Трудовая деятельность
Преддипломную практику я проходил на Синарском трубном заводе в трубоволочильном цехе. Тема моего дипломного проекта: "Модернизация трубоволочильного стана Кизирлинг". На этом стане получали бесшовные трубы путем протяжки полой заготовки со вставленной оправкой через фильеру (специальный инструмент с калиброванным отверстием). У трубной заготовки перед волочением на молоте формуют один конец так, чтобы он прошел в отверстие фильеры, и с другой стороны вставляют оправку - 12-ти метровый калиброванный прут. Длина заготовки меньше длины оправки, а толщина стенки больше, чем зазор между оправкой и отверстием в фильере. Затем эти заготовки с оправками подают к волочильному стану. Рабочий проталкивает отформованный на молоте конец заготовки в отверстие фильеры, а с другой стороны тележка со специальным зажимом-захватом захватывает этот конец и одновременно цепляется за движущуюся цепь. Начинается процесс волочения. Заготовка с оправкой протаскиваются через фильеру, толщина стенки трубы становится равной зазору между отверстием в фильере и оправкой. А рабочий всю смену ходит вдоль стана, чтобы возвратить тележку к рабочему суппорту, в котором установлена фильера. И так вышагивает километры за смену. В курсовом проекте у меня была модернизация тележки, а в дипломном проекте полная модернизация стана. Поскольку весь проект был результатом моего труда, то и защищаться перед государственной комиссией мне было легко. Вся защита заняла 18 минут. С чем меня дружно поздравили однокашники. Сразу же после защиты я зашел в спортзал, подошел к стоящим на помосте двухпудовым гирям и легко поднял их на грудь. Все спортсмены зааплодировали, поздравляя меня с этим, т.к. до этого момента я мог выжимать две гири, делать крест, но взять на грудь не мог. Я тут же повторил это движение несколько раз. Никаких проблем. Это произошло 22 июня 1955 года. С этого дня я стал инженером-механиком.
5 августа я пошел устраиваться на работу, согласно направлению из института, на завод п/я 4. Он находился на Чкаловском поселке в 10 км от соц. города трубного завода, где я жил с родителями. Если идти, срезая дорогу, то это около 8 км. Когда мы учились в школе, автобусного движения в городе не было, и мы ходили пешком на УАЗ (поселок Уральского алюминиевого завода) и на Чкаловский играть там, в волейбол и хоккей. В каждом районе города была своя школа, и мы встречались со своими сверстниками на спортивных площадках.
Перед проходной завода было новое 5-ти этажное здание заводоуправления и четыре старых двухэтажных здания, в которых раньше размещалась дирекция завода. В одном из этих зданий был отдел кадров. Я сел на скамейку перед отделом кадров передохнуть и успокоиться (впервые устраивался на работу). В это время ко мне подошел Максим Оводенко. Он учился на металлургическом факультете в одной группе с моим одноклассником и жил с ним в одной комнате в общежитии. Но меня он не узнал, хотя мы были знакомы в институте, как не узнавал и позднее, когда работал директором Куйбышевского металлургического завода.
Он спросил у меня, где отдел кадров, а я напомнил ему, что мы с ним часто встречались в институте, и мы вместе поднялись на второй этаж. Мне дали направление в кузнечный цех №4 на должность механика участка, а ему в прокатный цех №2 инженером-технологом.
Когда я шел с приемной запиской к начальнику цеха, меня волновало то, что я носил очки. И какова была моя радость, когда нач. цеха, Юдин Виктор Герасимович тоже сидел за своим столом в очках. Это меня успокоило. Он попросил секретаря вызвать к нему в кабинет его заместителя по оборудованию Шимко Василия Михайловича, представил ему меня и предложил ознакомить меня с моими обязанностями и выполнить все необходимые мероприятия: инструктаж по технике безопасности, оформление пропуска, знакомство с участком и пр. В.М. пригласил меня в свой кабинет для беседы, сказал, что они ждали меня, т.к. руководство участком было поручено ст. механику цеха Гениатуллину Ибрагиму Гелазовичу. Мой участок обслуживал грузоподъемные механизмы (8 мостовых кранов) и оборудование термосдаточного отделения: несколько механических прессов разных конструкций и разных фирм, закалочные силитровые ванны. Пока он беседовал со мной, по его команде, внизу (в цехе) собралась моя будущая бригада. Мы спустились в цех, и Василий Михайлович представил меня бригаде и дал задание бригадиру Гридину Геннадию Николаевичу на следующий день ознакомить меня с участком. Представил он меня и механикам участков. Воронин Владимир Дмитриевич и его бригадир Скворцов Василий обслуживали участок гидравлических горизонтальных прессов (один пресс 3.5 тыс. тонн фирмы "Болдвин Соутварк" и один 5 тыс. тонн "Шлёман"); Лутов Иван Петрович - участок вертикальных прессов (вертикальный гидравлический пресс усилием 10 тыс. тонн "Места", два вертикальных полуавтоматических безаккумуляторных масляных пресса "Клиринг" один усилием 3300 тонн, другой - 2200 тонн); Самолевский Иван Антонович был начальником насосно-аккумуляторной станции (две водоэмульсионные станции на 320 и 220 атм.). Ещё была механическая мастерская. Начальник Бойцов и слесарь Вяткин Николай Лукич, который работал на всех станках и был не только мастером на все руки и изобретателем, но и хорошим человеком, меня многому научил, и я до сих пор ему благодарен за науку. А образование у него было, с его слов, всего 2 класса. Как мне рассказывали, за то, что он не хотел идти в вечернюю школу и продолжать учебу, он был исключен из партии (теперь я понимаю, что большинство руководства партией были бездарными карьеристами). Но, когда он сам делал шлифы, и показывал мне структуру металла, рассказывая о перлите, сорбите, тростите и свойствах различных марок металла, у меня возникало сомнение, кто из нас оканчивал институт. Конечно, работать с ним было интересно и очень полезно для такого молодого “специалиста”, каким был я. Как я потом узнал, главный механик завода, Тарануха Афанасий Степанович, не считал для себя зазорным приходить к Николаю Лукичу за техническим советом, в каком бы цехе не требовалось принять какое-либо решение, или приглашал его в тот цех. Повторяю, для меня это была хорошая школа.
После знакомства я пошел оформлять дела в отдел техники безопасности, получать пропуск и устраиваться в общежитии. Общежитие располагалось в соцгороде Уральского алюминиевого завода в центре застройки жилых домов работ¬ников завода п/я 4. Это было небольшое 2-х этажное здание. Рядом с ним находился недействующий фонтан со скульптурой слона посредине. Комнаты были двух и трехместные. Меня поселили с таким же, как я молодым специалистом (мастером литейного цеха). Третьим в нашей комнате жил техник бригадир штамповочного участка цеха ширпотреб. Однажды он работал в ночной смене, пришел ночью домой и, не раздеваясь, кинулся на кровать. Утром мы увидели, что у него правая рука замотана тряпками. Мы пытались узнать у него, что случилось, но он не хотел ничего говорить. На заводе уже все знали, что в цехе ширпотреб произошел несчастный случай: штамповщица отрубила себе палец. Бригадир (наш сосед) показывал, как это произошло, и отрубил себе палец. Тогда мастер собрал всю смену и стал проводить инструктаж по ТБ и, демонстрируя причину несчастного случая, отрубил и себе палец. Так в течение часа на одном прессе отрубили три пальца. Ну, это все было потом. А пока я устроился в общежитии, позвонил родителям на трубный (значит домой), поужинал и лег отдыхать.
Утром, когда я пришел в цех, то увидел бригадира, который занимался ремонтом очень интересного по кинематике небольшого пресса. Он был в коричневой вельветовой куртке. Я спросил его, почему он не переоделся. Он ответил, что уже заканчивает ремонт и пойдет переодеваться. Слесарь, который работал ночью, подошел ко мне и сказал, что когда ночью стал этот пресс, он решил вызвать бригадира, а не меня, т.к. пресс нужен срочно, а его ремонтом всегда занимался сам бригадир. Я подтвердил правильность его решения (Правда, этот случай дал мне понятие, что всегда должны быть дублеры любому специалисту, в том числе и руководителю). Но оказалось, что ночью на моем участке произошла еще одна авария.
