Другой раз мать рассказала любимой соседке, как ходила она с бабами картошку искать. Дочка рядом, навострила уши. Прослышали в бараках, где жили вынужденные переселенцы, что где-то за городом, осталось не убранное картофельное поле. Снег выпал рано, и урожай остался в земле.
«Взяли мы с бабами мешки, лопаты и один единственный на всех коробок спичек. Это, если найдём поле, чтоб сразу можно было разжечь костёр и напечь картошки, да и покушать, голодные же были, – Мари Трофимовна закатывает к потолку глаза, всё видит и переживает, как будто вчера было, – долго мы бродили, но ничего не нашли.
У меня уже сил не было, я, как стояла, так и упала на землю и говорю бабам: «Бросьте меня здесь, я не могу больше идти!». Они мне оставили два мешка, лопату, а сами пошли дальше искать. Бабы ушли, а я как стала плакать, Господи, за что мне такое наказание? Дома дитё голодное, и Панжя пухлый лежит, а я тут, наверное, так и умру!
Выплакалась я вволю и вдруг вижу, что-то белеет, как снег, я тронула пальцем, Боже мой, да это же крахмал! Оказывается, что я лежала на том самом поле, что мы искали! Спичек они не оставили, так я сырую картошку ела, потом давай копать. Накопала почти два мешка, связала их и через плечо перекинула и пошла.
И откуда спрашивается, у меня сила взялась? Идти надо было километра полтора, и я прошла, и ни разу не остановилась! Господь поднял меня на гору, довёл до барака, и уже у самого порога я прямо почувствовала, что меня как будто кто-то бросил, и я упала с мешками!»
Главное дело было сделано, женщина перевела дыхание и обыденно растолковывала: «Соседи позвали Панжю, кое-как затащили и меня и чувалы. Панжя сразу же наварил чугунок картошки, а я взяла и всем понемножку раздала. Мы ведь не одни жили в комнате, ну, как мы едим, а люди смотрят? Так нельзя». Галю заинтересовала судьба тех баб, что унесли единственный коробок со спичками – они нашли что-нибудь?
«Да не черта они не нашли, пустые вернулись!» мать быстро отмахнулась недовольная вопросом. Обиделась, наверное, что спички ей не оставили – решила про себя девочка.
Кроме попрошайничества, был ещё один способ заработать на пропитание. Особо нуждающиеся ходили вечерами чистить картошку в рабочую столовую, а за это им разрешалось забирать очистки картофельные.
Панайот Гаврилович искупал грех пленения на строительстве Соликамского бумажного комбината. Чтобы накормить немалочисленную армию рабочих, требовалось почистить не один килограмм картошки. Справиться с такой нагрузкой кухрабочим, естественно, было не под силу, вот и привлекалась подмога со стороны. Местные немцы ходили на эту подработку семьями, пошла поживиться и Мари Трофимовна.
Однажды, когда полуголодные спецпереселенцы чистили картошку, к ним подошёл повар. Молодой парень Сашка и спросил, нет, мол, желающих котлы помыть, в которых кашу варят? Никто не успел и рта открыть, как Мария вскочила с места: «Я пойду!». Это ж и дураку понятно, что каша имеет свойство пригорать, а значит, со дна можно соскрести немало, смотря как варили эту кашу: своевременно сняли с огня, или просмотрели.
Котлы были здоровыми, отмыть их стоило большого труда, но бедной полуголодной женщине во всём помогал Бог. Она верила в него и он не оставлял её грешницу, припоздает, но – не забудет. Оттуда и брались силы в измождённом организме.
Котлы были не просто вымыты, а очень хорошо отмыты, остатки каши, что старательно соскребла Мари Трофимовна лежали в отдельной посудине и ждали своего часа. «Саша, можно я заберу эту кашу домой?» спросила несмело скромная труженица. Сашка, пораженный блеском собственных котлов, ответил не сразу – любовался сделанной работой. Потом посмотрел на пришедшую, которая в тридцать семь лет выглядела вдвое старше, и отдал команду: «Эту кашу отдай немцам, а ты бери свой котелок и иди сюда!»
