Надрывно урча и откашливаясь едким дымом, ГАЗ-фургон с надписью «Автомагазин» медленно поднимается по заснеженной колее в пологую, но вполне ухабистую гору. Водитель Николай давно привык к таким дорогам, и, казалось, совсем не обращает внимания на неровности. Если он и пытается сосредоточить на чём-то свой взгляд, то уж никак не на ухабах (куда им деться!), а разве что на округлых коленках девятнадцатилетней Таньки-продавщицы, которая в любой мороз выставляет их на показ, не пряча под длинной шерстяной юбкой, или вязаными рейтузами. Ей деревенские бабы давно выговаривали, мол, ты, девка, у себя в городе что хочешь вытворяй, а в деревнях на тебя глядеть некому! Застудишься по женским делам, век проклинать себя будешь. А Танька только отмахнётся, а в другой раз юбку ещё выше подымет – глядите, не жалко! Да и как это некому, когда Колян ишь как пялится, глаза выворачивает! И рядится себе дальше, как рядилась прежде.
- А что как в снегу увязнем? Подтолкнёшь, Танюха? - Николай задорно подмигивает и трогает продавщицу за замёрзшую коленку.
- Перебьешься, - манерно отвечает Танька, и небрежно отталкивает руку. - Больно скор бобёр …
Машина медленно вползает на гору. Упруго подпрыгивает фургон на замерзших колдобинах.
- Эх, ладно скроена ты, Танюха, есть на что поглазеть! Женился бы на тебе, да не могу – женат уже.
- Жениться не могёшь, и руки распускать не моги, - по взрослому отвечает Танька, и деловито поворачивает свой воробьиный нос к заиндевелому окну.
Довольна Танька, раскраснелась от мужского внимания да от мороза. Доволен и Николай: ловко у него получается девку смутить!
Автолавка въезжает в деревню, а деревня будто вымерла: единственная собака, и та голоса не подает. Забилась под сени, мороз пережидает. Из того, в чём жизнь заметна, только голубоватый дымок над заснеженной крышей одного из домов, да трескотня сорок на высокой берёзё.
- Тпрр-р, приехали! - Николай выключает зажигание. - Разворачивай торговлю, Танюха. Засиделась, голуба, а начальству план нужен!
- Ой, да ладно тебе! Командир нашелся ... Видали мы таких плановиков!
Танька ловко забирается в промёрзлый фургон, закрывает за собой дверцу, откидывает широкую доску – готов прилавок! И вот уже появляются на нем импортные куриные окорока, сосиски-сардельки, колбаса трёх видов, масло сливочное и постное, крупы, сдоба разная. В довершение раскладки появляются на прилавке сигареты и спиртное. Всё, как в городе, на витрине сельпо. Можно начинать торговлю.
К тому времени уже все жители деревни в полном своём сборе, да и долго ли собраться, когда в деревне всего четыре жилых дома. В двух домах по три едока, а в оставшихся двух – по одному.
- Здравствуй, Танечка! Чем сегодня стариков порадуешь?
- Тем же, что и вчера, я вам не Макдональд-с на выезде! - бойко отвечает продавщица. - Определились, кто первый? Заказывайте!
Первой пропускают Лукерью, ей почти девяносто. Отпирается баба Луша, отходит от прилавка.
- А я вот последней сегодня покупать буду! Ты ж не знаешь, Митрич, сколько мне жить на этом свете осталось, а вперед пропускаешь! А я, вот, на Танечку погляжу, хороша она сегодня, красавица наша.
- Не хочешь, я возьму, - ворчит Митрич. - Уговаривать не буду. Стой, Лукерья, мёрзни …
Торговля идёт неспешно, и чем-то напоминает собрание.
- А вот скажите вы нам, городские да грамотные, телефоны, что в каждой деревне установили, будут подключать, али как? - обращается Митрич к Таньке и Николаю. - Что там, в вашем городе, слышно по этому поводу? И за какие такие деньги-медяшки по ём можно будет в город позвонить?
- Про то нам не известно, - отвечает Николай закуривая. Ядрёный дым дешевого табака жадно затягивается прокуренными, скрипящими, как снег на морозе лёгкими. - А тебе это к чему, у тебя ж дома телефон есть?!