В цехе было 6 мостовых кранов американской фирмы "Паулинг Гарнишфеджер" и два крана советских. Один ташкентского кранового завода второй московского - "Стальмост". Краны работали с производственными бригадами и участвовали в технологическом процессе, т.е. подавали заготовки к прессам и убирали готовые изделия, помогали бригадам менять инструмент. На американских кранах была открытая кабина, и управление механизмами осуществлялось с помощью контроллеров, которые стояли на полу кабины, а длинные рычаги-рукоятки позволяли свободно управлять краном, сидя на удобном высоком стуле. Была еще и педаль управления тормозом передвижения моста. (На ВАЗе, когда начали монтаж наших отечественных кранов с закрытыми и очень неудобными для крановщика кабинами, я всем рассказывал, какие удобные кабины были на американских кранах. Может быть, мои рассказы тоже сыграли какую-то роль, но через некоторое время, специальный централизованный цех КВЦ, который должен был обслуживать грузоподъемные машины во всех производствах ВАЗа, привез в кузницу экспериментальную кабину. Они её установили на один из кранов, мы её опробовали в работе во время монтажа оборудования, одобрили в целом, с некоторыми замечаниями. И затем, по составленному со мной графику, на всех кранах кузнечных цехов закрытые кабины были заменены новыми. Закрытые кабины остались только в литейных цехах.) На отечественных кранах были неудобные закрытые кабины. Крановщица (а на заводе, кроме одного крановщика-мужчины, на мостовых кранах работали женщины) должна была стоя свешиваться через барабанные контроллеры и край ограждения кабины, чтобы посмотреть вниз в рабочую зону под краном и в таком положении управлять краном. Поворачивать тугой штурвал контроллера было тяжело и те, кто работал на кранах "Паулинг Гарнишфеджер" не только не хотели, но и не могли работать на наших кранах. И вот, в первую ночь моей работы, чтобы освободить себе рабочую зону, крановщица решила отогнать ташкентский кран к тупику. Она залезла в его кабину и погнала в сторону тупика, но при подходе к тупику повернула штурвал контроллера не в ту сторону и еще больше разогнала кран. Кран на скорости сбил штангу конечного выключателя, сбил тупик, с одной стороны моста колесо сошло с рельса, и кран остановился в таком положении, к счастью не выбив стену и не свалившись вниз. А крановщица была опытная с большим стажем работы.
Ночью в помощь моей бригаде был направлен Скворцов. Когда я поднялся на кран, он был там с двумя моими слесарями и сварщиком. Я осмотрел кран, выслушал план работы, намеченный ими, по восстановлению тупиков и всех повреждений, но обратил внимание, что от Скворцова несет перегаром. Я предложил ему спуститься вниз и сказал, что мы с ремонтом справимся сами. Слесари были удивлены, но молчали. Он сначала возмутился, кто, мол, Вы такой, что решаетесь мной командовать, но когда понял, что я не отступлю, стал просить, чтобы я не говорил Шимко, а он будет тихо сидеть на верху и все будет хорошо.
Я спустился вниз, чтобы посмотреть закончил ли Геннадий ремонт пресса, но тут ко мне подошел какой-то рабочий, спросил, мои ли люди работают на подкрановых путях, и стал разворачивать салфетку, в которой был завернут небольшой кусочек бетона. Он сказал, что в него бросили этим камнем с подкрановых путей и, что он это дело так не оставит. Я попросил отдать мне этот камень и обещал, что я разберусь сам в том, что произошло. Я снова поднялся на подкрановые пути и спросил, кто и почему это сделал. Скворцов пытался мне объяснить, что никто камень не бросал, а он мог упасть сам. Я сказал, что камень мог упасть и сам, но не на середину соседнего пролета, но даже если это и так, то виноваты те, кто обслуживает подкрановые пути и не следит за их чистотой. Слесари молчали. Тогда я сказал, что если я до обеда не узнаю, кто это сделал, то буду вынужден просить Шимко о снижении премии всем, кто работал наверху. Они молча восприняли мое заявление, а я спускался вниз и думал, что в институте у нас не было лекций по кузнечному производ¬ству, Шабашов Александр Павлович - зам. декана и зав. кафедрой грузо¬подъемных машин и механизмов, читал нам прекрасные лекции, но я не помню, чтобы в них шла речь о ремонте кранов, тем более, никогда и никто не говорил о взаимоотношениях с руководством и подчиненными. Через некоторое время ко мне подошел слесарь, который дежурил ночью, и сказал, что камень бросил Скворцов, но просил, чтобы я не говорил, что он мне это сказал. Я ему ответил, что, если он боится, то не следовало мне и говорить, и обещал, что я не воспользуюсь его подсказкой и не выдам его. Перед обедом ко мне подошел Скворцов и просил не лишать ребят премии, т.к. камень бросил он. Я спросил, зачем он это сделал. Он ответил, что в рабочего он попал случайно, а бросал в Гениатуллина. Я ему сказал, что не важно в кого он бросал, а что он, как опытный рабочий и бригадир, должен знать, к чему могли привести его действия. И дал понять, что если бы он работал в моей бригаде, то простым разговором дело бы не закончилось. Затем я нашел рабочего, который дал мне камень, и сказал, что я во всем разобрался и обещал что, такого больше не повторится.
После обеда я стал разбираться с аварией на кране и пришел к выводу, что причиной явилось то, что при повороте штурвала контроллера против часовой стрелки, т.е. как поворот руля влево, кран двигается вправо и наоборот. Но как я не доказывал, что желательно изменить коммутацию, мне объяснили, что это стандарт и ничего изменять нельзя. Примерно через год по этой же причине на прессе "Шлеман", раздавили прессовщика. Рычаг управления дистрибутором при движении влево перемещал стол пресса вправо и наоборот. Но это было потом.
Вот так прошел мой первый трудовой день и запомнился он мне, буквально по минутам, на всю оставшуюся жизнь.
Согласно правилам Котлонадзора (впоследствии Госгортехнадзора), грузоподъем¬ные машины должны проходить 10-ти дневные осмотры с записью в журнал резуль¬татов осмотра. Через пару дней после вступления в должность, к очередному осмотру приступил и я. Осмотр проводил я со своим бригадиром и бригадиром электриков. Мастер электриков (женщина) с нами не пошла. Мы осматривали все механизмы кранов, проверяли состояние тормозов, износ колес моста и тележки, состояние троса и грузоподъемного крюка, крановщица демонстрировала работу всех механизмов и высказывала замечания по работе крана. Затем я проверял сменный журнал, читал предыдущие записи при осмотрах (Гениатуллин писал: "Произведена осмотр крана ..."). Я делал свою запись, и мы шли на следующий кран. Когда я проверял правильность регулировки тормоза моста (а на его корпусе на английском языке была написана инструкция по его регулировке) бригадир электриков мне тихонько сделал замечание, чтобы я никогда не делал работу, которую должен выполнять слесарь. Я также тихонько поблагодарил его за совет, но никогда ему не следовал. Я всегда считал, что если я даю кому-то задание выполнить какую-то работу, то я должен уметь ее сделать своими руками. Кстати на кранах "Паулинг Гарнишфеджер" тормоз передвижения моста был электрогидравлический. В процессе работы, крановщица тормозила мост, нажимая на педаль гидрав¬лического привода тормоза, что обеспечивало плавность передвижения моста. И только при отключении электроэнергии отключались растормаживающие соле¬ноиды (электромагниты) и пружины прижимали колодки тормоза к барабану. Все новое, что я увидел на кранах, а также интересную конструкцию "шагающих" домкратов я описал и передал на кафедру "Грузоподъемных машин" А.П. Шабашову. Как он воспользовался моими записями, не знаю.
В конце месяца я заполнял толстую пачку нарядов о выполненных бригадой работах. Образец мне показали, дали бланки, и я принялся за работу. Если что-то было непонятно, я обращался к сидящему за столом напротив меня, нач. БОТ (бюро организации труда) Разживину Ефиму Никифоровичу. В ручке у меня были заправлены красивые красные чернила, и я сам любовался своей работой. К концу дня, когда я закончил писать и передал ему свой труд, он просмотрел все наряды, подал мне пачку чистых бланков и сказал: "А теперь все перепиши синими чернилами и никогда не заполняй бухгалтерские документы красными. "Я попытался возмутиться, почему он мне сразу не сделал замечание, на что он спокойно ответил, что теперь я запомню этот случай на всю жизнь. И он оказался прав.
