаешь, не могу…, так что завтра встанешь, позавтракаешь и пойдешь,» - закончив разговор с Владимиром я отправился в находящуюся по соседству братскую христианскую общину посоветоваться или может разделить ответственность.
Связавшись со служением реабилитации, мы столкнулись с фактом, что инвалида в таком состоянии принять не может ни кто. Чтоб попасть в реабилитационный центр ему нужно сначала пролечиться в больнице, цена за лечение - это месячный церковный бюджет за пол месяца лечения, сколько ему придется лечиться не известно, для того, что бы попасть в больницу ему необходимо сделать хоть какие-то документы, где он будет жить, пока будут делаться документы?
Меня не было, я не успел вернуться со служения в соседней церкви, когда инвалид-Вова покинул дом молитвы. Он позавтракал, извинился и медленно с остановками поплелся в неизвестном направлении.
Я видел его еще раз дня через три. Он смотрел непонимающим взглядом вокруг, смотрел на меня, не узнавал, потому что был пьян. «Что-о вы де-ла-а-ете!» - с возмущением кричал он недовольный тем, что его убрали со скоростной трассы. Не было мысли, что он лежал там специально. В тот день не только нам довелось убрать его с трассы. Выпив для храбрости, он вновь и вновь выползал на проезжую часть. Так было шесть или семь раз, пока поздней ночью его голова была раздавлена предположительно грузовой машиной.
Сделали ли мы все, что могли для этого человека? Или мы сделали все, что могли, чтоб от него избавиться?
Этого человека уже нет…Он погиб ужасной смертью… Его смерть и способ, чрез который он принял ее, свидетельствует о горьком и не преодолимом отчаянии этого человека…Он ощущал себя ненужным никому… Он и был НИКОМУ НЕ НУЖЕН, по крайней мере на этой земле…Все оказалось бесполезным…почти бесполезным.
При всем при этом, неоспоримым фактом является то, что больше для спасения этого человека не сделал никто. «Они всю жизнь с женой прокайфовали, а теперь…!» - один человек бросил эту фразу, когда о нем пытались навести справки. Предполагаю, что это может быть выражением отношения большинства людей к такого рода инвалидам. А агрессивное раздражение, с которым она была сказана, является реакцией нашей совести не способной пройти мимо беспомощного человека в беде и нашим нежеланием оказывать эту помощь. Поскольку подобное напряжение наблюдалось и у тех, кто вынужден был принимать какое-то участие в судьбе этого человека и у тех, кому это даже не предлагалось, то возможно это было реакцией на само существование подобных людей заставляющих нашу совесть реагировать. Судя по всему нам спокойней было бы без них, или, по правде сказать, мы раздражаемся на то, что они есть.