- Хорошим людям должно быть хорошо! Ведь мы все это знаем. Ведь правда же? Правда? – в голосе, звучащем у него в голове, появились истеричные плаксивые нотки, он срывался на крик. – Скажи мне! Ведь мы же… Мы же всегда это знали! Иначе же не бывает! Хорошим людям должно быть хорошо! Ответь мне! Ответь же мне!
Он молчал. Он ничего не ответил голосу. Он знал, что на самом деле так никогда не было. И никогда не будет. Он уже не верил, что все будет хорошо. Он ненавидел верить, щемящая боль где-то груди не давала ему этого делать. Это была тянущая боль одинокого среди людей.
Ему в голову пришла мысль, что он похож на мыльный пузырь. Снаружи радужный и искрящийся и абсолютно пустой внутри. Который видно насквозь. И он обязательно лопнет, оставив лишь мыльные липкие брызги, которые бесследно высушит солнце. Это заставило его усмехнуться. По-настоящему. Он уже так давно не улыбался искренне, и эта ухмылка была лишь отраженным в кривом зеркале чем-то настоящим. Тем не менее, Он удивился этому забытому ощущению, небольшим складочкам на лице, растянутым губам, но, испугавшись, прогнал ощущение прочь.
По странной изощренной иронии, тревожное одиночество проходило лишь когда звездный свет и красноватые огни большого города растворяли в себе его душу, рассеивали его боль среди приглушенного света пульсирующих угасающим дыханием улиц, с которыми он любил оставаться наедине. Когда шел дождь, его душа намокала и хотела плакать обжигающе-холодными слезами на серый асфальт, но он лишь кутался в плащ, закрывал лицо зонтом и шел дальше. Тогда ему казалось, что асфальт дышит. Что асфальт ищет у него понимания. Ему казалось, что он чувствует под ногами, как вздымается и опадает исполинская грудь большого города.
Но сам город он не любил. В городе так мало видно звезд. Он любил звезды. Их тоже так много, но каждая из них – одинока. И каждая из них – холодна, несмотря на то, раскалена до предела. Он мечтал, что когда-нибудь он сможет пройти по звездному свету, как по дорожке, подняться, оторваться, отвернуться – и прийти к такой одинокой звезде. И больше она не будет одинока. Ее взгляд с небес больше не будет таким печальным, и она больше не будет тоскливо смотреть вниз. В такие минуты он плакал. Но душа его не плакала. Детские души не умеют плакать. Потому что чувствовал себя ребенком. Очень маленьким, глупым, покинутым, сжавшимся в комок ребенком, которому никогда не повзрослеть.
Город засыпал. Гасли огни. Растекалась тишина. По окну ползли тяжелые дождевые капли. Голос молчал. Завтра будет новый день. Непременно.
Мысли тяжелели и путались, плавились, протекали сквозь пальцы, словно раскаленный воск и оставляли лишь ожоги. Он и сам не заметил, как уснул, потому что он проваливался в сон, как в спасительную анестезию, которой однажды суждено было стать эвтаназией и переселить его детскую душу, так и не научившуюся плакать, куда-то еще. И кто-то скажет: «Нужно зайти к нему на кладбище». Словно так, будто он теперь просто там живет. Живет. Жил в безликой многоэтажке, а теперь переехал в именную уютную квартиру, к тишине и покою. Туда, откуда он сможет смотреть на звезды. Которые, может быть, научат его детскую душу плакать…