…С далекого детства испытываю трепетную нежность почти переплетающуюся с любовью к маленьким деревянным будкам, что мостятся между рельсов на подступах к различным населенным пунктам. Особенно, если на дворе ночь и эти маленькие домики светятся изнутри своим странным магнетическим светом...
Еще когда я была совсем маленькой, бабушка ходила пару раз вместе со мной к одной своей подруге, которая работала в одной из таких будок. Я по наивности детской полагала, что она там и жила.
В маленьком пространстве умещалась старая тахта, накрытая каким-то покрывалом: совершенно старым, но удивительно опрятным. У окошка привалившись к стене, стоял старый стол, накрытый прозрачной с белыми узорами клеенкой, и на нем всегда стояла банка с водой и полевыми ромашками, васильками или осенними астрами. Я не помню, приходили ли мы к ней зимой? Наверное, нет, потому что я бы запомнила отсутствие цветов. Хотя подозреваю, что пребывала я в том смутном возрасте, о котором в последствие остаются рассказы окружающих, а мы по какому-то странному закону жизни начисто забываем о происходивших с нами событиях. Не потому ли это с нами происходит, что восприятие мира в тот период слишком ярко и трепетно, и мы просто становимся не в состоянии жить дальше с этим детским счастьем от радости каждого дня? Так или иначе…
Еще на столе стояла почему-то керосиновая лампа. Хотя я знаю, почему она там стояла. В те времена отключение электричества было довольно частым явлением, а бабушкиной подруге надо было по расписанию выходить из будки, чтобы или перевести стрелку, или закрыть/открыть шлагбаум на переезде, или еще что-то сделать. Как же она могла ночью увидеть циферблат часов, висевших тут же на стене, при отключенном свете? Поэтому-то и стояла на столе та старая керосиновая лампа. Свет от нее был такой… Теплый, что ли? Иногда, когда мы заходили к ней вечером, я просила ее зажечь лампу, даже если был свет. Тогда свет отключался, и зажигалась волшебная лампа. И тогда я начинала грезить наяву, представляя себе дальние страны, куда уносятся поезда. У них были странные непривычные детскому слуху названия: «Варшавский», «Пражский»… В моем сегодня до Варшавы я предпочитаю, конечно, добираться самолетом. До Праги я пока не добралась, а названными поездами я теперь часто езжу от Москвы до Минска. Они удобны в своем расписании, а в мягких вагонах довольно широкие полки и можно выспаться.
...У самой двери в домик стоял табурет с большим железным ведром, наполненным водой, а около него всегда была кружка. Каждый входивший мог угоститься этим бесхитростным даром и сделать глоток свежей ключевой воды. «Ну и водица у тебя, Ольга! - обычно бросали гости, - Одно слово: золото!..» Потом, увидев ребенка, они все поголовно, подхватывали меня на руки с возгласом: «Это чье же такое сокровище?» Ольга в ответ смеялась и говорила: «Любина это! Внучка!» Тут наступал черед удивляться гостям. «Внучка?» - переспрашивали, не веря словам, они. Я не понимала, что может быть странного во внучке, и удивленно взирала на говорящих, не очень соображая также, где они увидели золото и сокровище. А когда гости уходили, то кубарем катилась к ведру, чтобы еще раз попить «адички», а заодно попробовать разглядеть: где же ускользнувший от моего бдительного взгляда клад. Не найдя ничего занимательного в ведре, я приставала с расспросами то к бабушке, то к тете Оле, чем вызывала у них очередной взрыв смеха. Я тоже смеялась. Я не догадывалась о причинах, мне просто нравилось вот так легко смеяться вместе с любимой бабушкой и ее подругой.
Тогда, в далеком детстве я очень гордилась, что у меня молодая бабушка. Ей в ту пору было чуть за сорок, и она была действительно молода. Мне, которой 36, кажется: вчера же еще было детство! Как я успела так быстро добраться до сегодняшнего дня?
Вот и подруге бабушкиной было что-то около сорока, и она была еще очень привлекательна. Этим и объясняются те частые гости, которые ненароком захаживали на кружку «золотой» водицы. Ольга только смеялась в ответ на все наивные потуги незадачливых ухажеров. Бабушка смеялась вместе с ней. А когда гости уходили, то женщины садились за стол, заваривали чай и начинали свой тихий разговор. О чем был тот разговор? Я не помню. Помню только задорный смех тети Оли, песни, которые они пели вместе с бабушкой. И я часто, не заметно для себя, засыпала на старой подбоченившейся тахте под журчание их голосов...
...Теперь, когда я еду в поезде, практически всегда радуюсь появляющимся ниоткуда и также исчезающим вдали деревянным будочкам и долго провожаю их взглядом. В каждой из этих хибарок кипела или даже сейчас, не смотря на то, что железнодорожные стрелки переводятся автоматически и также автоматически по часам поднимаются и опускаются шлагбаумы, возможно, кипит жизнь. Та – бесхитростная с всплеском от прикосновения металлической кружки к поверхности воды в ведре, с яркими солнечными бликами на стене, со звонким смехом еще не старой женщины, с небольшим палисадником у окошка и фантазиями маленького ребенка, мечтающего о дальних странах...
июль 2009г.