На следующий день Шимко пригласил меня к себе в кабинет и сказал, что произошли изменения в штатном расписании и он, посоветовавшись с начальником цеха, решил сделать перестановки. Должность зам. начальника цеха по оборудованию ликвидировалась. И сам Шимко переходил на должность ст. механика цеха. А вот Гениатуллина (у него трое детей) они решили вернуть на мой участок. Назначать его на должность механика цеха он не хотел, т.к. это вызвало бы недовольство остальных механиков участков. Назначать официально на должность механика цеха меня - молодого специалиста они тоже не решались. Поэтому Шимко просил меня согласиться перейти на должность инженера-конструктора при ст. механике. Эту должность занимал молодой парень с дипломом техника, Дьячков Анатолий Петрович (много лет спустя ставший главным механиком завода), отслуживший в армии, ему хотели предложить должность бригадира слесарей насосно-аккуму¬лятор¬ной станции. Во всех этих перестановках меня смущало то, что я должен потеснить с должности Анатолия. Шимко тут же пригласил его к себе в кабинет, и мы определились, что никаких взаимных претензий не будет. И действительно мы с ним стали друзьями и много помогали друг другу в работе. Шимко собрал всех механиков и бригадиров и объявил им о перестановках, представив меня как инженера-конструктора и его неофициального заместителя, предложив по всем вопросам, прежде всего, обращаться ко мне. При этом он сказал в шутливом тоне: "Какой же я начальник, если буду сам работать". Эту поговорку я слышал от него часто, хотя работал и руководил своей службой он здорово. (Он был 1927 года рождения, окончил Верхне-Салдинский техникум. Работа с ним меня многому научила.)
На следующий же день я получил задание выполнить модернизацию нагреватель¬ной печи у пресса "Болдвин Соутварк". Модернизация выполнялась по эскизам (которые я должен был на ходу уточнить) к рационализаторскому предложению, написанному Шимко совместно с начальником прессового отдела. Я не помню сути этого предложения, но отпущены для его реализации были одни сутки. Мне были приданы Николай Лукич и газосварщик - "Бог газовой резки". Он резал стальные листы толщиной до 50 мм так, что после его реза не требовалась механическая обработка. Я больше таких специалистов ручной газовой резки, к сожалению, не встречал. С работой мы справились в срок. И получили какое-то денежное возна¬граждение за досрочное выполнение задания. Оказывается, нам было отпущено на эту работу больше суток, но Шимко нам этого не сказал.
Следующим заданием было, бригадой в этом же составе, изготовить и смонтиро¬вать грузовой лифт для столовой, которая находилась на втором этаже нашего цеха. В то время типовых, тем более заводской конструкции, лифтов не было. Проект был разработан проектной организацией монтажного Треста №8, входящего в состав Треста Уралметаллургмонтаж.
В чертежах были технические ошибки. Например, конфигурация ловителей была выполнена неправильно, что сразу же бросалось в глаза. Но времени было мало и я решил, что исправления я успею сделать в процессе работы, а в первую очередь сделал расчет на все необходимые материалы и составил заявку. На металл, необхо¬димый для конструкции шахты и кабины, я просил дать мне сертификат с механи¬чес¬кими свойствами и химсоставом, т.к. зимой эти кон¬струк¬ции подвергались сильному охлаждению, и требовалась спокойная сталь. Кипящая сталь обладает хрупкостью при низких температурах и её применение на грузоподъемных механиз¬мах на открытом воздухе недопустимо.
Мне же дали сертификат только на механические свойства стали. Я доложил об этом Шимко, а он послал меня к главному механику, мол расскажи это ему. Отделы главного механика и главного энергетика находились рядом с нашим корпусом в бытовках инструментального цеха. Я поднялся на второй этаж, представился секретарю (Аничке). Дверь в кабинет была открыта и она кивнула мне, чтобы я заходил. Я встал на пороге кабинета. Гл. механик, Тарануха Афанасий Степанович, оторвался от своих дел, посмотрел на меня и спросил, кто я такой. Я представился. Он сказал пусть придет Шимко. Я вернулся в цех, нашел Шимко и сказал ему, что Тарануха просил его зайти, на что Шимко ответил: "Я послал тебя. Вот ты и доложи ему все, что нужно". Возвращаюсь к Таранухе и только появляюсь на пороге, как он начинает на меня кричать, чтобы ноги моей не было в его кабинете. Что он будет разговаривать только с Шимко. Я чуть не со слезами возвращаюсь в цех (со мной так грубо еще никто не разговаривал) и передал Шимко результат моего посещения, а он смеется и говорит, иди еще раз. Я пытался отказаться, но он потребовал, чтобы я шел. Пошел я в третий раз. И не спрашивая разрешения, подошел к столу, положил перед Таранухой черте¬жи, сертификат на металл, и сходу начал объяснять, что мне нужно. Он остановил меня, усадил рядом с собой и рассказал историю, как его чуть не посадили, обвинив в аварии мостового крана на Уральском алюминиевом заводе, где он работал меха¬ни¬ком. Кран работал на открытой эстакаде и во время сильных морозов мост перело¬мил¬ся пополам и кран упал. Ему удалось доказать, что мост крана был изготовлен из кипящей стали, и он не мог работать на открытой эстакаде. Он предложил мне взять стружку с нескольких мест полученного металла и отправить их в заводскую лабора¬то¬рию на хим. анализ. Объяснил, что это будет быстрее и надежнее, чем запрашивать сертификат у поставщиков, т.к. могут подсунуть и от другой партии металла. Тем более, что у меня был разный профиль: уголки, швеллеры.
После этого разговора, все время работы на заводе, у меня с Таранухой были хорошие отношения, даже после того, как он увидел меня на мотоцикле. Оказывает¬ся, как потом, смеясь, рассказывал Шимко, Тарануха выгонял меня из кабинета пото¬му, что был зол на него, за участие или подготовку к каким-то соревнованиям. Он, оказывается, не любил спортсменов, мотоциклистов и еще бог знает кого. Шимко меня об этом предупредил: "Не попадайся ему на глаза на мотоцикле!"
Ошибку в конструкции ловителей я показал гл. инженеру Треста. Но он настаивал на том, что у них ошибок нет. Тогда Николай Лукич изготовил две пары кулачков ловителей. Одну по проекту Треста, а вторую по моему шаблону. На всю работу по изготовлению и монтажу у нас ушло чуть больше двух недель. Когда мы закончили монтаж и должны были сдавать лифт в эксплуатацию, я пригласил представителей Треста. Для проверки работы ловителей, мы подвесили кабину на веревке и пере¬рубили её. Кабина ухнула на шпалы, которые лежали на дне шахты. Проектанты попросили повторить. Результат тот же. Повторять еще раз я отказался, чтобы не разбить кабину. Заменили кулачки ловителей, и кабина повисла на них, не пролетев и 10 см. Я был доволен своей работой и тем, что я сразу же вижу результат своего труда.
В то время в цехе был освобожденный комсорг, и меня сразу же решили загрузить общест¬венной работой. Больше того, приближались отчетно-выборные собрания и меня хотели рекомендовать на должность комсорга цеха. Я чуть не со слезами просил не делать этого, т.к. я в цехе человек новый, мне нравиться моя работа и у меня уже есть общественная работа. Я тренирую группу штангистов и занимаюсь сам. С помощью Шимко и начальника цеха мне удалось отбиться. Хотя и на собрании все требовали, чтобы я был избран.
