Сегодня третий по счёту день, как мы расстались, вернее, утро третьего дня. Вообще-то я сегодня вообще не ложилась спать, но день, несомненно, наступил.
На улице уже совсем светло. В правом нижнем углу экрана: 7:37. Часы на моём компьютере немного врут, но это неважно. День наступил, я жива и даже здорова, не смотря ни на что. Правильно, что мы расстались...
Самое главное, чтобы он не звонил и не приходил. Так было уже, когда мы расстались в первый раз.
Душа у меня болит уже меньше, возможно, потому, что сегодня я очень устала и хочу спать до потери пульса. Интересно, кто придумал это глупое выражение? Если бы его предположение о своём пульсе оказалось верным, этой сакраментальной фразы не смог бы услышать никто.
Я сейчас выходила на кухню. Прошлую ночь я тоже почти не спала, кажется, даже ничего не ела вчера, иначе из-за чего бы так захотелось есть сейчас? На полке буфета я нашла целлофановый пакетик от "Рафаэлло". Он всегда покупал всё самое лучшее, даже когда было мало денег, он покупал лучшее, разве что немного... В пакетике оставалось два кокосовых шарика, как раз половина того, что в нём было в начале. Мы всегда оставляли друг другу еду, особенно вкусную, не сговариваясь, мы делили всё поровну, независимо от того, кто был дома, а кто нет.
Продуктов нет совсем. Вчера я этого не заметила. Это понятно, ведь я попросила его уйти как раз в тот момент, когда мы вместе собирались ехать на рынок. Мы всегда запасались едой на рынке или в каком-нибудь супермаркете, это удобно, когда есть машина. "Теперь мне придётся ходить в магазин пешком", - подумала я. К хорошему привыкаешь быстро.
Он сказал бы "привикаешь", ведь он вырос в Сухуми, а там, наверное, все говорят так, как он. Два десятка лет, прожитых в Москве, и работа логиста в Посольстве не изменили его акцента. Впрочем, я не знаю, как говорил он тогда, когда только приехал в Москву из Сухуми, где шла война, разрушившая его дом и его жизнь. Тогда ему было двадцать, и у него не было ни документов, ни денег, всё пропало в воронке, в которую превратился его дом.
Однажды мы вместе рассматривали в интернете спутниковую карту сегодняшнего Сухуми. Там до сих пор много разрушенных зданий, почему-то их не восстанавливают, В Сухуми по-прежнему трудно, хотя Бог создал это место прекрасным, как Рай на земле.
Мы смотрели, точно с высоты птичьего полёта, на скалистые горы и реки, несущие с них к морю ледниковую воду, чистую и прозрачную, как хрусталь. В такой же реке (он показывал мне её на карте, укрупняя её масштаб), купался он ребёнком, убегая ночью из дома. Леса, покрывающие горы зелёными шапками, сады, море, дворцы, стоявшие здесь когда-то...
Он очень хотел вернуться туда. По ночам ему снилось море, и когда он болел, я спрашивала, что могло бы ему помочь. Он отвечал: "Только одно, нужно поехать к морю..." Но это было невозможно. Так же невозможно, как исполнение другой его мечты: иметь свой дом, откуда никто не предложит ему уйти.
Я почувствовала сейчас, что смогу написать всё об этом человеке, о тех десяти месяцах, что мы прожили вместе, о тех пятнадцати месяцах, что мы знали друг друга, сначала переписываясь в интернете, потом перезваниваясь, и, наконец, встретившись в нашем городе.
Все эти месяцы моя жизнь была заполнена им без остатка, и я ничем другим не могла уже заниматься всерьёз, потому что он был в моих мыслях всегда, как только я открывала глаза утром, и пока не засыпала, я думала только о нём.
Пожалуй, он стоил того, чтобы о нём думать. Если б только я могла думать о нём не так часто, можно было бы остаться вместе. Но не думать о нём я не могла, и это в какой-то момент оказалось несовместимым с моей жизнью.
Боль от разлуки так быстро утихла? Нет, конечно, душа ещё болит, но сейчас я могу уже написать о том, как это было. Вы думаете, писать - то же самое, что всё время думать о нём? Ошибаетесь. Когда я пишу о том, как это было, я как будто прощаюсь с ним, отпуская его на волю.
