Глава первая
Жене нравилось заглядывать в чужие окна. Любопытство свое она считала стыдным и никому в нем не признавалась. Конечно, она не подглядывала, Боже сохрани! Но, проезжая вечером в троллейбусе, жадно ловила в освещенных окнах то немногое, что успевало промелькнуть. А если забывали задернуть шторы на втором этаже, она могла увидеть комнату целиком: зеленый свет аквариума, красный абажур настольной лампы, ковер на стене, украшенный охотничьими трофеями...
Что искала она в тех чужих стенах? Разве у нее своих не было? Ее, словно бесприютную, влекло к чужому очагу.
Женя также любила бывать в незнакомых квартирах, где с интересом разглядывала вещи. Но не всякие, а со следами времени или рук человеческих – какой-нибудь старинный сервиз или его остатки, облысевший гобелен или чудом уцелевший «бабушкин» буфет с потемневшей резьбой. Такие вещи вызывали у нее странное волнение, впрочем, не будившее серьезных мыслей, летучее. У Жени хватало своих забот.
Ей было сорок два года, а мужу сорок девять, когда дочь Ольга выскочила замуж и оставила родителей одних в трехкомнатной квартире. Сама же она перебралась к своему Никите. И все вокруг завидовали Жене с мужем: вот повезло! Вроде бы сбылась их надежда на покой. Онемели в углах бывшей « детской» орущие динамики, не раздражал больше смех подружек, что вечно вертелись в квартире, не выползал из Ольгиной комнаты подозрительный запашок, сводивший Женю с ума.
– Ты что – ку-уришь?! – трагически шептала она, чтобы не услышал Павел, и напрасно вертя ручку закрытой двери. – А ну открой!
– У тебя, мамуля, больное воображение, – ласково огрызалась дочь, но дверь не открывала.
И вот все позади! Пусть теперь Никита воспитывает ненаглядную Оленьку и переживает за ее здоровье.
Но через пять месяцев после свадьбы дочь преподнесла родителям подарочек в виде горластой Машки, и все мечты о покое полетели к черту. Теперь ребенка возили из дома в дом, приспосабливаясь к расписанию занятий молодой мамаши, а также к Жениным сменам в библиотеке. В промежутках девочку перехватывала «золотая» няня.
Если же Машка заболевала, Ольга в панике кричала по телефону, что у нее коллоквиум или зачет, а Женя, хватаясь за сердце, звонила в библиотеку – умолять кого-то поработать за нее часика два-три. Из-за Машки ей чаще всего приходилось выходить во вторую смену, и получалось, что по магазинам она бегала с коляской. Был еще выход – рискованный – вешать табличку на дверь библиотеки: «Санчас» или «Уехала в бибколлектор».
Спасибо читателям: до жалоб пока не доходило. Может, потому, что работала она на совесть, и с нею не хотели ссориться. Библиотека была специализированная, медицинская, филиал институтской, и только два человека в ней удержались за много лет – Женя и ее начальница, бессмертная старуха Алла Леонидовна.
Получалось, что Женя уставала на работе и даже до работы, а после – вообще с ног валилась. Вечерами она все чаще садилась с вытянутыми ногами на подставленный стул и украдкой потирая под сердцем.
Павел замечал, что на экран телевизора жена смотрит пустыми глазами, и злился:
– Ну и зачем так себя выматывать? Взвалила на себя чужую ношу и страдаешь! Пусть наша эгоистка сама устраивается! Нечего было рожать на первом курсе! Превратила свою мамочку в бабку раньше срока, бессовестная!
– Не надо портить мне настроение, – вяло защищалась Женя. – Я ведь не жалуюсь...
– Ты в зеркало на себя посмотри! Посерела! Недавно с работы приходила как после праздника – сияла! А теперь?
Муж вообще легко заводился. А Женя не любила бесполезных ссор. Конечно, она помнила, что раньше для нее работа была если не праздником, то уж точно – любимым делом. Она с энтузиазмом устраивала разные конференции, выставки, вечера поэзии. Хоть профиль библиотеки и был другой. Но должны же медики отдыхать культурно?