Однажды Шимко уехал на несколько дней, и в это время стал горизонтальный гидравлический пресс 3500 тонн "Болдвин Соутварк". Остановка произошла вечером. Все механизмы пресса работают, но рабочего усилия для прессования не создается, хотя давление в сети от насосно-аккумуляторной станции нормальное - 220 атм. Вместе с механиком пресса Ворониным В.Д., разложили на столе в его каптерке гидравлическую схему пресса, сделанную специалистами КБ Уралмаша под руководством Гриншпуна, работавшего раньше заместителем Таранухи. Скворцов со слесарем разбирали дис¬три¬бутор (гидравлический пульт управления прессом) и проверяли состояние клапа¬нов и уплотнений. Я сидел над схемой и пытался создать ситуацию, которая бы сбрасывала высокое давление в главном рабочем цилиндре. По схеме такое было бы возможно, если бы в линии стоял предохранительный клапан. Но на схеме такого клапана не было. На корпусе дистрибутора в том месте, где мог стоять клапан, было отверстие, заглушенное пробкой. Я попросил Воронина открыть это отверстие, но Скворцов упорно сопротивлялся и говорил, что когда уралмашевцы делали чертежи, он полностью разбирал дистрибутор и эта пробка закрывает технологическое отверстие. Никакого там клапана не было, и быть не должно. Воронин молча поддер¬живал его. Так мы бились всю ночь. Я настаивал на наличии за пробкой предохрани¬тельного клапана, Скворцов уверял, что лучше его никто не знает пресса. Наконец утром, когда уже начала подходить утренняя смена, Скворцов зашел в каптерку и не очень торжественным голосом объявил, что пресс работает. На мой вопрос, в чем было дело, он начал, что-то уклончиво отвечать. Я настаивал на своем и сказал, что, если он не назовет причину, то я буду считать, что ответственность за простой лежит на нем, как на бригадире, содержащем пресс в плохом состоянии. Тогда он сказал: "А мы вскрыли ту заглушку. Под ней оказался клапан. Пружину, прижимающую клапан к седлу, растянули руками и поставили клапан на место". Мне ничего не оставалось, как внести в схему этот клапан. (Через несколько лет на уралмашевском прессе, копии американского, но усилием 5000 тонн, произошла авария из-за отсутствия в гидравлической схеме этого клапана. Об этой истории я напишу позднее)
После этого случая Шимко предложил мне внимательно рассмотреть гидравли¬ческие схемы прессов, созданные уралмашевцами, на предмет их корректировки. В результате этих проработок у меня появилось предложение об установке на линии ресивера низкого давления обратного клапана (Ресивер — сосуд, в котором часть объема занимает жидкость, а часть сжатый воздух. Когда в систему требуется быстро подать большой объем жидкости, например для быстрого подвода рабочего плунжера к заготовке, рабочая жидкость поступает из ресивера). Не помню точно его назначения, но тогда мы с Шимко оформили эту работу, как техническое усовершенствование прес¬са, и установили клапан.
О смертельном случае на прессе усилием 5000
Однажды ночью ко мне в комнату постучали. Зашел незнакомый мужчина, пред¬ло¬жил мне одеться и поехать с ним. На вопрос, куда ехать, он сказал, что там узнаю, и просил поторопиться. Мы вышли. Около общежития стояла машина. Не помню какой марки, но в кузов залезли через заднюю дверь. Кто-то уже там сидел, я поздоровался, но меня оборвал чей-то голос: "Не разговаривать!". Когда глаза несколько привыкли к темноте, я рассмотрел своих коллег - механиков цеха. Заехали еще за кем-то. Он тоже пытался выяснить, куда нас везут, но все попытки разгово¬ров пресекались грубым: "Не разгова¬ривать!". Наконец машина остановилась, кто-то снаружи открыл заднюю дверь и приказал выходить, повторив: "Не разговаривать!". Мы вышли из машины и увидели, что стоим у входа в наш цех. Один из сопро¬вождающих, тут я обратил внимание, что на них была гражданская одежда и формен¬ные фуражки, пошел впереди, второй - сзади. Нас подвели к каптерке Лутова. Это была маленькая бытовочка около 9 кв. м. Мы увидели, что тут уже стоят наши, в том числе и Лутов. Шимко среди них не было. Один из сопровождавших зашел в каптерку, затем вышел, сказав, что будут вызывать по одному, велел ждать, напомнив, чтобы мы не разговаривали между собой. Обстановка была загадочная. Те, кого вызы¬вали, находились там по 15-20 минут, выходили и молча стояли в стороне. Дошла очередь и до меня. За Лутовским столом сидел невысокий мужчина. Он назвал моё имя и отчество, переспросил, правильно ли, положил передо мной чистый лист бумаги и попросил написать, начиная со своих данных, все, что я могу сказать о работе нашей службы. Я сказал, что работаю недавно и, наверное, мало, что могу написать. Он сказал: "Пишите, все что знаете. О своих функциях, структуре нашей службы и взаимоотношениях с механиками и производствен¬никами. Я коротко все написал. Он посмотрел мои записи, и попросил никуда не уходить. Так мы и стояли молча около каптерки, не зная, что произошло, и почему нас подняли с постелей. Через некоторое время нас начали вызывать по второму разу. Когда я зашел во второй раз, мужчина за столом спросил, не хочу ли я, что-либо добавить к тому, что я уже написал. Я ответил, что мне нечего добавить. Тогда он положил передо мной чистый лист и попросил написать все ещё раз. Я написал. Когда меня попросили написать все в третий раз, я пытался как-то сопротивляться, но мужчина меня спокойно, но очень настойчиво, уговорил написать ещё раз. Мол, все написали.
Пока мы писали, стало светать. Только тут я обратил внимание, что пресс "Шлеман", у которого мы стояли, не работает, и вокруг пресса стоят стойки, которы¬ми мы пользуемся, ограждая ремонтную зону. Около семи утра в цех зашел Тарануха и с ним Шимко. Тарануха подозвал меня к себе, подал мне приказ, директора завода о назначении комиссии по расследованию причин несчастного случая на горизонталь¬ном прессе усилием 5000 тонн в цехе №4, велел внимательно прочесть его и распи¬сать¬ся. В числе членов комиссии, я увидел свою фамилию. Ничего больше в приказе не было. Я расписался и не знал, что мне дальше делать. Шимко подошел ко мне, успокоил и сказал, что сейчас будем проверять техническое состояние пресса. Спросил, знаю ли я как управлять прессом. Я ответил, что знаю. Он говорит: "Вот и хорошо, встанешь за дистрибутор, и будешь выполнять команды Таранухи. Знаешь, как это делается?". Я ответил, что знаю. (Например, когда проверяется работа концевых выключа¬телей, мостового крана, крановщица переводит рычаг контроллера в положение движения механизма в сторону проверяемого концевика, и поднимает руки, чтобы было видно, что механизм (тележку, мост, грузовой крюк) остановила не она, а концевой выключатель, ограничивающий движение этого механизма.) Наконец комиссия во главе с главным инженером собралась около пресса и меня попросили встать за главный дистрибутор. У пресса два рабочих места: одно прессовщика - за главным дистрибутором, второе его помощника - за дистрибутором управления столом-мундштуком пресса.
По команде Таранухи я задавал различные действия, и пресс четко выполнял их, что было даже удивительно, т.к. стоит пропускать какому-нибудь клапану или ман¬жет¬ному уплотнению и ползун пресса может не стоять на месте. В зависимости от дефекта будет быстрее или медленнее ползти в какую-либо сторону. Просили меня бросать рычаг из одного положения в противоположное, чтобы посмотреть, не проскочит ли он нейтральное положение. Но все работало очень четко.
На дистрибуторе управления столом особенно настаивали, чтобы я с силой толкал рычаг, проверяя, не проскочит ли он нейтраль. Работая на этом дистрибуторе, я обратил внимание на то, что направление перемещения рычага и движения стола не совпадают, как это было на контроллере управления краном. Но, когда я пытался обратить внимание на это, на меня цыкнули, и сказали, чтобы я молчал.
Проверка пресса закончилась успешно. Тут же меня усадили писать акт-заклю¬че¬ние комиссии, ограждение вокруг пресса убрали и предложили начальнику цеха начать работу на прессе. Вот тут, наконец, я и услышал, что же произошло ночью. Оказывается, помощник прессовщика с помощью крючка пытался вытащить из ста¬ни¬ны (передней траверсы) прессостаток, но не мог его подцепить и в это время стол пошел в сторону станины и раздавил его.
Все настаивали на версии, что это он, в спешке, толкнул рычаг дистрибутора из положения отвода стола в нейтральное положение и полез в станину, а рычаг проско¬чил нейтраль и перешел в положение движения стола к прессу. С этим можно было согла¬ситься, но я только что пытался проделать с рычагом то же самое, и у меня это не получалось, он останавливался в положении стоп и стол стоял неподвижно.
Кроме того, движения стола очень быстрое и он не успел бы даже заглянуть в станину, а если бы все же успел, то его перерезало бы на две части мундштуком стола. Одна часть оказалась бы в станине, нагретой до 400С, другая снаружи.
Он же оказался придавленным и ни одежда, ни он сам не были обожжены ни станиной, ни мундштуком стола, нагретым до такой же температуры. Мне казалось оче¬видным, что его быстро прижали мундштуком стола, тут же отвели стол и вытащи¬ли его, уже раздавленного в сторону от пресса.
