Я лежал на диване, листая последнее издание шекспировских сонетов. Из головы не шло несуразное объявление на остановочном столбе, написанное аляповатыми, не очень хорошего качества фломастерами. Текст расплывался по законам Дали, хотя, прочитав его, ты понимал, почему - «Ищу человека. Встреча на площади возле памятника Пушкину…»
Вспомнилась пресловутая бочка, и я пошёл на огород наполнять свою. Она служила мостом встречи с другим порталом времени. Я пускал в ней бумажные кораблики и тоже, наверное, что-то искал, может быть – себя времени детства. С ней были связаны и боль, и радость. Странные сочетания для современного человека. Я подумал, как звучит откровенность моих слов в привычном разговоре – как дела - и поёжился от ожидаемого смешка. Почему-то именно когда вокруг тебя много людей, нет одного, кому можно было бы доверить тайну бочки без опасений в ответной диагностике психических или душевных отклонений. Это я их считаю нормальными, за что ненормальным слыву сам. Почему то когда разговор ведётся вокруг реальных диагнозов вроде непроходимости или гипертоничности кровотока ...это считается нормой. И понимаешь, что человек приходит сюда поболеть хотя бы ангиной, если не душой. Иногда, когда становится совсем грустно, мне представляется такая беседа среди деревьев.. Услышав, как берёза жалуется клёну о легкомысленности серёжек и последней залетевшей мухе или слышит в ответ о болезни Зальц-геймера от клёна, которому спилили пять веток, я ставлю на их место дворника дядю Васю и немного фантазирую ...
Переводы Шекспира Санкт-Петербургским издательством «Азбука-классика» имели карманный формат, что улыбнуло, при мысли, что кто-то походя в метро или автобусе может его почитывать. Сонеты видимо переводились всеми, кому было видение, что только его перевод станет новым словом. Только почему-то самых профессиональных - Пастернака и Маршака - в книжке не оказалось. Уровень перевода предполагал, что проникновение Шекспира в народные массы, которые страшно далеки от литературы, движется по восходящей… Вы представляете, как растёт авторитет человека, который может себе позволить фразу – читаю Шекспира в подлиннике. Как будто Шекспир оттуда всем понаделал деревянных скамеечек, и теперь хор мальчиков-зайчиков исполняет его на всех диалектах языка, не очень призванного отобразить выдающийся английский темперамент, укутанный в мистификации эксклюзивного и по сей день эго автора.
…А был ли Шекспир… На этой веселой мысли я открыл последний сонет номер 154 и решил сопоставить ментальные полёты переводчиков последнего золотого гвоздика автора «Гамлета»
Огнем любви родник разгорячен,
Но охладить любовь бессилен он!
Вода способна пламень победить,
Однако ей любви не остудить.
Узнал, сойдя с него, что если согревает
Страсть воду, то вода ее не охлаждает.
Огонь любви согреет воду в миг,
Но жар любви не охладит родник.
И я туда лишь воду греть хожу,
А средства от любви не нахожу.
Но - нет! Огонь любви разгорячает воду,
А пламенной любви не холодит вода.
И понял - воду в силах страсть нагреть,
Любовь в воде не может охладеть.
Любовь хоть греет воду ключевую,
Сама же в ней не стынет ни в какую.
Согреться может от любви вода,
Любви ж не охладить ей никогда.
Любовь нагрела воду, - но вода
Любви не охлаждала никогда…
Я не очень хорошо владею английским, у трудолюбия тоже есть хандра. У меня она именно на англицкий, как следствие избыточного напряжения умственных сил, приводящее к коротким и длительным замыканиям смыслов. Я хочу его не знать и любить. И именно поэтому считаю самыми лучшими строки
Came there for cure, and this by that I prove:
Love's fire heats water, water cools not love:
Без всякого перевода…Потому что главное не в словах.
Я пошёл на кухню налил в стакан воды и поставил его перед собой..Больше Бога, я, наверное, люблю только воду. Не знаю, за что и вообще нормально ли это так упорствовать не к человеку или вещи, а к субстанции столь же эфемерной, сколь и необходимой. Моя любовь проснулась неожиданно на уроке химии, когда я узнал её магическую формулу. Я всегда и по сей день произношу её с придыханием – аж два о… и замираю на время... когда она успевает совершить во мне один оборот вокруг сердца.
И тут мне начало казаться, что во мне бегают молекулы воды, которые когда-то полоскали вены Шекспира… Капли или пылинки воды, которые прошли по земле, морям, облакам, океанам, стаканам, трубам, бутылкам, пирожкам, супам и бог весть еще знает где, совершили сотни или миллионы круговоротов, чтобы попасть когда-то в меня. А другая капля гуляет за сотни лет, километров и лиц в другом человеке… но это тоже его вода, у которой есть память. Я поёжился от мысли, что моё шекспировидение скоро населит всю планету среднеарифметическими шекспирами и мао дзе дунами и моргнув, отменил придуманную реальность.
