…И – как бы ни был гостеприимен этот дом, совсем скоро я уйду прочь, в ночь и дождь. Там, снаружи, я долго-долго буду бродить по тёмным улицам, глядя в лицо дождю и собственным мыслям. Мелкая морось и свет фар дадут им жизнь.
И вот – небо полосуют молнии, и все покрыто пеленой и умиротворяющим шумом дождя. Я получил ответ, но потребуется время, чтобы разум полностью осознал и принял его
Я скитался во тьме. Наконец, я вышел на дорогу, широкую и торную. Мертвенно-жёлтые фонари тонули в водной пыли, в туманной полумгле, и в воздухе витало что-то белёсое, невидимо-бесплотное, словно призраки дорог вдруг разом восстали от своей вековечной дрёмы.
Через некоторое время я подошёл к границе, за которой чёрной стеной царапал небо лес, чуждый и странный, но не чужой. Я вдруг вспомнил одну сказку, написанную мною, где дорога в Ад началась именно в этом Лесу.
Но я свернул на боковую улицу, где фонари горели ярче. Высотный дом довлел над дорогой чёрным обелиском, стоящем на невысоком, в рост человека, постаменте. Я поднялся разбитым ступеням, и сел на мокрую гранитную плиту, свесив ноги.
Дождь распугал всех людей, но железные звери на колёсах его не страшились, и теперь, шурша шинами они мчались навстречу стене дождя. Если задуматься, и смотреть сквозь свою задумчивость на дорогу, то кажется, будто пары гигантских светлячков парят над пыльными цветами перекрёстков. Горько хотелось курить.
Я сидел и смотрел на капли воды в жёлтом свете фонарей, на умытые автомобили. Кто-то потёрся о мою ладонь.
- Привет, Кошка. Парле ву франсе?
- Же ву марле, - промурлыкала она в ответ и забралась ко мне за полу куртки. Ей было слишком холодно и мокро, чтобы оставаться снаружи.
- Тебе одиноко и холодно? Мяу, мы можем согревать друг дружку, - промурлыкало серое, до серебристого, прекрасное создание. Мы замолчали. Мне было очень тоскливо той ночью.
- Тебе больно? - спросила меня кошка, смешно топорща усы.
- Да, - просто ответил я.
- Что это такое - человеческая боль?
- Это когда умираешь, но ещё живой.
- Похоже на страх.
- Люди боятся боли
- Кошки боятся умирать. А почему тебе больно?
- Из-за девушки. Я сказал: «Я люблю тебя. Не презирай меня». Она сказала: «Как можно презирать за что-то хорошее?» Я сказал: «Я не знаю что мне делать». Она ответила: «Не надо ничего делать; оставим всё, как было прежде, просто будем друзьями». Потом мы шли под дождём, я проводил её до дома, и вот я здесь. Я умираю без неё.
- Я знаю, когда люди умирают, они могут видеть Вестников, которые их хранят. Иди, доверясь своим чувствам, отчайся выбраться из темноты, не думай ни о чём, и Вестник придёт. Но если ты вызовешь её, я уйду - кошки не любят ангелов.
- Давай посидим ещё чуть-чуть, кошка.
Мы молчали, и трепетный комочек шерсти охранял мой покой.
- Ну, я пошла. Ищи меня, если переживёшь эту ночь.
Я шёл в парк, вскоре его тёмные своды сомкнулись надо мной, ели терзали фиолетовое небо, постепенно превращаясь в причудливую ажурную решётку, сквозь которую едва пробивался дождь.
Дождь постепенно стал стихать, но когда ветер принимался играть с кронами деревьев, целые рои брызг впивались в мягкую чёрную землю.
Внезапно, в просвете между чёрными стволами, я увидел женский силуэт, её профиль на фоне алого неба так поразил меня, что я в нерешительности остановился. Я узнал её, кромешно чёрную, как сама Ночь.
- Ты? Ты же умерла много лет назад! Я сам нёс твоё тело… Были похороны…
Она повернулась ко мне, и раскинула чёрные крылья.
- Теперь у меня нет тела. Глупыш, неужели ты думаешь, что от меня так легко избавится - всего лишь из-за какой-то там глупой смерти?
Я молчал, а потом сказал первое, что пришло в голову:
- Ты всё так же прекрасна!, - и я готов был поклясться, что она улыбнулась мне в кромешной тьме.
- И ты всё тот же: когда ты плачешь никто не видит твоих слез... когда ты страдаешь никто не видит твоей боли... когда ты счастлив никто не замечает твоей улыбки...
Я молчал, смотрел на своего Ангела и слушал дождь.
- Зачем ты всё время пытаешься войти в Нарисованный Рай?
- Потому что в настоящий меня никогда не пустят.
- «Не судите, и не судимы будете». У тебя нет права самому себе выносить приговор.
- А у кого есть?
- Ты знаешь. Все эти твои ключи и двери в Нарисованный Рай - эти иголки, порошки, таблетки, марки - зачем это?