Это мог сделать только прессовщик, стараясь отвести подальше стол, может быть для того, чтобы помочь ему извлечь прессостаток. Не работая постоянно на этом дистрибуторе, он толкнул рычаг в направлении отвода стола, а это было направление обратного движения. Когда он это понял, было уже поздно.
Шимко сказал мне, чтобы я не распространялся о своих версиях, т.к. погиб¬шего уже не вернуть, а обвинять прессовщика, значит погубить еще одного человека.
Мне было поручено разработать и установить на все дистрибуторы специальные фик¬са-торы, которые бы удерживали рычаги в соответствующих командам положе¬ниях.
Так я впервые познакомился с работой органов гос. безопасности, это они при¬вез¬ли нас в цех и брали объяснительные записки.
Через несколько лет мужчина, сидевший за столом Лутова, перешел на работу нач. бюро пропусков завода. Мы с ним познакомились. Овсянников Н.С. оказался очень коммуникабельным и приятным человеком. Мы с ним неодно¬кратно ездили в одной компании на озера, с ночевкой на рыбалку. Однажды я напомнил ему о нашем первом знакомстве и спросил, зачем нужно было писать одно и то же три раза. Он ответил, что во всем был виноват Лутов, т.к. он после первой записи, сказал, что он написал не так и может еще добавить. При этом он писал и о том, что я, молодой специалист, числюсь конструктором, а остаюсь за Шимко и выполняю помимо конструкторской еще и работу механика цеха, о том, что Воронин и его бригадир иногда приходят на работу с похмелья. Это и послужило причиной повторных объяснений.
Каждый мостовой кран проходит ежегодное освидетельствование на техническое состояние в инспекции Котлонадзора (позднее переименованную в Госгортехнадзор). На каждую единицу оборудования, подведомственную Котлонадзору (грузоподъемные механизмы, сосуды под давлением и пр.) ведется "шнуровая книга", в которой хранится паспорт оборудования, основные чертежи и схемы, записываются все изменения и крупные ремонты, а также лица ответственные за его эксплуатацию. Запись об освидетельствовании заносится в эту книгу. Перед освидетельствованием мы тщательно проверяем оборудование, при необходимости обновляем краску и приглашаем инспектора для проведения освидетельствования. Мое первое знакомство с этой процедурой состоялось на третий или четвертый месяц работы. Шимко вместе со мной и Гениатуллиным осмотрел все краны, подлежащие освидетельствованию, дал Гениатуллину указание на устранение некоторых замечаний с его стороны, а меня усадил за шнуровые книги, в которых я должен был аккуратным почерком и без единой помарки подготовить запись об освидетельствовании, под которой инспектор сделает подпись после осмотра.
В день осмотра меня послали за инспектором на дежурной заводской машине. Я поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру. Дверь чуть-чуть приоткрылась и тут же захлопнулась. Я думал, что сейчас меня пригласят войти, и стоял в ожидании под дверью. Но прошло минут 15-20, никто не открывал. Я уже собирался снова позвонить, когда дверь приоткрылась и меня спросили, почему не приехал начальник цеха. Я что-то пробормотал, но дверь снова захлопнулась. Я постоял немного и спустился на лестничную площадку между этажами. Простоял я около получаса, когда, наконец, вышел крупный мужчина (на мое "здравствуйте" - никакой реакции) и мы пошли к машине. По дороге он не произнес ни слова. Когда мы поднялись в кабинет начальника цеха, Шимко велел мне сказать зам.нач. цеха о том, что я приехал (мол он знает, что делать), позвонить Гениатуллину и ждать в коридоре. Вскоре в коридоре собрались все механики и начальники производственных участ¬ков. Примерно через час дверь кабинета открылась, и из нее животом вперед в зеленой спецодежде и такой же зеленой форменной фуражке вышел, привезенный мной инспектор. Как потом я узнал, в каждом цехе специально для него хранили спецодежду. И вот процессия двинулась в цех. Впереди инспектор с начальником цеха, за ними Шимко, за Шимко я, со шнуровыми книгами в руках, которые мне подал Шимко. А за нами длинная процессия. На мой вопрос, зачем столько народа, Шимко, улыбнувшись тихонько ответил: "Так надо". Так всей командой прошлись по цеху, практически нигде не останавливаясь и вернулись в кабинет начальника цеха. Шимко попросил и меня зайти со шнуровыми книгами, но инспектор потребовал, чтобы я вышел, оставив книги. Я ушел к себе. Примерно через час, Шимко собрал механиков в своем кабинете, подал мне шнуровые книги, чтобы я просмотрел их и сказал, что все прошло хорошо. Особенно инспектору понравилась форменная фу¬раж¬ка и ее нужно теперь хранить и не показывать другим цехам. Помимо выпитого спирта, инспектору дали еще с собой бутылку. Пока он рассказывал, я обнаружил, что во всех книгах стоит штамп инспектора, а в трех книгах нет его подписи. Шимко ругнулся, перелистал несколько раз книги и сказал, чтобы я на следующий день поехал к нему домой с этими книгами. Предварительно он ему позвонит.
На следующий день я позвонил в уже знакомую мне дверь. Дверь долго не откры¬валась. Наконец дверь приоткрылась и в открывшейся щели показалась рука. Я подал книги и дверь захлопнулась. Теперь я посмотрел на часы и спустился на площадку между этажами. Ждать пришлось больше 40 минут. Наконец загремел замок, я подлетел к двери и так же в приоткрывшуюся щель мне протянули журналы и тут же захлопнули дверь. Ни здравствуйте, ни до свиданья. Я снова спустился на площадку и внимательно страница за страницей проверил все журналы. Ничего в них не изменилось, только появились в каждом журнале по закорючке-подписи.
У меня сложилось соответствующее представление об инспекторе Котлонадзора и я, по наивности, считал, что все они такие. Но вскоре мы стали поднадзорными другому инспектору - Евстифееву Николаю Васильевичу. Куда делся предыдущий, не знаю, но я вдруг познакомился с инженером, который с интересом знакомился с обору¬до¬ванием. Не считал зазорным полезть на кран, осмотреть его механизмы, поговорить о достоинствах кранов "Паулинг Гарнишфеджер". В общем, это был нор¬маль¬ный человек, с которым можно было поговорить, поспорить, решить какой-то вопрос, связанный с освидетельство¬ва¬нием поднадзорного оборудования.
(Летом 1959 года я поехал в командировку на Красногвардейский крановый завод, который нам изготавливал специальные кран-балки, и на ж/д вокзале увидел Евстифеева. Мы поздоровались и он представил мне невысокого мужчину, Карпова Юрия Васильевича. Он сказал. что передает ему дела, т.к. сам переходит на работу на наш завод, а сейчас они едут тем же поездом в г.Камышлов для ознакомления с поднадзорными объектами. До поезда оставалось время, и я предложил зайти в ресто¬ран и отметить новое знакомство. Я заказал 3 по 150 и закуску. Карпов начал отка¬зы¬ваться, сказал, что он не пьет, т.к. у него больной желудок. Мы с Евстифеевым выпили свои 150 и стали закусывать. Карпов постоял немного и говорит: "Ну ладно, по случаю знакомства и я выпью". В поезде я почувствовал, что его развезло. Он говорил, что теперь мы с ним друзья, и я могу обращаться к нему напрямую в любое время. Он дал мне свой домашний телефон.
В 85 корпусе, в котором я тогда работал ст. механиком, шел монтаж оборудо¬вания, и многое из него было поднадзорно Котлонадзору. Когда нужно было сдавать в эксплуатацию первые мостовые краны, я позвонил Карпову, и мы договорились о дате и времени его приезда. От дежурной машины отказался еще Евстифеев и Карпов тоже должен был приехать сам. Я попросил встретить Карпова нашего внутризаводского инспектора, Кайгужского, который по должности должен сопровождать Карпова во время освидетельствования заводских объектов.
У меня в сейфе стояло две бутыли по 5 литров спирта и небольшая двухлитровая бутыль с притертой пробочкой. Я купил пирожки и, мы с прорабом монтажников Яковлевым Михаил Федотовичем, решили отметить пуск первых кранов. Мы уже больше месяца работали, используя эти краны, и вот наступило время официальной сдачи в эксплуатацию.