Он сказал бы "Ви ошибаетес", и я немедленно передразнила бы его. Он не обижался, иногда мы оба так и разговаривали друг с другом с грузинским акцентом, даже стараясь делать "виразительные" по-южному жесты руками, и употреблять интонации, которые так похоже передразнивают юмористы. Конечно, "стараясь", я написала о себе, он - то разговаривал так всегда. Иногда он вдруг начинал говорить почти без акцента, и мне даже не хватало этой забавной и милой его особенности. Волнуясь, он говорил, как грузин из юморески: размахивая руками, эмоционально, употребляя выражения типа "Мамой клянусь!". И тогда это было не смешно.
Он ругался не страшно, даже не очень обидно, так расстраивался при этом сам, и я немедленно начинала его жалеть. Если бы я не жалела его так сильно всегда, каждую минуту, даже когда это было совсем не нужно, мы могли бы и дальше жить вместе. Но я не могла иначе.
Иногда он сам говорил мне: "Я вас очень прошу, пожалуйста, никогда больше не переживайте за меня!" Но я не могла. Так и говорила ему об этом, точно оправдываясь: "Я иначе не умею. Наверное, я так устроена..." Это чистейшая правда, такой я была с самого детства.
Я забыла спросить, вы заметили, что он называл меня "на вы"? И я называла его так. Дважды пробовали перейти "на ты", но у нас не получалось. Это о чём-то говорит. Это говорит о многом.
И самое главное я скажу вам сейчас, прежде, чем пойду спать, потому что уже больше двух суток почти не спала. В тот день, когда я попросила его уйти, а он уже собирал сумки для рынка, чтобы ехать за продуктами, я знала, что он вечером пойдёт на свиданье. Это случалось иногда, не очень часто, но, чем дальше, тем больше, я теряла силы от тех бессонных ночей, когда ждала его. Когда это случилось в последний раз, я думала, что ещё одна такая ночь, и я умру.
Потому-то я и торопилась так в тот день скорей с ним расстаться. Как раз тогда, когда мы собрались на рынок, пикнул его телефон. Звонила девушка, он ушёл с мобильником в кухню...
Всё было, как обычно, он вышел из кухни весёлым, сказал, что поедем ровно через сорок минут, он всегда был очень точным, а дальше начинался сценарий, всё, пункт за пунктом, как это бывало всегда в таких случаях. И у меня от этого сценария, повторявшегося каждый раз так последовательно-точно, сразу начиналось замыкание в голове, но совсем не короткое, и я знала уже, что оно не закончится и тогда, когда он вернётся следующим утром, потому что до утра я дожить не смогу, просто умру естественной смертью от боли в груди, от потери сил, как боец на фронте, из которого вытекла вся кровь в результате тяжёлого ранения...
Мы не раз обсуждали эту тему, и каждый раз он очень горячился, и выходил из себя. Ему казалось, что я "должна быть "више" всего этого", и радоваться тому, что ему хорошо. Я бы радовалась, но не могла, хотя и понимала, что неправа.
Он жаждал справедливости: "Я вам кто, муж? Или любовник?" Он не был мне ни тем, ни другим. Просто все эти месяцы мы жили с ним в одном доме, и нам приходилось быть всегда рядом, и делить все напасти пополам, также, как мы делили еду пополам и обязательно оставляли что-то вкусное друг для друга. И ещё была какая-то сильная взаимная связь, сделавшая нас как бы одним целым, мы всегда чувствовали друг друг на расстоянии...
Я знала, что он не любит меня, что я ему друг, его "самый близкий друг".
- Ви мой единственный друг, самий близкий мне человек, - говорил он, - как можьно любить друга? Ви не должны ревновать к тем дэвочькам. Они приходят, и уходят, а ви остаётесь, потому что ви одна, а их много. Ви должны гордиться этим, и понимать...
Это была единственная точка соприкосновения, в которой мы никогда бы не поняли друг друга. Я-то его понимала, так мне, по крайней мере, казалось. Но он понять меня не мог.