- Мне больно.
- Ты бежишь от боли, и она потом возвращается. Борись с врагом, а не беги от него.
- Я устал от бесконечного сражения.
Мы молчали.
- А ангелам снятся сны?
- Нет, мой малыш, но я вижу твои сны.
- А я часто вижу сны о тебе. Кошмары. Будто я снова и снова теряю тебя.
- Да, мой котёнок, я разделяю твою боль, чтобы тебе было немного легче.
- Зачем ты покинула меня? Ты была первая, кого я полюбил. Ты заменила мне друзей и семью. И в каждой следующей я искал тебя.
- Я не знаю, мой малыш, так получилось. Прости меня.
- Мне так больно сейчас. Я никому не нужен на этом свете, - слёзы или дождь текут по моим щекам.
- Ты нужен мне, медвежонок.
- Они все ненавидят меня. Они боятся посмотреть мне в глаза. Из-за них я - всего лишь оболочка человека, наполненная грёзами. Они сделали так, что моё сердце стало пустотой. Я не могу простить их. Что со мной будет, мой Ангел?
- Я не знаю, ты сам волен выбирать. Есть два пути: длинный и короткий, путь страдания и путь забвения, и в итоге их - свет или тьма.
- Я знаю, но нет сил терпеть боль.
- Я не могу подталкивать тебя к решению.
- Я не могу решить сам.
- Тогда посмотри вокруг: дождь, небо, лес. Подумай чего ты можешь лишиться.
Я сидел, прислонившись спиной к чёрному дереву, и Ангел укутала меня крыльями.
Мы молча курили. Я вспоминал сегодняшний вечер, минута за минутой, вырисовывая её воображением мелкими штрихами, но я не мог увидеть её лицо сквозь пелену боли и отчаяния. Мой Ангел любовалась небом и танцем деревьев на ветру.
- Ты знаешь о Невидимых Добрых Делах, мой малыш?
- Да, мой Ангел. Праведны только те добрые дела, которые никто не увидит.
- Значит, ты знаешь о воздаянии. Ты хочешь знать почему так всё вышло?
- Да, мой ангел.
- Вспомни, год назад, такой же вечер, идёт дождь, и ты играешь на фортепиано - расслабленно и нежно, как будто гладишь котёнка. Ты в одиночестве куришь и пьёшь виски. Ты находишься в покое равновесия. Внезапно ты слышишь, как кто-то тихонько всхлипывает за дверью. Ты сердишься, потому что это нарушает твой покой. Но там - лишь девушка, она плачет, ей больно, холодно и одиноко. Она любит тебя, но ты делаешь ей больно. Ты избегаешь её, потому что ты не хочешь, чтобы она привязывалась к тебе ещё сильнее. Потом ты впускаешь её в свой дом, наливаешь ей виски с чаем, и вы сидите и смотрите друг на друга через маленький кухонный стол, и молчите всю ночь. Ты просто её не любил.
- Но я не хотел делать ей больно. Нельзя говорить кому-то, что ты любишь его, только из сострадания.
- Ты не хотел делать больно себе. И поэтому тебе больно сейчас. Эта маленькая светловолосая девочка тоже тебя не любит, и так же оправдывает себя.
- Ты так жестока, мой Ангел.
- Ангелы не знают, что такое «жесткость», им ведома лишь безграничная любовь, а она всегда жестока. Посмотри, какое небо, котёнок.
Небо было так красиво - как будто крупные алмазы плыли в ярко-алой вязкой жидкости. Створ неба раскрылся передо мной, и я увидел самые сокровенные глубины космоса, рождение звёзд, смерть галактик, бесконечные потоки частиц, яркие багровые угольки метеоров, и свет, холодный свет, безграничный в своём совершенстве.
Я лежал на мокрой чёрной земле, такой неуютной, такой маленькой и одинокой в разноцветном свете небесного танца, в кинжальных лучах спектра сердца галактики.
Кто-то рядом с шумом опустился на землю; он был обросшим, от него пахло давно немытым телом и целым букетом ароматов бытовой помойки.
- Кто этот призрак? - спросил я своего Ангела.
- Нет, он живой, - чуть растерянно ответила она, - он пропил свой рай, и Ангела у него нет.
И тут существо обратилось ко мне:
- Где это ты нашёл подружку с такими шикарными крыльями?
Мне всё стало ясно. Последняя стадия - это когда видишь мир таким, какова его истинная суть. Немудрено, что у него нет Ангела, существо доживало свои последние часы.
- Дай монету, а?
Я несколько удивлённо протянул ему пятак, на порцию счастья этого явно бы не хватило.
Существо радостно взвыло и убежало в шелестящую тьму.
Я тоскливо посмотрел ему вслед.
- Даже и не думай! Он умрёт через три часа - в Город завезли очень дешёвую и очень коварную дрянь.