Когда Кайгужский привел Карпова, мы прошлись по цеху посмотрели снизу на краны. Подавая команды крановщицам, проверили работу концевиков и тормозов. Под каждым краном лежал заранее подготовленный груз, на 25% превышающий грузоподъемность крана и подвешены отвесы, с помощью которых мы определяли величину прогиба моста крана при подъеме контрольного груза. Все результаты испытаний мы занесли в шнуровые книги. На краны Карпов подниматься не захотел, сказав, что уверен в том, что там все в порядке. Так оно и было. После испытаний мы направились ко мне в кабинет, около которого уже собрались прораб строителей Леденцов Николай Карпович, нач. нашего цеха Дружинин Леонид Дмитриевич и ст. электрик цеха. Дружинин сразу же спросил у меня, где спирт. Я, памятуя свое первое знакомство с работой инспекции, ответил, что сначала оформим документы, а уж потом все остальное. Мы заполнили шнуровые книги, поставили все необходимые подписи и печати и я извлек на стол 2-х литровую бутылочку стаканы и пирожки. Я стал медленно наливать Карпову-"желудочнику" спирт в граненный стакан с ободочком и ждать, когда он меня остановит. Уже пол стакана. Яковлев не выдержал и говорит: "Спирт!". Карпов молчит, а я продолжаю медленно лить. Яковлев:-"Чистый спирт!!". Карпов молчит. Наконец я наполнил стакан (250гр). Кто-то налил во второй стакан воды из графина и поставил его около Карпова. Затем налили каждому, сколько он сам заказывал (но ни у кого не было больше ста грамм). Кайгужский отказался - у него действительно был больной желудок. И вот провозгласили тост за успешное завершение освидетельствования. Мы все замерли, наблюдая, как Карпов влил в себя полный стакан спирта, отвел рукой, поданный ему стакан с водой, разломил пополам пирожок, понюхал его и положил обратно. Кайгужский шипит мне на ухо: "Что ты делаешь? Нам еще надо освидетельствовать краны в литейном цехе". Я ему ответил, чтобы он отвез Карпова домой, а когда потребуется я его приглашу сам. Бутылочку я уже спрятал в сейф и Карпов предложил Кайгужскому сопровождать его в литейку. Мы попрощались, а я еще раз предложил Кайгужскому сопровождать Карпова не в литейку, а домой.
Когда они ушли мы стали обсуждать случившееся. Никто из присутствующих не видел, чтобы такими порциями пили и не закусывали неразбавленный спит. Я рассказал о своем первом знакомстве, на ж/д вокзале, когда Карпов сказал, что у него больной желудок и он не может пить. Через пару часов я позвонил Кайгужскому и спросил, все ли в порядке. Он ответил, что Карпов настоял на том, что нужно идти в литейный цех, и там требовал, чтобы ему дали спирт.
На этом мои встречи с Карповым не окончились. Во первых, в цехе было много объектов поднадзорных Котлонадзору, но и без этого по поводу, а может и без повода, когда Карпов появлялся на заводе, он заходил ко мне и спрашивал: "Спирт есть?". Я наливал ему очередную порцию. Без нее он не уходил, а мне нужно было работать. Наконец мне это надоело. Я оставил в двухлитровой бутылочке на донышке (а он видел у меня только эту бутылку) и в очередной его приход сказал, что это остатки и больше спирта у меня нет. Но то ли он забыл, думаю, что ему просто захотелось опять выпить, он снова появился у меня без всякого повода с вопросом: "Спирт есть?". Я ответил, что нет. В это время в кабинет зашел Дружинин и говорит мне: "Ну, где у тебя спирт?". Я ему говорю: "Кончился". Тогда он предложил пойти к нему, т.к. у него есть "отработка". Так называли спирт, который брали в ЦЗЛ. После этого случая Карпов приходил ко мне и спрашивал нет ли у Дружинина "отработки". Но все это было в начале 1960 года в 85 корпусе.)
А в четвертом цехе в середине 1956 года мы готовились к очередному полному освидетельствованию сосудов высокого давления (220 и 320 атм) в насосной-аккумуляторной станции с вскрытием люков, снятием старой краски внутри и снаружи сосуда, тщательным осмотром поверхностей и сварочных швов, затем окраски и гидравлическим испытанием. Чистка стенок выполняется металлическими щетками. Для чистки стенок внутри сосуда мы с Дьячковым сконструировали складывающуюся люльку. Она в сложенном виде вводилась в верхний люк бутыли высотой около 6-ти метров и там разворачивалась. Люлька подвешивалась через блоки к ручной лебедке, которую установили около бутыли. В люльку залезал слесарь со скребком, молотком и металлической щеткой. Первыми опробовали люльку мы с Анатолием. Внизу на лебедке постоянно находился слесарь, а наверху, на бутыли около люка, находился еще кто-нибудь и передавал команды на лебедку. И вот, когда в сосуде работал Петро Черноскутов, а я находился около люка, вдруг он заколотил молотком и закричал, чтобы поднимали люльку. Когда его голова показалась в отверстии люка, я был поражен. Его рябое от оспы лицо было белое, как полотно. Я помог ему вылезть из бутыли. Он присел на край. Я спрашиваю его, что случилось, а он махнул рукой и говорит: - "Ничего. Вдруг подумал, что если закроют люк, то из бутыли не выбраться". Я предложил ему спуститься вниз и больше не лезть в бутыль, но он отказался. Через некоторое время он пришел в себя, лицо приняло нормальный вид и он полез продолжать работу.
Когда я перешел работать в 85 корпус, помимо слесарей, которых добровольно передавали механики других цехов, мне дали право подобрать несколько человек по своему усмотрению и, естественно, с их согласия. Но я пригласил к себе только Петра Черноскутова, которого поставил бригадиром слесарей насосно-аккумуляторной станции. Но об этом позднее.
Рядом со входом в насосно-аккумуляторную станцию стоял двухстоечный пресс, на станине которого было название фирмы "Вейнгартен". Пресс кривошипный и по моим подсчетам мог развивать усилие 180 тонн. Его использовал цех ширпотреб для чеканки рисунка на ручке алюминиевой ложки. На прессе работали два рабочих: один укладывал на штамп заготовку, другой извлекал ложки. По другую сторону от входа в насосно-аккумуляторную станцию стояла сатураторная будка, в которой ручным способом в барабане газировали воду. И вот однажды прибегают к нам в кабинет на третий этаж с сообщением, что на прессе авария. Мы с Шимко быстро спустились в цех и обнаружили, что авария произошла не на прессе, а на задвижке трубопровода высокого давления - 220 атм, подающей эмульсию от насосно-аккумулятоной станции к небольшому гидравлическому прессу усилием 160 тонн. Трубопровод проходил по подземным каналам перекрытым стальными щитами. У задвижки сорвало болты крепления верхней части и струя эмульсии, под давлением 220 атм, подняла вместе со щитом стопку алюминиевого листа высотой около метра, бросила за 10 метров на центральный проход, ударила в стену, отразилась от нее, прошла между стойками пресса, сбила со стула рабочего закладывавшего заготовку и отбросила его метров за 8, к сатураторной будке. Когда мы подбежали, рабочие стропили стопку листа и сказали, что наверное под ней раздавлен рабочий, который извлекал ложку после чеканки. Когда подняли листы, под ними ничего не оказалось, даже "мокрого места". Шимко послал искать этого рабочего в душевую, сказав, что однажды такое уже было, когда на прессе 5000 тонн, не выпустили из системы весь воздух и подали высокое давление. Главный ползун прыгнул, как молот и пропал слесарь, который работал по другую сторону от пресса. Его обнаружили только в конце смены в душевой. Как он там оказался, он сам рассказать не смог. Предположение Шимко оказалось верным. Кратковременный выброс эмульсии - падение давления в трубопроводе, вызвал перекрытие автоматического клапана в насосно-аккумуляторной станции. Таким образом, мы впервые убедились в надежности работы автоматического запорного клапана. Хорошо, что это неожиданное для нас испытание закончилось только испугом одного рабочего и синяками другого.