Как она гордилась похвалами после таких посиделок у самовара – под стихи почетных пенсионеров, этих вымирающих интеллигентов конца девятнадцатого и начала нашего века! Бывшие знаменитости на медицинском Олимпе, они не ленились тащиться даже в непогоду в уютную библиотеку на какую-то читательскую конференцию и обсуждать там новинки литературы, хотя им в гроб пора ложиться отдыхать!
Павел всякий раз изумлялся этой живучести, когда ему приходилось за полночь встречать жену с «мероприятия».
Женю возмущало равнодушие Аллы ко всему, что не было ею самой. Целыми днями та просиживала у косметичек, гомеопата, экстрасенсов с одной целью – продлить себе жизнь. При этом она безбожно врала Жене, что задерживается у начальства в «централке» или у самого ректора института.
А Женя вертелась сама, потому что от молодых помощниц без специального образования толку было мало. Их Алла принимала по блату, они были дочками медчиновников... Из тех деток, кто провалился на вступительных, несмотря на этот блат, и теперь нуждался в одном – пересидеть в тепле до следующей попытки, уже кем-то гарантированной.
Девочки за стеллажами изучали журналы мод, а не медицинскую литературу, что раздражало Женю: зачем тогда идти в мединститут?! Вот она не медик, но не может оставаться равнодушной ко всем этим учебникам, монографиям, статьям в журналах. Каждую книгу просмотрела из любопытства, а не потому, что положено. И самое обидное, что все эти девицы в конце концов поступали в престижный вуз, а потом приходили к Жене уже читательницами.
А теперь Женя о работе своей и не заговаривала – все о внучке, словно в Машке заключался весь мир. Стоило малышке потоптаться на ее коленках – и таяло Женино сердце, а сердце Павла сжималось от ревности. Он вроде бы отошел на второй план и был скорее объектом Жениной заботы по привычке к чувству долга. Так ему казалось.
Но это было не так. Жене удавалось любить одинаково сильно и дочь, и мужа, и внучку. Просто Машка вызывала больше нежности. Женя вообще считала себя счастливым человеком. Ей повезло с семьей и работой. Ей даже повезло, что библиотека помещалась в прекрасном районе старого города. Она бы не могла работать среди новостроек с их одинаковыми домами и безликими улицами.
Жене нравились «архитектурные излишества» зданий, мимо которых она ежедневно шла в библиотеку. Нравились раскидистые липы, стертые временем каменные плиты тротуаров, матовые фонари вдоль парковой ажурной ограды. Она жалела мужа, всю жизнь пропахавшего в заводском районе. Что может быть ужаснее производственного пейзажа?! И Павел ей завидовал.
– Ничего, – утешала Женя мужа, – зато ты сделал карьеру. До главного инженера завода дослужился, а я так и помру в подмастерьях у Аллы.
– Сама виновата, нечего было поступать в свою богадельню – институт культуры! Из тебя бы врач хороший вышел. Или актриса.
Да, ей когда-то советовали идти в театральный – из-за фотогеничной внешности. Хороши были серые глаза на смуглом лице в обрамлении темных волос, да и красивый низкий голос никого не оставлял равнодушным.
Но Женя не стала рисковать, считая, что не такая она уж и красавица. А в мединститут не пошла – боялась срезаться на химии и математике. Зато библиотекарь – профессия чисто женская, за нею и поехала в Харьков.
Если бы у Жени спросили, хотела ли бы она другой судьбы, она бы пожала плечами: а зачем? Все, что было до двадцати лет, осталось в прошлом, вспоминать которое не хотелось. Остальное она выбрала сама.
Конечно, были в их с Павлом жизни и глупые ссоры, и ревность, и обиды, но постель всегда мирила. Полная любовная гармония досталась ей в виде свадебного подарка на всю оставшуюся жизнь. Других мужчин она так и не узнала. Сравнивать было не с кем.
С Павлом у них было много общего: друзья, книги, политические симпатии, любимые артисты, хорошая музыка. А вот цапались они из-за Ольги – та была вредным ребенком. Павел предпочитал воспитывать ее нотациями и шлепками, Женя – уговорами и лаской. У обоих получалось неважно, но Ольга как-то умудрилась вырасти без всяких комплексов и даже с кучей достоинств. Например, хорошо училась и поступила в мединститут не по блату, а по призванию. Пока делала уроки в маминой библиотеке, начиталась там интересных вещей.
