Снег, любовь и паровоз - B

               
Такое чувство доверить можно только бумаге, оно  в кромешной тьме памяти вспыхивает нежданным лучом, прожектором того самого паровоза зимой, обездвиживает тебя, парализует внезапностью - всё так ярко, на виду, и - не понятно. Для непосвящённых. Всплывают в памяти мельчайшие детали и подробности, до каждой снежинки на фоне мороза, дравшего твою молодую задницу. У этого бессловесного чувства нет внешнего адреса, нет выхода наружу, ибо завёрнуто всё было в два тулупа, оно просто - ЕСТЬ, ибо только твоё, личное. Близким о нём не расскажешь, не знаешь - как именно. Что, про глубокий сон после ласковых слов, крепких объятий, сладких поцелуев, бурных действий рассказывать? Банально. Потом ещё начнут в душу лезть, криво улыбаться, шутить. А ты лишь хмуро отвернёшься, ругая себя на чём свет стоит за то, что доверился, дурак, собеседнику...Зачем ему, если только - твоё?
    Тогда, у забытого богом разъезда в заснеженном Забайкалье, они сладко уснули, так им было замечательно. В неразъединимых объятиях ,будто жизнью делились - на боевом посту... О, этот чёртов жезл, который не был передан машинисту, что притормозил состав у будки обходчика, означающий, что стрелка переведена...Но она переведена, паровоз дойдёт и без железной хреновины. А, черт с ними!.. Кто-то нарушил приказ, пост бросил, железную дорогу подвёл - узнают только завтра, а грешили они - о, этот сладкий грех!- сегодня. Да и не грешили вовсе, разве любовь - это грех? Да-да, устав нарушили, статья...Ну, это ещё надо доказать! Паровоз, пыхтя, проследовал на юг, а они, след в след, вернулись в будку, поцеловались крепко, в последний раз - и расстались: она осталась ждать утренней смены, а он, Митя, отправился на свой объект военный, до него всего пара километров  на лыжах, кто  его ночью-то хватится, а штабеля сосновые не проболтаются, только вот концы в воду надо спрятать. Служба его заключалась в охране стратегического склада дров, коих уйма была вдоль Транссиба. Страна первую зиму жила без Сталина, автоматы Калашникова только поступили на вооружение, а тяга на железной дороге была, в основном, паровозной..
     Солдатики не только служили, но и дружили - с местными девчатами, например, в клуб водили кино  смотреть или на танцы. Там-то Таня ему и приглянулась... Но таких как он -
три взводa! Надо что то придумать, выделиться...Днями она из головы не выходила, что уж о ночи говорить: только с ней говорил, смеялся, обнимался и всё прочее. Странно, но друзьям по казарме ничего такого не снилось. Он даже догадывался почему: всем сделали прививки против чумы, что гнездилась среди грызунов местных, но что  в этих уколах-то было...Поди знай! А иголок Митя просто боялся панически. За ними, пацанами, на его родной херсонщине немцы в 1942 охотились, чтоб кровь для переливания откачать. Конечно, славяне, раса низшая, но вот кровь их для вермахта была очень даже подходящая. Внесли инфекцию. Сепсис. Еле мать выходила его!.. И с восьмилетнего возраста Митя уколы возненавидел, ни одной прививки не получил - всегда убегал. Да только от советской армии не отвертишься, так что пришлось раскошелиться на две "белые головки"* для фельдшера, чтоб в солдатской книжке штамп о прививке противочумной поставил.
     Раз утром на построении глядь - Таня плац персекает, по своим делам. Вылетел Митя из строя, припал на колено, ладони к груди - и давай стихи шпарить:
                Я помню чудное мгновенье,
                передо мной явилась ты
                как мимолётное виденье,
                как гений чистой красоты...
Взводный побагровел:"Сдать оружие! На гауптвахту, 3 суток, шагом марш!"Хорошо, что он был не в ладах с начальником штаба расквартированного там полка, тот верно понял юмор ситуации, выругал взводного за вольности солдатские и, хотя приказ не отменил, наказал ещё и комвзвода, могло кончиться и  покруче...
       Танюша была из местных хакассов, гордая осанка при отличной фигуре и ...ГОЛУБЫМИ раскосыми глазами!  Этим феноменом наградил её отец-казак, помнился он смутно, когда на войну уходил, она только первый класс кончила, домой он не вернулся...Потом сообщит она Мите, что был плечист и высок, как он, потому-то и внимание на него обратила там, на построении. А   парнем был Митя начитанным, помнил  кучу разных историй - их-то  девушке и перессказывал по дороге из клуба, соловьём заливался про свою родину, разливы Днепра, ужение рыбы, разнотравье - ну, всё, как тут, только зимой теплее, пожалуй. Так они и доходили до её жилья, деревянного дома, где она комнатку снимала скромную: топчан, табуретка, стол да этажерка с книжками и бельём, а верхнюю одежду вешала на гвозде, вбитом прямо в дверь...Случавшиеся гости прямо на топчан садились - вот с него-то и началось их более близкое знакомство. Митя не мог и часу без неё, какие только фокусы не придумывал, чтобы к ней забежать. Таня не возражала, и была счастлива, в отличии от хозяйки дома ,что ей просто по-бабски завидовала. Она-то и донесла командиру части о несанкционированных встречах его бойца с квартиранткой. Тот и сам был заинтересован в пресечении внеуставных отношений вверенных ему войск, ибо...не хотел столкнуться нос к носу с Митей: он ведь к хозяйке хаживал, хоть и редко.  Таню предупредили: если её ухажёр появится - может монатки собирать. А куда пойдёшь, где угол-то снимешь с такой славой, да ещё зимой?  Митя же без девушки этой жить не мог...Какие только планы в голове не строил!  Вот и придумали они встречаться тайком, на работе. Только не в будке, которую запросто могли посетить в любое время проверяющие - мало ли кого на дрезине принесёт!- а рядышком, чтобы поезд не пропустить...Не так уютно, как в доме, конечно, но две бурки плюс молодая кровь, воспалённая настоящим чувством, нейтрализовали наружный холод.Что уж там мог разглядеть машинист паровоза за сто метров от путей, под буркой?..
      ...Утром на построении взвода никто плац не пересёк, и через неделю, и через месяц...Окольным путём через какое-то время он прознал, что с дороги её уволили и работала теперь она в доброй сотне километров он их части. Теперь, когда Дмитрию Ильичу было уже за семьдесят, он с грустью неизменной вспоминал молодые свои годы,  а о Танюше отзывался только замечательно , след её потерялся соломинкой в скирде лет богатой событиями жизни его, но в памяти та соломинка неизменно оставалась золотой. Всегда.
* - бутылки водки
26.7.2009