В конце 1956 года меня все же выбрали комсоргом цеха. Я поставил условие, что буду неосвобожденным, как предшествующие, которые иногда появлялись в цехе, для того чтобы собрать взносы. Чем они занимались остальное время я не знал и знать не хотел. Оставить у меня в заместителях бывшего освобожденного секретаря я тоже отказался. Если она хочет остаться на комсомольской работе, то только неосвобожденной, т.к. я хотел покончить с шушуканьем в цехе по поводу подснежников (числящихся в бригаде, но неработающих). Мои условия были приняты, а вместо помощника секретаря мы выбрали небольшое бюро, на котором распределили обязанности. Против моей постановки вопроса был секретарь райкома, т.к. он лишился возможности иметь при себе освобожденных, и зависимых от него, секретарей первичных организаций. Нас же теперь не привязывала к себе эта выборная должность, и работали мы теперь не за страх, а за совесть. Мне было бы трудно одолеть сопротивление райкома, но меня очень активно, с критикой работы райкома, поддержало руководство цеха. Насколько я помню, после этих осенних перевыборов, на заводе не осталось освобожденных секретарей первичных организаций. Райкомовцы сначала по старинке пытались собирать нас, по поводу и без повода, в рабочее время. Но ничего из этого у них не получилось, а вскоре и их, обиженных, переизбрали.
К новому 1957 году мы смогли только выпустить свою стенную газету и решить вопрос с председателем профкома и нач. цеха о создании специального фонда для премирования отличившихся комсомольцев. Председатель профкома Николай Филиппов (друзья называли его Филиппок) тоже начинал свою трудовую деятельность с комсоргов и всегда оказывал мне поддержку как моральную, так и материальную (не мне лично, а комсомольцам цеха по моей просьбе). Мы решили, что в приказах о премировании нужно всегда конкретно указывать, за что премируется тот или иной работник.
Стенная газета, написанная по цеховым материалам, вызвала живой интерес, и не только своим содержанием и оформлением, но и тем, что мы вывесили ее не в "Красном уголке", куда редко кто заходил, а около столовой. И сразу же появились добровольные корреспонденты. Но были и казусы. В одной из газет мы очень доброжелательно отозвались о работе службы механика и рядом с фамилиями (а во всех заметках мы всегда называли конкретных лиц, а не в целом о том или ином участке) ставили инициалы. И вот рядом с фамилией Гениатуллина мы, естественно, написали И.Г. (Ибрагим Гелазович), а не Володя, как все его называли. И он устроил мне скандал, заявляя, что я специально так написал, чтобы подчеркнуть, что он татарин. Как я не объяснял ему, что мы не могли в газете писать Володя, все-таки это печатный орган, он долго таил на меня обиду.
Удивительное свойство человеческой памяти. Сегодня 21 марта 1995 года, а я погружаясь в события сорокалетней давности, как бы прокрутил назад пленку, настолько ясно вспоминается прошлое. Давно забытые лица, имена, фамилии и даже незначительные события вдруг всплывают в памяти не как в прошлом, а как будто я вернулся в те дни, настолько все живо и осязаемо. Я начал писать эти записки по просьбе Максима. Он перед сном всегда просит меня рассказать что-нибудь "когда ты был маленький" или "когда папа был маленький". Началось с этого, а теперь из меня прет и не могу остановиться. Думаю, что эти записки интересны только для меня. Они как исповедь о прожитых годах.
Задолго до 8 марта я решил, что нужно как-то встряхнуть весь коллектив цеха. А к этому времени к нашему цеху присоединили, постоянно не выполняющий план цех ширпотреб во главе с его начальником Степановым и большим молодежным коллективом. В этом цехе работал сварщиком молодой парень, Николай, который однажды во время перерыва на обед вечерней смены, зашел ко мне в кабинет, где я в это время на цехкомовском баяне неуклюже подбирал мелодию песни "Одинокая гармонь". Он послушал и спросил, можно ли ему попробовать. И с этого момента началось.
Он прекрасно играл на баяне. И я хотел, чтобы он выступил на концерте в честь 8 марта. Но оказалось, что он хорошо играл не только на баяне, но и на балалайке, гитаре и др. струнных инструментах. И он предложил мне попробовать достать инструменты для струнного оркестра. Я к Филиппову. А он мне говорит, что давным давно завком подарил инструменты струнного оркестра цеху №2, но он не разу не слышал, чтобы он там использовался и предложил мне узнать его судьбу. Оказалось, что это полный домровый оркестр и валяются инструменты в какой-то кладовке. Мне долго не хотели его показывать. Наконец, когда я его увидел оказалось, что часть инструментов сгорела или испорчена огнем. Кто-то из хулиганских целей, по-варварски жег домры. Меня просили только не говорить, что инструменты горели, но с большим трудом, через завком, партком и комитет ВЛКСМ мне удалось забрать оставшиеся инструменты к себе в цех. Николай уже набрал небольшую группу ребят и девчат умеющих играть на струнных инструментах и они занялись репетициями. Но оказалось, что нужен контрабасист. Найти его в цехе не смогли, и Николай предложил мне встать за контрабас. Эта огромная балалайка выше меня ростом. И я сказал: "Раз так надо Родине - учите!". И вот репетиции начались каждый день. В цехе прослышали о наших подготовках к 8 марта. Обнаружилось, что целая бригада молодых девчат из того же цеха ширпотреб прекрасно танцуют народные танцы и пляски. Художественным руководителем нашей самодеятельности стал Николай.
Однажды ко мне подходят "бабули" (тогда они мне казались бабулями, хотя им было по 40-50 лет) и говорят, что они тоже хотят петь. Я их направил к Николаю и дело пошло. Он аккомпанировал им, то на домре, то на баяне. Почему-то с баяном он не очень хотел выходить на сцену.
А я решил организовать еще одно дело - лотерею. Это оказалось очень сложным делом. Сначала Разживин отговаривал меня не связываться с деньгами. Я ездил в разные финансовые и юридические организации и везде получал диаметрально противоположные ответы. Лотерею мы решили делать беспроигрышную. Цена билета 1 рубль. А выигрыши разной стоимости - от нескольких копеек до нескольких рублей. Я написал 500 билетов. На каждом стояла цена 1 рубль и моя подпись.
Билеты раскупили в один день и тут начались атаки на меня. Требовали еще билеты. А те, кто дал негласное добро на проведение лотереи, просили ограничить размер полученных от продажи билетов суммы пятьюстами рублями. Но делать было нечего и, чтобы избежать скандала со стороны жаждущих получить билеты, я сделал еще 500 штук. Очень сложным, оказалось, продумать, а самое главное провести саму процедуру розыгрыша. Но все остались довольны, организованным праздником.
1957 год - год всемирного Фестиваля молодежи и студентов в Москве. Кандидатуры готовились в Горкоме ВЛКСМ и утверждались ГК КПСС. Я с большим трудом добился, чтобы одна из участниц самодеятельности, Юля, читавшая под Рину Зеленую детские рассказы, была включена в список. Требовались абсолютно жесткие анкетные данные: возраст, пол, семейное положение и пр. пр. Мне повезло, что в списке должна была быть и не член ВЛКСМ. Вот Юля и подходила по всем требованиям анкеты, в то время как большинство молодежи состояла в рядах ВЛКСМ. Не член ВЛКСМ казался "белой вороной" в молодежном коллективе. В память об этой эпопее у меня остался вкладыш в права мотоциклиста с вырезанным номером в талоне предупреждений за превышение скорости. Я опаздывал в ГК ВЛКСМ, т.к. мне позвонили, чтобы я срочно привез очередную характеристику на Юлю. А наша мамулик-бабуля без всяких характеристик и утверждений в ГК была "дикарем" на этом фестивале. Она ведь начинала учебу в Московском Институте стали им. Сталина (МИСиС), а окончила Московский Институт стали и сплавов (МИСиС). Наш Андрей тоже окончил первый курс этого института.
В конце 1956 года на должность технолога в цех ширпотреб пришел Анатолий Федорович Рыжов - молодой специалист, окончивший, как и я, Уральский политехнический институт им. С.М. Кирова. Очень толковый парень, впоследствии, работая уже на металлургическом заводе в Куйбышеве, защитивший кандидатскую диссертацию. Он знал и умел рассказывать к месту много анекдотов. Знал и, с удовольствием, читал в компании рассказы М. Зощенко. Когда цеха объединили, мы привлекли его к работе в комсомольском бюро, к участию в художественной самодеятельности. Он был женат, и у него уже была маленькая дочка. Узнав об этом, я решил, что выделенная мне комната в двухкомнатной квартире-коммуналке (тогда все жили в коммуналках) ему нужнее. На мою просьбу руководство цеха отреагировало по-разному. Когда в начале 1959 года я обратился с просьбой выделить мне комнату, начальник цеха напомнил мне, что один раз я отказался от нее.