И вдруг стакан начал медленно двигаться по направлению ко мне, добравшись до угла стола, он накренился и с видимым удовольствием упал и разбился. Процесс смешения воды и осколков напомнил детское ощущение, когда заходишь в холодную воду. Стая мурашек дружно пробежалась по спине с криками «Банзай» или «Дерзай», и я лениво поплёлся в ванную комнату за пылесосом и половой тряпкой. Эх вода, вода... не сидится тебе на одном месте , лучше бы я тебя выпил, и мы бы с тобой потом вместе поплакали о главном и вдруг, ты бы подарила мне еще на один день священную линзу неравнодушия, а я уронил еще несколько строчек своему Богу.
Он только мой. У нас хорошая дружная компания. Он меня спасает от одиночества, а я его иногда от скуки и всемогущества. Он – Бог, а я – приход. И всё. Больше никого. Даже ангелов и чертей, молитв и амвонов. Но…всего остального так много, что хватило бы религий на семь, чтобы каждые пять лет переворачивать мир . Но мы моно-ментальные извращенцы, и имея силу, положили её на хранение в Туманность Андромеды под нулевую процентную ставку. Иметь возможность и отложить желание, разве это не сильнее и не привлекательнее, чем воспользоваться ею. Кто умеет замирать внутри перед настоящим, знает цену прикосновений, от которых оно рушится. Намерение сильнее и чище действия, хотя бы потому, что его касательная очень далека, и всегда есть время захлопнуть книгу, если она тебя утомила. И сохранить её красоту от раздражений привычки и обыденности.
Мой Бог очень любит птиц, и в память об этом, я каждое утро верчу перед его глиняным воплощением маленький детский волчок – мой молельный барабан маленькой планетки или астероида.
Иногда мне хочется сказать ему словами великого мистификатора
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Но это очень скромный Бог, и он, конечно, откажется от этого. Правда я и сам не очень люблю молодость и очень мечтаю скорее постареть. Я посылал запрос Вечности, они обещали ускорить этот процесс.
Когда вечер отпустил остатки сил на волю, а тихая гавань воздуха, напоенного запахом сырого асфальта, ещё принимала на грудь десятки подошв, бегущих по вполне отложным для неба делам, я медленно шёл к площади поэта, победившего время предрассудков, ещё одного словесного эквилибриста и творца. Я отлично сознавая всю глупость затеи. Найти сегодня человека в маленьком затерянном городке, вымирающем под вечер у телевизоров и суши баров. Всё это казалось мне таким бессмысленным и неисполнимым. Но я упрямо шел, как делаем мы, иногда сознательно разрушая свою мечту, потому что вместе с создателем в нас сидит маленький Герострат и терпеливо ждёт, когда же ты зажжешься изнутри. Меня это уже давно не пугало, потому что из просто человека давно осталась без прото необыкновенная плазма. А огонь, попадающий извне, мог только раскрасить, но не сжечь её.
Я помолился своему Богу Вишне, чтобы затея, даже если она и окажется пустой – стала хотя бы причиной для общего смеха. Ведь мы не только плачем, но и смеёмся вместе.
Прошло два часа… За это время я успел изучить все бронзовые складки одежды Пушкина, пересчитать голубей и прохожих, удивиться назойливости рекламы с двух сторон горластых улиц, сочинить пару новых эпиграфов к несуществующей религии, отказать пяти подросткам в сигарете… Но, никто не появлялся. Батарейка фонарика давно разрядилась, и я почти умиротворенно наблюдал, как чёрная бабочка ночи обнимает мой пыльный городок.
И вдруг, что-то ткнулось в ладонь, и я почувствовал кожей влажное прикосновение .Это была собака, большая рыжая собака. В зубах у неё была книга… И я вспомнил, как частенько говорил своей собаке, называя её ласково, ну, будь человеком, потом поправлялся – собакой!
Я долго не решался открыть книгу, обвёрнутую пожелтевшей газетной бумагой советских времён. Это была «Пионерская правда».И даже пожалел , что в своё время отказался от предложения Кейси научиться читать книги, не открывая. Артефакт уже полчаса лежал на моём кухонном столе, но что-то не давало мне накормить любопытство. Чувство волнения, замешанное на удивлении. Так бывает в детстве, когда не знаешь, чего ждать - порки или радости за совершённую с благими намерениями очередную глупость.
Ближе к концу книги лежала закладка из школьной тетрадки в клетку.
Это был …
155 сонет Шекспира. Он начинался словами
What is this life if, full of care,
We have no time to stand and stare!
No time to see, when woods we pass,
Where squirrels hide their nuts in grass.
Что-то произошло с реальностью…