Мари Трофимовна не верила глазам. Парень наложил ей полный котелок свежей каши и бросил в неё большой кусок сливочного масла. Он отрезал приличный кусок солёной красной рыбы и дал ведро картошки. Это было воистину царское вознаграждение! Прийти за очистками, и получить такое изобилие, которое можно было позволить разве что в довоенное время, это ли не счастье? И ещё строго наказал: «Ты не ходи ни в чью смену, приходи только в мою! Будешь мне помогать».
Она не шла, а буквально летела домой, чтоб порадовать и покормить скорее дитя и мужа. Обессиливший Панжя встречал со словами: «Спасительница, наша пришла!» и это так и было. Если б жена не переступила через себя, не пересилила стыд, ведь всем хорошо известно, лучше сто раз дать милостыню, чем раз попросить, то умер бы Панайот Гаврилович намного раньше.
Голодный человек теряет над собой контроль, желание выжить любой ценой подавляет остальные инстинкты. Мужчина, плохо отдаёт себе отчёт, что в первую очередь надо накормить ребёнка, на такой подвиг готовы только матери. Это мать прятала за пазухой картошечку, чтоб та не замёрзла, и несла Юрке, а Панжя ел свою долю каши и заглядывал в чашку сына, и укорял добытчицу: «Зачем ты ему так много положила?»
Галина Панайотовна ни в коем разе не осуждает отца. Восприятие действительности неадекватное, возможности переносить испытания, наверняка, были исчерпаны, и неизвестно, как повёл бы себя ты в подобной ситуации.
Ведь в нормальных человеческих условиях глава семейства отдавал лучший кусочек детям. Каждая история, что рассказывалась мамкой, казалось, хватала девочку прямо за жабры и не отпускала до того самого момента, пока безмерно неумолимая судьба всё-таки нет-нет да улыбнётся мамке. Иногда более сдержанно, другой раз более щедро, и не даст погибнуть с голоду её родным.
Молодой, уральский повар из далёкого сорок седьмого года, будем надеяться, жив и здоров по сей день. Ибо здоровья, что нажелала ему, глубоко в душе благодарная, женщина должно было хватить, по меньшей мере, на две жизни. Мари Трофимовна послушно исполнила его приказание и ходила строго в Сашкину смену.
Она не только мыла ему котлы. Быстро освоившись в привычной стихии, готовить она любила и умела, охочая до работы южанка уже просто замещала своего благодетеля на рабочем месте. Мать так и объясняла: «Он же молодой парень, ему погулять хотелось. Так вот я приходила в четыре часа утра, сама растапливала печь, продукты он мне полностью доверял! Он прибежит от девок в семь часов, а у меня уже всё готово: пюре горячее, рыба порезана на порции. Сашка становится у раздачи и кормит людей!» За самоотверженный труд и преданность нечестный повар, но добрый человек, и рассчитывался соответственно – давал много и самое лучшее!
ГУ-У-У-У!
Хочется поведать ещё об одном Александре. Жил с греческой семьёй в одном закутке Сашка Жученко с супругой Акулиной, детей у них не было, это в какой-то степени облегчало существование, и, тем не менее, приходилось туго и бездетным. Сашка, не выговаривавший половину букв русского алфавита, заделался вдруг ворожеем!
Ужасная дикция нисколько не мешала, а может, даже располагала, ибо посетительниц наведывалось немало. Большей частью шли обиженные судьбой. Не поверить колдуну было не возможно, потому что одурачивание тёмных людей было тщательно продумано и проходило на высоком уровне.
В комнате, где ютились и Чиликиди, и Жученко, и ещё неизвестно кто, стояла обычная печь. Если, выходя из помещения сильно ударить дверью, то печная дверка открывалась, и вот этой нехитрой особенностью дверцы воспользовался хитрый мужик.
Приходит из деревни баба по совету такой же бабы. Сашка, подобно доктору, внимательно выслушивает жалобу пациентки, кивает участливо головой, дескать, всё понимает, муж ушёл к другой, надо узнать – вернётся или нет домой? «Сесяс узнаим, миая моя!» отвечает чародей и садится на маленькую скамеечку к печке и поясняет: «Сесяс буду его звать, еси двейца откоиться, то пидёт домой».