Но с Толей были очень интересные истории. В цехе ширпотреб изготавливали 38-литровые алюминиевые фляги.
Не прошло месяца после его появления на заводе, как Анатолий вносит рационализаторское предложение не приваривать верх¬ний бандаж (1), как ненужный. Реализация этого предложения давала огромный реальный экономический эффект: экономия металла; отпала необходимость в изготовлении этих бандажей; бригады сварщиков в три смены варили к флягам бандажи - трудоемкость снизилась почти в два раза. Экономический эффект легко рассчитывался. Желающих стать соавторами этого предложения, начиная от начальника цеха ширпотреб, работников экономической службы и бухгалтерии и кончая техотделом во главе с начальником, оказалось так много, что Толя - действительный автор этого предложения, просто затерялся в этой толпе соавторов. И вдруг на удивление всего завода (а слух об этом мгновенно облетел весь завод) Анатолий пошел на прием к директору завода, Михайлову Константину Николаевичу. А тот вычеркивает всех примкнувших, и приказом обязывает немедленно внедрить предложение в производство, а автору незамедлительно выплатить причитающееся вознаграждение. А это была астрономическая, по тем временам сумма - 14 тысяч рублей. Автомобиль "Москвич-401" тогда стоил 9000 рублей, а "Победа-М-72" - 16000 рублей. Не успели работники цеха прийти в себя от шока, как Анатолий пишет новое предложение: заменить приварку нижнего бандажа (2), на котором стоит фляга, на накатку роликом на станке, сразу же после вытяжки горловины. Это еще более снижало трудоемкость изготовления фляг. К этому времени цех ширпотреб, со всем своим коллективом, был объединен с нашим цехом и для реализации этого предложения нужны были дополнительно старые револьверные станки. И я отправляюсь в командировку в Харьков и Ростов, чтобы на заводах Минавиапрома отобрать неиспользуемые там станки. Но о командировке позднее. А Анатолий предлагает заменить громоздкие и трудоемкие в изготовлении ручки (3) на легкие штампованные из листа. Цех ширпотреб стал местом паломничества. Со всего завода приходили посмотреть, как делают флягу, а Анатолий предлагает заменить литое кольцо, к которому крепится крышка на штампованное, оригинальной конструкции. Весь завод ходил вокруг этой молочной фляги, а доил ее молодой специалист, с неординарным взглядом на вещи. Цех не выдержал такого позора и, с согласия Анатолия, его перевели в техотдел основного цеха, начальником, которого был Жора Булгаков. Анатолий и тут не заставил себя долго ждать. Он привел меня к прессу "Шлеман" усилием 5000 тонн и спросил меня, не могу ли я поставить дополнительный нож между контейнером пресса и главным ползуном. Мы пошли с ним вдоль ж/д путей базы оборудования, где много лет валялись, не нашедшие применения, узлы и детали оборудования, вывезенные когда-то из Германии или полученные по "Ленд-лизу". И вот мы нашли подходящий по размеру гидравлический нож. Через Тарануху я добился разрешения забрать с этой свалки нож в цех. Там мы провели тщательную ревизию. Я просчитал все элементы ножа на прочность, проработал возможность установки ножа на прессе и подключения его к гидравлической системе. Провели испытание, и Анатолий пишет очередное предложение по прессованию профилей через многоочковую матрицу "обратным методом". "Обратный метод прессования", когда контейнер с заготовкой надвигается на матрицу, установленную на плунжер, закрепленный на мундштуке, требовал меньшего усилия прессования, качество прутка получалось выше. Но использовать этот метод можно было только при прессовании круглого профиля большого диаметра в одно очко. Для удаления прессостатка нужен был нож, который и просил установить Анатолий. А еще через некоторое время он предлагает прессовать, как его назвали, "смешанным методом прессования", для которого этот нож уже был не нужен, а использоваться он мог на любых прессах. Это было его первое изобретение.
Возвращаюсь к командировке в Харьков, Ростов. В Харьков я приехал поздно вечером 13 января 1957 года. Мест в гостиницах не оказалось, и я первую ночь провел в кресле в гостинице "Харьков". Рано утром мне дали койку в двухместном номере, и я пошел разыскивать завод п/я, на который я был командирован. Поиски п/я дело непростое, несмотря на наличие всех необходимых документов, а когда я, наконец, нашел его, то оказалось, что я должен был спрашивать не п/я, а авиационный завод, местонахождение которого все знают. Сведения о наличии у них револьверных станков оказались ложными, и я поехал на вокзал брать билеты до Ростова. Поезд уходил рано утром, и я перебрался в гостиницу рядом с ж/д вокзалом. Была зима, и я поехал в командировку одетый по-уральски: на мне было зимнее пальто с каракулевым воротником и все прочее, в котором на Урале я не замерзал. Но в Харькове шел мелкий дождь со снежной крупой, было сыро и мерзопакостно. Я замерз еще в кресле гостиницы и никак не мог согреться. У меня было желание попасть в какое-нибудь многолюдное место, где я бы смог отогреться, но билетов в кино не было. Во всех кинотеатрах шла премьера фильма "Карнавальная ночь". Я бродил по городу в поисках теплого места и увидел, как люди поднимаются по ступенькам "краеведческого музея". Я тоже пошел туда и, когда увидел стоящих на ступеньках старушек с протянутыми за милостыней руками, понял, что я вхожу в действующую православную церковь. Причиной моей ошибки послужило то, что в Свердловске рядом с приваловским домом и парком в огромной церкви разместился краеведческий музей, в котором я неоднократно бывал. Поворачивать назад было поздно. Меня мучила мысль, что на пиджаке у меня был комсомольский значок. И я, не соображая, что его все равно под пальто не видно, пытался его незаметно снять. Убранство внутри церкви меня потрясло. Шла служба. Было 14 января. Отмечали "старый" новый год. Везде горели свечи. Стены и колонны были украшены ветками ели. Старушки отбивали поклоны и целовали иконы. А над всем этим гудел низкий голос, который шел, казалось, со всех сторон. Впечатление было потрясающее. В 1965 году летом Эля с Андреем посетили этот храм, а я стоял на бензозаправочной станции, которую построили рядом с оградой.
В Ростов я приехал и направился сразу же к тете Бете. Тогда была еще жива моя бабушка. Жили они в одной комнате в коммунальной квартире. Ни тетя Бетя, ни дядя Лева не знали, где находится п/я, на который я был командирован. И я, имея некоторый харьковский опыт, сразу же направился на главпочтамт. Трамваи в Ростове в отличие от контактных дуг, которые я видел во всех городах, где бывал, имели на штанге ролик, который катился по контактному проводу. В головном вагоне на задней площадке нет заднего стекла и, когда трамвай проходит через перекресток или на стрелках, кондуктор, а то и пассажиры за веревку перебрасывают ролик на нужный контактный провод. Это я уже усвоил, но когда я, стоя во втором вагоне, увидел, что первый вагон поворачивает, едет по булыжнику, пересекая дорогу, и направляется к деревянному забору, в котором нет никакого проема, я был удивлен не только этим обстоятельством, но еще больше тем, как народ спокойно вышел из трамвая и, встав вдоль вагонов, дружно возвратил трамвай на рельсы, с которых он сошел. Все вошли в вагоны и так же спокойно поехали дальше. Когда я вечером рассказал эту историю, никто не удивился, а спросили: "Ну и что?".
На главпочтамте никто не хотел указать мне хотя бы приблизительный адрес п/я. Я ходил из одного кабинета в другой, показывал свои документы, в том числе форму №2 (допуск к такого рода предприятиям), бесполезно. Наконец, кто-то мимоходом назвал мне номер почтового отделения, куда предлагал обратиться. В почтовом отделении мне предложили обратиться на проходную завода недалеко от почты. Там вахтер послал меня дальше и, наконец, я попал на нужный мне завод. В отделе мне сказали, что нужно было искать не п/я, а вертолетный завод, который все знают. Я осмотрел станки и подписал акт о передаче их нашему заводу.
Когда я дома рассказал о своих поисках, дядя Лёва даже закричал: "Что ж ты сразу не сказал, что тебе нужен вертолетный завод!".
Так закончилась моя первая командировка.
продолжение:
http://www.proza.ru/2009/07/30/1000