Обострение. Доктор мне сказал, что у меня сезонное обострение. Он не уточнил чего. Я как всегда попытался его убить. Изворотливый, сука, не дался. Иногда мне кажется, что это он больной, а не я. Иначе почему он так тупо хихикает? И постоянно растворяется, как дым. Уже задолбал. Я даже не особенно старался в этот раз, так, для приличия швырнул в него стулом. По-моему безразличие слегка расстроило доктора. Все из-за этой весны. У меня сейчас другие приоритеты. Впервые за много месяцев мне хочется... Чего? Вот в этом и состоит проблема - я не знаю чего еще мне нужно. Думаю, думаю (как ни странно голова от этого не болит), думаю... Приходит медсестра, улыбается, говорит "Доброе утро", а я краснею. Я не понимаю, что значит "доброе утро". По-моему прилагательное "доброе" не сочетается с существительным "утро". Но я все равно соглашаюсь с ней.
...
- Как ты сегодня себя чувствуешь? - она открывает окно. Солнце светит прямо на неё, а ветерок играется её локонами и халат подчеркивает фигуру. Она превращается в пиратский корабль штурмующий рассвет. Я вижу, как чайки провожают нас в плавание и по волнам скользят летучие рыбы.
- Чувствую... - я восхищен. Она оборачивается, её лицо теперь в тени и я вижу, что глаза её загадочно улыбаются. Ветер пытается закрыть её лицо волосами. Она колдунья, ведьма, прекрасное порождение тьмы, перед которой склоняют головы все герои. Взмах её руки подымает волны, её взгляд заставляет обращаться в камень, её танец породил вселенную, она. ОНА. Я бросаю свой меч к её ногам, склоняю голову, сердце пляшет, и теперь я знаю для чего жил.
Она смотрит на меня, её мысли мне не подвластны.
- Как я тебе завидую! - она целует меня в лоб и я опять куда-то проваливаюсь.
...
Старая Жаба мне всегда говорила, что все хорошее когда-нибудь заканчивается. Раньше жаба была человеком, ей было хорошо, у неё была семья, дети и сорок лет за плечами. Все бы так и продолжалось, но как-то раз этот человек взглянул в зеркало и понял, что он жаба и все стало плохо. Мудрость приходит вместе с болью, так говорила Старая Жаба. Именно он научил меня владению мечом и кое-каким колдовским штучкам. Сам же он предпочитал сидеть у окна и вспоминать свое человеческое прошлое. Из дыма "Беломорканала" он плел картины необычной жизни. Я не всегда его понимал, по-моему колдуны не всегда сами понимают себя. Когда их переспрашиваешь каждый раз они отвечают по-разному. Лучше просто слушать их. Он что-то говорил о докладах и цифрах. И я видел как двойки коней скачут в бесконечность восьмерок, а на них гордо восседают копейщики единиц. Я слышал звуки штурма интегралов, и плавные логарифмы пели песни победителям. Блистающие щиты и пыльные отчеты
...
Но все хорошее заканчивается, и у меня тоже наступили мрачные времена. Медсестра больше не приходила. На третий день я чувствовал, что мою душу забрали и оставили взамен только галоперидол. Тело ломало. Ломало тело. Мало телоло. Тело малоло. Кто-то сказал "сокращение", и у меня отрезали ноги, руки, половину головы и часть аппендикса. Аппендикс было жалко, маленький ведь, он никому не мешал. Зачем было нас сокращать? Слишком ярко в окно светило светило. Приходил слон, притворялся медсестрой, затмевал солнце и делал уколы. Глупый, добрый, старый слон
...
- Как ты себя чувствуешь? - её шаги были неслышны, но их масса отдавалась в ушах. Тяжело дышать под одеялом, слишком много весит.
- Ох, - её шуршание давило на всю площадь черепной коробки. Твердая туча пахла пирожками, она разрасталась, она не хотела, но продолжала захватывать мир. Как черная дыра изнутри, она выплескивала из себя звуки, запахи и движения. Мне уже очень очень тесно. Как восклицательным знакам - !!!!!!!
- Такая погода, а вы хмурые такие! Улыбнитесь, сорванцы! - туча уплыла, оставив после себя странное слово "сорванцы".