Это была самая весёлая уральская история, смеялись все, сама рассказчица смеялась, и Галя, и даже Витька обожал послушать про Сашку Жученко. Естественно, находиться на приёме волей неволей приходилось всем жильцам, в сорокаградусный мороз куда пойдёшь? Присутствие посторонних мешало и усложняло проведение сеанса, а вдруг та же Маусинька да засмеётся и посеет в душе доверительницы сомнения?
Сашка у печки наклоняется пониже к поддувалу и кричит в него: «Иди до менэ, гу-у-у-у! Иди до менэ, гу-у-у-у!». Акулина, чётко зная свои обязанности, выходит, как бы невзначай, из комнаты и сильней обычного ударяет дверью, и чудо совершается – печная дверца открывается! И обрадованный ворожей кричал совершенно искренне радуясь удачно завершённой афере: « О! Видаа, видаа? Двейца откыась! Он услысав, он пидёт, иди домой и зди!» Баба тоже улыбалась, правда, более сдержанно. Благодарила скромными дарами послевоенной деревни и удовлетворённая отправлялась домой ждать неизвестно чего.
Мари Трофимовна, понимая, что голод заставлял того же Сашку заниматься поголовным надувательством брошенных жён, всё же иногда призывала его к совести: «И не стыдно тебе людей обманывать, Сашка, ты ж всё врёшь?!» Но маг-самоучка как мог защищался и пытался доказать неверующей соседке, что чары его помогают! «Ну, тогда, – настаивала она, – сделай так, чтоб я тебя полюбила!». На что Жученко с некоторым сожалением отвечал: «Ох, миая моя Маусинька! Я б тебе так сдеав, шё ты бегаа за мной день и ноць, еси б ты не быа Паньзина зинька!»
Когда прошёл голод и жильцов из барака расселили, Мари Трофимовна встретила соседа и не признала, он располнел до неузнаваемости, и с ворожбой было покончено.
Что далеко ходить за примерами, если родной муж, Панжя, однажды, выдал себя за мастера по ремонту швейных машин. Побрёл мужик по-над дворами предлагать свои рабочие руки. Нашлась такая охотница дешёвого труда, наколол ей дров, сложил в сарай, та и поинтересовалась, мол, в машинах швейных понимашь чо? Конечно, Панжя понимал. Лишнее ведро картошки кому помешает? Он разобрал «Зингер» до винтика, со знающим видом разложил все гаечки на столе. Не представляя, что дальше с этим делать, говорит бабе: «Ты, знаешь, здесь сломана одна деталь, у меня как раз есть такая, я сейчас принесу. Дай мне немножко картошки, я отнесу домой, возьму деталь, и приду, и сделаю». Хозяйка рассчиталась с работником, и мастер пропал навсегда.
РОДИНА
Когда отменили карточную систему, и ошалевший от радости народ набирал полные сумки хлеба и тащил домой, запасаясь впрок, Панжя тоже купил столько, сколько мог унести. Он смотрел дома на гору буханок, плакал и говорил: «Мария, я в жизни не думал, что до этого дня доживу!» И если раньше люди пухли от голода, то теперь в кротчайшие сроки практически всех разносило от объедания.
Голод ушёл в историю, Панже предложили работу комендантом, это вам не на стройке кирпичи таскать. Хотя и смеялась Мари Трофимовна по молодости с мужней родни, и считала их задуристыми, однако, Гаврило, отец Галиного отца, в своё время нанимал детям гувернантку. Три брата: Кузьма, Панайот и Афанасий были обучены грамоте, уметь читать, писать и считать при повальной безграмотности – это большое дело. Можно, конечно, так, между прочим, напомнить, что до войны Панжя заведовал пекарней! Вот вам и дураки…..
Жизнь входила в нужное русло, Мари Трофимовна родила маленького богатыря Виктора, а следом Галю. Детей Мари Трофимовна рожала крупненьких и тяжёленьких. Росли они у неё ширококостными и сбитыми, но не высокими. Почему-то свой прекрасный средний рост и длинные ноги не передала никому. Многодетной семье дали квартиру. Трудолюбивая жена хваталась за несколько работ, убеждая мужа: «Панжя, надо что-то думать, у нас дети растут!». Но окрепший после всех лишений мужчина жил одним днём, он любил женщин, водку и ещё младшего сына, которого называл – Мой Орёл!