- А оно такое дело, что у меня дома и калган есть, а понос лечить я всё равно в город поеду! Мне, как пенсионеру, всё процедуры бесплатно. А про аппараты, как их … таксофоны, я так думаю: раз поставили, то и работать должны, а то стоят, как истуканы, и толку от них - никакого!
- Тебе-то что? - набрасывается на Митрича его жена Люся. - Они у тебя обеда не просят, пущай себе стоят сорокам на потеху!
- Тогда тебе самому в город надо, - советует Николай. - Прямо к главе администрации. У него и спросишь, там таких ходоков знаешь сколько? Один другого умнее, и все с вопросами.
- А и поеду, - раззадоривается Митрич. - Потеплеет маленько, и поеду! Вопросов и у нас много имеется.
- Ой, да не галдите вы так, обсчитаю ведь! - незлобно ворчит Татьяна, и нарочито хмурит брови. - Тогда точно денег не хватит до города доехать!
На мгновение разговор утихает, но тут же возобновляется. Зря, что ли собрались?
- Танечка, а бананы есть? – вкрадчиво спрашивает Люся.
- Есть. Я их нарочно на прилавок не выложила – помёрзнут. Будете брать?
- Да, возьму. Килограммчика полтора мне, а то и два давай.
- Два четыреста, - бойко докладывает Танька и щёлкает счётами. – Оставить?
- Оставь, милая. Я возьму. Не помороженные, часом?
- Свежие! – продавщица не больно-то придирчиво осматривает покупку. – Только что с ветки!
- А ты, тётка Люся, не Митричу, часом, бананы покупаешь? - интересуется Николай с хитрой улыбкой на лице.
- Всем нам, кому ж ещё?! Самая стариковская еда, - поясняет Люся.
- Ты с этим поосторожнее, - предостерегающим тоном заговаривает вдруг Николай. - Что-то он тут про калган, да про понос … Я вот в газете читал, что человек должен есть только то, что растёт в той местности, где он сам народился. Иначе, неприятности разные с животом твориться могут. К тому ж бананы слабят. Антоновкой-то, небось, запаслись?
- И что? - настораживается Митрич. – Тебе какое дело: запаслись, или цыганам раздали?
- А такое, что достань её родимую с чердака, да грызи единственным своим зубом, в обход бананов! Тогда и про калган вспоминать не будешь!
Дружный взрыв хохота оживляет деревню. Смеётся вместе со всеми Митрич, белозубо скалится за прилавком Танька, даже старая Лукерья беззвучно смеётся широко раскрытым беззубым ртом.
- А я бананы енти кой-чем другим закрепляю. Покрепче кой-чем, - находится, что ответить Митрич. - Доставай-ка, Танюша, с полочки мой любимый напиток, после бани будет в самый гуж. А то и две давай, я себе с пенсии могу дозволить.
Весело идёт торговля. Те, кто продукт купил, не отходят далеко: тут же, возле автолавки стоят, переминаются с ноги на ногу, ждут, пока всех отоварят. До другого раза целая неделя, когда ещё поговоришь?!
- Что-то поздно ты печку топишь, - теперь замечает Митричу Николай. Надо же как-то разговор продолжать.
- А я сам себе хозяин, - с гордостью отвечает Митрич. - Когда кости тепла запросят, тогда и топлю.
И так до последнего покупателя: вроде и вопрос никчемный, и ответ ненужный, а разговор идёт, жизнь теплится.
- Ну, что все? - наконец спрашивает Танька, и одергивает забравшуюся на крутые бедра юбку.
- Да вроде … - отзывается кто-то.
- Ой! - спохватывается продавщица. - Спросить забыла: дальше-то нам ехать? Баба Антонина дома, или её сын в город забрал? Знает кто-нибудь?
И снова тишина – никто не знает.
- Дня четыре назад машина туда шла, и в тот же день обратно, - отзывается Митрич. - Может и забрали. Василий-то давно собирался в город её перевезти, да Антонина – ни в какую! Уговорил на этот раз, или нет, про то нам неизвестно.
- Да куда забирать-то! - вмешивается в разговор старая Лукерья. - Тоня летом приходила ко мне, рассказывала нужду свою… У Клавдии, невестки её, родной батька с весны слёг, а квартирка-то маленькая, две комнаты всего. Никакого тебе чуланца, никакой пристроечки. Вот и выходит: в одной комнате тесть, в другой Васенька с Клавдией. А по выходным ещё и сынок на побывку с институту приезжает. Куда ж ещё и Антонину брать? Под бок, что ли, к свату?