Тем не менее, когда я попросила его уйти в первый раз, он ушёл сразу, и его не было... не знаю, сколько дней, я тогда счёт дням потеряла. Я умирала, не могла даже, кажется, дышать без него.
А когда он пришёл под каким-то предлогом, я увидела, как он похудел, от лица не осталось и половины, таким оно стало узким, и глаза были совсем больными, точно обведённые тонкой розовой полоской по краю век...
В тот день, когда я уже почти привыкла жить без него, он под каким-то предлогом заехал во время работы утром, торопясь, выпил чаю, предложенного мной, потом он заехал днём, потом он приехал после работы...
В нашем городе у него была тяжёлая работа, невозможно было найти здесь места по его узкой и специфической специальности "Курьерская дипломатическая почта", для этого нужно было бы снова жить в столице, но там у него уже не было крыши над головой. После развода с женой он оставил ей и её больному сыну от первого брака квартиру, это случилось тогда, когда он встретил Марину, девушку, поломавшею всю его жизнь. Он и сейчас ещё любит Марину, хотя они давно расстались, и она уже замужем...
Мой друг в нашем городе возит мебель на "Газели", таскает её вместе с грузчиками по этажам. Естественно, что к вечеру он, тонкий и хрупкий от природы, уставал очень сильно, хотя никогда не жаловался на это.
Когда он вернулся после первого своего ухода, он "заехал по пути" и вечером, уже в третий раз за тот день. Обычно после работы он пил чай, лёгкий ужин случался позже, когда проходила усталость. Он выпил чаю, сидя на диване в гостиной, посмотрел немного телевизор, потом мы вместе поужинали, как всегда, легко, и он признался, что все эти дни почти не ел, а потом он так резко захотел спать, что уснул на диване раньше, чем я принесла ему подушку и плед. Наверное он, как и я, мало спал в те дни.
Во все дни нашего первого расставания он жил в нормальных условиях. Я была бы не я, если бы отправила своего друга снова жить в машине, как это было в Москве почти в течение трёх лет до его встречи со мной.. Туда же, в то место, которое я выхлопотала для него, ушёл он и теперь, он даже успел в тот первый раз перевезти все вещи в своё новое жильё, на чём настаивала я. Тогда я ещё думала, что, окажись он в другом месте, я привыкну жить без него.
Дудки! На расстоянии связь с ним ощущалась такой же близкой, и такой же болезненной, как если бы он был всё время рядом со мной, и я чувствовала малейшее колебание барометра его настроения и самочувствия, как это было всегда, с тех пор, как я узнала его.
...Но как он был счастлив оказаться снова здесь, "дома", как он называл наш дом... Мы чудесно прожили этот месяц вместе, и после работы он спешил "домой", и мы вместе готовили ужин, и по много раз за вечер пили чай, смеясь и болтая. А когда ему бывало грустно, или просто так, без причин, мы говорили с ним о разных интересных и важных вещах чуть не до утра. Но я знала, что когда-то он снова пойдёт на свидание, и это неизбежно, и даже правильно, но я-то не смогу уже этого пережить...
Он не может долго быть один. Одиночество накопилось в нём за те три года, что он прожил в машине, иногда оставаясь ночевать в офисе на работе. Тогда его бросила Марина, его фантастическая и мучительная любовь - наваждение, любовь - боль...
Сейчас он, конечно, спит. И вообще у него много дел. Обычно в выходные дни он наводит армейский порядок в своей жизни: делает уборку, стирает, гладит свою одежду, покупает продукты на неделю, готовит еду... Он ещё бегает в парке по вечерам, любит смотреть по телевизору про машины.
Когда он уходил в первый раз, тоже не мог ничего делать. Сам признался мне в этом. Вы скажете, он тяжело привыкал к новым условиям жизни в коммуналке, где не с кем было даже поговорить, и будете правы.
Это объяснение справедливо для всех людей, живущих на этой планете, но не для нас - дело в том, что и он, и я жили всегда совсем иными категориями, когда скучаешь о том, что дорого, а не о том, что надо проделать энное количество усилий для того, чтобы в этом помещении приспособить всё так, как было бы удобно для жизни в прежнем жилье.
Быть может, я ошибаюсь, тогда пускай меня поправит время, расставив всё по своим местам...