Но в чем решительно не сходились взгляды Павла и Жени, так это в отношении ко всему таинственному. Для Павла все в этом мире было ясно, как божий день. Он смеялся над экстрасенсами, колдунами, астрологами, белыми и черными магами, смеялся недобро, словно они были его личными врагами. А у Жени все загадочное вызывало раздумья и детский интерес. Она не отметала все сходу, считая, что пока наука не может разгадать некоторые явления, нечего ей нос задирать.
Стоило появиться на экране Кашпировскому или Чумаку, как Павел заводился:
– Опять эти шарлатаны повылазили на телевидение!
– Не выключай, – просила Женя.
– Ты, женщина с высшим образованием, – принимался муж стыдить ее, – а веришь в эту ахинею?!
– Я просто хочу разобраться. Образование мы получили с чисто левым уклоном, марксистско-ленинским, нечего им гордиться. Во всем мире принято изучать происхождение мира в разных теориях, а мы признавали только дарвинизм. Кстати, твой Дарвин верил в Бога!
– Может, ты и в Христа веришь? Этого придуманного персонажа народной легенды?
– Христос – личность историческая, это как раз наукой доказано. Спорно – возносился ли он? Может, он был экстрасенсом или имел дар провидца. Если его при жизни обожествили, значит, было за что.
– Та-ак, ежели веришь в Христа, то в его папашу, Бога, тем более. И на ком я женился?!
Начинался спор с углублением в историю. Супруг перечислял все беды, которые принесла церковь, а Женя – все травмы, нанесенные атеистами. Победителей в споре не наблюдалось.
А однажды Павел ехидно спросил:
– Может, тебе и вещие сны снятся? Или ты привидения встречала?
Нет, с привидениями она точно не встречалась, но тайна у нее была, и можно сказать – даже мистическая.
Просто долгие годы Жена считала это прихотью собственной фантазии или потребностью романтического воображения. Считала, что это пройдет, но оно не проходило и уже стало тревожить. Это начиналось внезапно и так же кончалось, но с каждым разом длилось дольше, проникало глубже, точно реальный мир сужался, а воображаемый вытеснял его...
Это начиналось приступом тоски, отчаянной, без всякого повода, вдруг. Оно не было галлюцинацией, сном или настроением. Все оставалось на своих местах, но становилось враждебным, чужим, постылым. Хотелось закрыть глаза и остаться наедине с чем-то расплывчатым, бесконтурным, но имеющим запах, до слез волнующим...
Женя открывала глаза и обнаруживала рядом черноволосого и темноглазого мужчину, и это был Павел, но посторонний, не ее, знакомый смутно. А она помнила другого мужчину, постарше, со светлыми волосами и карими глазами. Помнила тепло его ладони, лежащей на ее голове. Он гладил ее волосы. Женя тосковала по нему, по этой сладкой дреме рядом с ним, таким родным...
Никакого сексуального волнения он не вызывал. В ее душе ровным пламенем горела нежная любовь к этому человеку, который не был грезой, нет! Женя знала точно: он был или есть, но навсегда потерян. С ним ушел целый мир, оставив только запахи. Женя тосковала и по этому миру, мечтая туда вернуться. Она помнила ослепительной белизны снег, и он пахнул жизнью. А еще были высокие потолки и много воздуха. Очнувшись, Женя хваталась за голову, увидев этот, низкий, потолок, готовый упасть на нее и раздавить.
С годами тоска становилась все острее, видения обретали различимые контуры, будто проступали из тумана акварельно-размытые лики людей, горячо любимых, до слез. Может, это их искала Женя, заглядывая в чужие окна? Странно – чаще всего приступы бывали зимой...
После приступа оставалась легкая усталость, как после бессонной ночи. Женя не пыталась понять свое состояние, но тоску объясняла серостью и однообразием собственной жизни.
Продолжение
http://www.proza.ru/2009/07/30/432