- В такие годы можно и под бок, - деловито рассуждает Митрич. - Вдвоём помирать веселее!
- Да ну вас! - сердито отмахивается Танька. - Заводи, Коля, машину! Что зря лясы точить, поехали дальше, сами посмотрим.
Машина откашливается и едет дальше, оставляя оживлённо судачащих на перекрёстке последних жителей деревни Кузякино.
Дорога петляет вдоль заснеженной опушки и углубляется в лес, звук мотора путается в стволах безмолвных сосен. До соседней деревни не более двух километров, а это минут десять пути.
Справа, из-за разросшегося куста коринки, выпрыгивает крайний дом с заколоченными окнами. Возле него расчищенная обрывается дорога. До избы бабы Антонины ещё пять таких заколоченных домов – её изба на другом краю.
- Ну, вот и приехали, - голос Николая звучит раздосадовано. - Не могли, что ли, чуток дальше расчистить?!
За снежным бруствером начинается узенькая тропинка, по ней Антонина и ходит за хлебом к автолавке. В прошлый раз долго шла, грузно ступала – совсем уже старая Антонина.
Николай с трудом разворачивает машину на узкой дороге и многократно надавливает на клаксон. Звук на морозе звонкий, разливистый.
Кажется, на морозе и минуты бегут быстрее. Николай с Татьяной из машины вышли, глядят, не появилась ли на тропинке Антонина. Николай снова курит и пускает сиреневые кольца – любимое занятие с четырнадцати лет. Колечки все ладные, круглые.
- Лови колечко, Танюха! Выходи за меня замуж!
- Что-то бабы Антонины долго нет, - замечает та, не обращая внимания на шутку. - Может, и правда увезли в город?
- Дурёха-баба, слышишь? Собака лает.
Точно. Лает.
- Что с того?
- А то, что если бы Антонину забрали, то и собаку бы не оставили!
- И то правда, - соглашается Танька, ничуть не смутившись. - Что делать будем?
- Пошли, посмотрим …
Николай делает последнюю затяжку, и пальцами отстреливает сигарету далеко в сугроб. Широко ступает он по тропинке, трудно Татьяне поспеть следом. Тревожно ей, а виду не подаёт.
Высокие сугробы обступают обшитый тёсом дом со всех сторон, расчищена только небольшая площадка перед верандой. На окнах толстый слой наледи вперемешку с морозными узорами. На крыше снежная, пышная, искрящаяся перина. Снежное царство, да и только!
Перед дверью заливается лаем вислоухий Хорош. Вот Танька окликнула его, и лай прекратился, а хвост заметался из стороны в сторону – прошла свирепость. Хорош Таньку знает: не раз бросала она ему прямо из фургона то пряник, то хлеба кусок, а то и пухлую сардельку.
Дверь веранды приоткрыта. Танька пытается заглянуть в окно, только что увидишь за таким слоем наледи?
- Я в избу не пойду, - догадывается она, и глаза становятся большими и влажными.
Николай исчезает за дверным проемом один, через минуту он возвращается.
- Всё. Нет больше бабы Антонины … Выходит, Танюха, мы с тобой хлеб на поминки везли.
У ног трётся Хорош, повеселевший от того, что встретил старых знакомых.
- Давно? - зачем-то спрашивает Танька.
- Не знаю. Печка сегодня точно не топлена.
Молчит продавщица, чуть не плачет, а Николай наклонился к псу, за ухом его чешет.
- Вот, ведь, брат, жизнь какая … Да ты не горюй, мы Василию сообщим, он вмиг приедет, всё как надо сделает: мамку свою похоронит, службу закажет, тебя в город заберет, городским будешь. Ты ж не человек, тебя легче пристроить. А хочешь, с нами поехали? Ну?!
Не хочет Хорош ехать, посеменил за веранду – ему дом охранять надо до приезда Василия.
Машина мягко катится по зимней дороге. Вот уже спряталась за заснеженными соснами табличка с названием деревни, а деревни-то и нет уже – вымерла вся, до последнего дома. Из живого остался только Хорош, да никем не замеченная трёхцветная кошка Мурка, забившаяся под печную трубу в поисках тепла.