(Монолог плохой девчонки)
Случайно прочла в какой-то книжке, что индейцы майя периодически разбивали всю посуду, чтобы создать новую. Эта мысль всегда казалась мне привлекательной: разрушить свою жизнь, перемешав черепки воспоминаний, так, чтобы стать совершенно другим человеком.
Вы скажете, что мне еще рано иметь такие мысли, в семнадцать-то лет? Просто иногда я чувствую себя древней старухой. Все видевшей, все испытавшей. Я видела сотворение человека из праха земного, слышала испуганные самооправдания Адама, была погребена под руинами Вавилонской башни.
Даже эти люди, сидящие теперь за соседним столиком в кафе, мне до тошноты знакомы, хотя я точно знаю, что мы никогда не встречались. Они шумят, гримасничают, стараясь обратить на себя всеобщее внимание, – без этого посиделки в кафе им не интересны.
А зачем сюда хожу я?
Это мороженое, которое стремительно тает в блестящей креманке, я могла бы купить в ближайшем ларьке, что обошлось бы гораздо дешевле. Просто я не вижу смысла в экономии, пристойном поведении. Я не вижу смысла в своем разуме. Он давно превратился в отвратительного зануду, придирчиво отмечающего мои промахи и ошибки. Я не просила его влезать в мою жизнь.
В этом кафе я постоянный посетитель, здесь знают мои вкусы. Я просто сажусь за свой столик, и весь мир начинает вертеться вокруг меня. Не смейтесь, я не так глупа, чтобы упиваться дешевеньким властолюбием, за неимением всего остального.
Я по натуре своей наблюдатель. Наблюдаю жизнь и не делаю выводов, потому что все возможные выводы уже сделаны, все необходимое уже сказано.
Мое преимущество перед мудрецами земли в том, что я никому не позволяю появляться в моем сознании без острой нужды. Я временно недоступна, а они всегда доступны. Их читают, выдирая из плоти написанных ими книг куски и цитаты, при этом не делая попыток понять. Они продаются и перевираются, а я нет. Они жили на чердаках, питаясь овсянкой, я просиживаю джинсы в кафе.
Папины деньги всегда в моем распоряжении. Правда, без его активного участия в этом. Я просто беру их у него. Из бумажника, из карманов пиджаков и пальто. При этом мне абсолютно не стыдно.
Я объясню, почему. Лет в пять он повез меня в один дом, где очень накрашенная женщина называла его любимым. Перед тем как вернуться домой, он запретил мне рассказывать о ней маме. Иначе никогда не купит мне новую куклу, конструкторы, книжки и многое из того, чего тогда еще жаждала моя детская душа.
С тех пор я никогда у него ничего не прошу, а беру сама. Замечает ли он пропажи? Я думаю, да. Иногда, встряхивая карманы, он выразительно смотрит на меня, и я говорю ему с особой интонацией: «Ты что-то хочешь спросить, мой любимый ...папа?»
Мама меня неимоверно смешит. Мне смешон ее титанический труд по завоеванию внимания мужа. Для этого она с утра до вечера борется с морщинами и лишним весом, читает новинки литературы. Чтобы быть ему интересной. Взрослая женщина - и не может понять одну простую вещь: ты стала ему неинтересна уже тогда, когда он на тебе женился.
Она старается заботиться обо мне, пытается наставлять меня в житейских вопросах. Ведет нескончаемые беседы на тему девичьей чести и гордости.
А я, вспоминаю, как, когда-то давно, в три года, я подошла к ней со своим глупым вопросом, зажав в неловких пальчиках карандаши: «Мама, скажи этот карандаш синий или желтый?» Я тогда еще плохо разбиралась в цветах. Она перед зеркалом красила ресницы и, не оборачиваясь, ткнула в желтый: « Вот дочка, синий».
Синий карандаш – это главный урок моего детства. Я так благодарна тебе, мама.