- Так называют непослушных детей, - сказал Дон Кихот и спрятался под одеялом. Я то знаю, что на самом деле его зовут Алонсо Кехана - старик в ночной рубашке.
- Но мы же не дети, а слон обратился именно к нам, а это значит, что сорванцы не дети, а дети не сорванцы, к которым обратился слон, а значит слон обращался вовсе не к нам, - он всегда молчал, и раньше мы думали, что это просто неровное одеяло. В его словах был смысл, и Старая Жаба спросил:
- Тогда к кому обращалась туча?
Неровное Одеяло со знанием знатока ответил:
- К сорванцам!
Это был, как гром среди ясного неба. Мир становился все шире и шире. Вновь прибывшее из небытия Неровное одеяло распахнуло нам глаза – вселенная оказалась населена странными тварями, сорванцы и ... мы даже не знали их имен... все кружилось вокруг нас. Друзья (Неровное Одеяло мы безусловно признали в качестве друга) и враги - они влияли на нашу жизнь. Дон Кихот стал собираться в поход, исследование нового мира обещало приключения. Я понял, что это мой единственный шанс спасти Медсестру от сокращения. Старая Жаба мудро смотрел на нас, но я знал, что он отправится с нами. Неровное Одеяло мы спрашивать не стали, нам необходим был проводник, мы бережно свернули его и заткнули ему рот. Поход начался.
...
Естественно вдруг стала ночь. Когда темнота отражается светом о белизну простыни. А в тишине каждый слышит что-то свое. Потому что (давным-давно мне рассказывал доктор) у всех разные диагнозы, даже у здоровых. Дон Кихот был через чур возбужден, хотя и старался быть хладнокровным. Но он же не жаба. Рыцарь в ночной рубашке громыхал тапочками, как латами. Он единственный из нас был вооружен. В свете луны недобрым стальным блеском мерцала его алюминиевая ложка. Ночь для него таила монстров. Он был готов драться.
Для Старой Жабы ночь и день отличались лишь количеством света. Он маг и значит знает гораздо больше всех нас. Старая Жаба двигалась походкой уверенного в себе человека. За её спиной развивалась незастегнутая мантия халата, а впереди, выдавливая воздух, шел живот. Сквозь свои большие стеклянные глаза маг мог в миг видеть все, что скрывала тьма. Он был спокоен.
Никто из нас не видел, не слышал и не чувствовал того, что всё больше овладевало Трясущемся Неровным Одеялом. Старая Жаба и Дон Кихот не чувствовали даже его самого. Но я то нес его на себе. Он тихонечко скулил как маленький брошенный щенок. Он сжался, чтобы кусать свои колени, и смотреть вокруг большими глазами. Ночь была для него необъяснимым ужасом и страхом всего известного ему разом.
А я был влюблен! Или болен! Влюболен! Я улыбался и хотел бежать вперед. Я не видел темного коридора, который через равные промежутки перекрывали стеклянные двери; холла, в котором притаились два кресла, диван и столик (они были как непуганые животные, впервые встретившие человека, ведь раньше ночь была только их временем); я не видел и застывших в темных углах наших страхов… Наших с Медсестрой. Я хотел видеть её здесь. Она танцевала в свете луны, льющегося из окон. Нимфа, танцующая на линолеуме. Как же прекрасны её хитрые глаза! Я понимаю(?) что перестаю дышать. Делаю глубокий вдох…
…
Каждый из нас пытался понять этот мир. Лично я слышал легенду, что мы живем на «четвертом этаже». Старая Жаба говорила, что ЭТОТ мир последнее пристанище среди моря обывательских психов. А Дон Кихот смотрел на узоры обоев в нашей палате и командным голосом выкрикивал какие-то команды.
- Третий этаж не для мужчин! Вы хотите меня изнасиловать! – громко зашептала тень. Мы оказались где-то в неизведанных краях. Я смутно помнил, что мы спускались вниз, видимо вдоль усохшего водопада. Вокруг нас были только бетонные камни, и время от времени кто-то на стенах прятал цветы в горшках.
- Сеньорита, мы лишь хотим
(продолжение следует)