Он будто восполнял упущенное из-за голода время, нравоучений не терпел и все призывы к трезвости обрывал ударом кулака. От людей ничего не утаишь, город маленький, и мирный уклад семейной жизни и тем более скандальный – у всех на виду. При советской власти за жён заступались. Дебошира вызвали кое-куда и пообещали: «Мы тебя туда отправим, где белые медведи!». И присмиревший Панайот Гаврилович засобирался на родину.
Жена возвращаться на Кубань отказывалась, за десять лет она что называется, приросла плотью к уральской земле. Ей нравились бесхитростные чалдоны, которые ели арбуз вместе с коркой, а из дыни пытались сварить похлёбку. Мари Трофимовна смеялась и показывала, как нужно управляться с диковинными бахчевыми. У неё была хорошо оплачиваемая работа, она нажила себе кумовей и просто сердечных подруг. Она полюбила морозную, снежную зиму и крупную, с человеческую ладонь, местную картошку. Урал стал малой родиной. Но ласковый, любвеобильный в период протрезвления муж, уговорил, и женщина уступила.
В поезде её нескончаемые слёзы растрогали случайного пассажира, и тот не удержался, и осторожно спросил: «Вы так плачете, вы, оставили здесь своих родных?», «Я оставила здесь очень хороших людей!» сквозь рыдания отвечала попутчица.
Кузьма жил на тот момент в кормосовхозе и Панжя со своим семейством приехал, соответственно, к брату. Они добрались до той самой переправы, о которой уже упоминалось не раз в этом повествовании. Быстрая и коварная река бурлила у ног, здравствуй, родина! Мутные воды качали пустую лодку, где и разместилась семья. И невзначай, вдруг, вспомнилось, как ещё до войны зимой вот такая же лодка с пассажирами перевернулась. Панжя, что был в это время на берегу, кинулся в ледяную воду и спас женщину.
Трёхлетнюю Галю несли поочерёдно на руках. Витька в неполные шесть лет воспринимался вполне самостоятельным человеком и протопал от Козета до совхоза своими ногами. Мамка рассказывала, что от непривычной долгой ходьбы он раскраснелся, щёки так и пылали румянцем. Проходившие мимо мужики залюбовались малышом и похвалили Галиного брата: «Какой красивый мальчик!»
Встречала Кубань возвращенцев из сурового края мартовским распутьем. Совхозская непроходимая грязь приняла их в свои объятия, да так и не выпустила. Братья не виделись более десяти лет, Кузьма не сдерживал слёз, смотрел всё время на Панжу и постоянно повторял: «Панжя, неужели это ты? Не могу поверить!». Было видно, что рад он от всего сердца, потому, что, как любила говаривать Галина мать – кровь водою никогда не будет!
Из детской памяти нашей героини этот переезд целиком выпал. Единственное, что запомнилось, это младшая дочь дядьки Кузьки, Валя. Она игралась с двоюродной сестрой около своей хаты и пугала ребёнка татарами.
Только маленькая девочка отбежит дальше положенного, девчонка-подросток тут же кричала: «Татары, татары!». Как каждое глупое дитяти, Галя верила сестре, испугано оглядывалась на бесконечную улицу, где ей действительно виделись несметные полчища татар. Они исчезали в ту секунду, когда Галя оказывалась на высоте спасательных рук.
Через годы, Галя подросла и татар, ясное дело, уже не шугалась, но очень боялась по темноте оставаться одна дома. Как-то дети игрались, мотались по улице, как угорелые, и совсем незаметно небо зажглось звёздами. Девчонки разбежались по домам, и Галя сунулась, а в окнах темно. Девочка послонялась по двору, благо луна полная светила, как днём. Она умрёт от ужаса, если вдруг попытается войти в пустую, погруженную в полный мрак, хату!
Так Галя и не пыталась, она вышла на пустынную улицу, присела на корточки у калитки и заплакала, в сердцах ругая и мамку и Витьку, что забыли про неё. Горький плач одинокой ребёнка услышала Валентина. Она уже повзрослевшая с женихом Вовкой Репиным сидела на лавочке, на свидании, возле Хименковых. «Галя, ты чего плачешь?» спросила Вовкина невеста. «Я боюсь одна дома!» сквозь рёв ответила бояка. «Пойдём, мы с тобой посидим» и спасительница повела девочку домой, с её приходом страх отступил, как и татарская орда.