- Да нет, дело не в этом. Мне не нужен сейчас ключ в Нарисованный Рай, особенно дешёвый и коварный. Просто я подумал, что он ведь тоже кого то любил, был кем-то любим…
- Её звали...
- Не надо, прошу тебя. Давай помолчим о нём.
Мы молча курили и слушали дождь.
- Дай закурить, - первые слова за последний час, и я, не глядя, передал смятую пачку.
- Спасибо, - я обернулся: незнакомец излучал свет белизной своего костюма, туфель, дипломата, крыльев.
- Ничего, что он видит нас? - спросил он мою спутницу.
- Нет, всё в порядке.
Я негромко кашлянул: терпеть не могу, когда в моём присутствии обо мне говорят как о ком-то третьем.
- Привет, - сказал мне белоснежный Вестник-Хранитель, и для поддержания беседы попросил, - дай огня.
- Пожалуйста, - у меня так и чесался язык спросить , сколько ангелов умещается на кончике иглы, но я удержался и спросил:
- Кого ты хранишь?
- Он не верит в нас.
- И ты всё равно его хранишь… Какой смысл хранить того, кто даже не верит в тебя?
- А какой смысл любить того, кто тебя не любит? Почему же ты, в предрассветный час, плачешь под дождём? А я люблю своего малыша, и сейчас ему привиделся кошмар, и мне надо лететь, сражаться с тенями и ужасами его снов, а ведь мгновенье назад я был на Седьмом Небе - ни одному из людей такая любовь не под силу.
- Прости. Ну, лети, спасай заблудшую душу.
Он взлетел, и я прошептал:
- Господь с тобой.
И ветер донёс:
- И не убоюсь я зла
И мой Ангел тихонько пропела, будто у Врат Зари прошелестел ветер и запел хрустальный колокольчик:
- В Долине Глубокой Тени…
Снова стало тихо.
- Волчонок, иди сюда, - и я положил голову на колени Ангелу.
- Посмотри на небо, - и я увидел, что все звёзды непрерывно двигаются, перечёркивая небо во всех направлениях.
- Это Вестники и Хранители: они спешат по своим делам. И ни высота, ни глубина, ни свет, ни тьма, никакая тварь или созданье, никакая сила на небе и земле, в реальности и грёзах, ни в каком времени не может разорвать связь Хранителя и Хранимого. Понимаешь?
Я понимал.
- Ну, а теперь ступай, малыш. Время пришло.
Мы замолчали. Это была очень длинная ночь. Шёл дождь. Я шёл домой.
Я поднимался по лестнице, наверное, туда, где мой дом. Это был не Дом во всей полноте своего смысла, скорее, просто помещение, где я свалил в кучу большую часть своих вещей, где изредка ночевал или пил в одиночестве.
Открыв дверь с запылённой табличкой «13», я ввалился внутрь, почему-то не стал включать свет, и, в темноте разгребая завалы с чистой и не очень одеждой, проложил себе путь на кухню. Я вдруг вспомнил один рассказ О. Генри, где юноша почти нашёл свою любовь по запаху резеды - а, может, и нет.
Я осторожно выкурил предпоследнюю сигарету, и ещё долго и задумчиво наблюдал, как крошки табака тлеют у самого фильтра. Я лёг на пол и слушал, слушал вдумчивую гармонию дождя и тихую перекличку деревьев за окном.
К чему мне всё это? Зачем мне жизнь, если я не услышу её шагов в дождливом лесу?
Я снова повоевал с острыми углами в темноте, пересёк квартиру сквозь залежи одежды, прессы, музыкальных инструментов, и обесточил своё жилище; затем я вернулся на кухню и плотно закрыл за собой дверь. Я открыл газ на одной из конфорок плиты: теперь попытаться заснуть.
Я лёг на пол. Одна из теней вдруг ожила и взмахом очертила крылья, неярко блеснул нимб.
- Чем дальше, тем любопытственнее: через эту дверь ты ещё не пытался уйти.
- Да, мой ангел, через эту - нет.
- И что же ты ожидал, дурачок, что я спою тебе колыбельную?
- Нет, мой ангел, нет. Я думал, ты ушла насовсем.
- Глупый-глупый маленький волчонок! Ну как же я могу бросить такого беспомощного малыша, как ты? Пусть все тебя бросят, я всегда буду рядом.
- Спасибо, мой ангел. Знаешь, мой ангел, я хотел бы увидеть тебя ещё раз, прежде чем протрубит Седьмая Труба.
- Дурашка, неужели ты думаешь, что я позволю тебе отравиться у меня на глазах? Та маленькая глупая девочка полюбит тебя, глупыш - я даже немного завидую и ревную - а, может, и нет, но ты будешь счастлив, честно-честно, - Ангел взяла последнюю сигарету и щёлкнула зажигалкой.
Грянул гром. В глаза мне ударил свет тысячи солнц, звук вдавил меня в пол. Перед глазами поплыли концентрические радужные круги, затем картинка осыпалась мелкими осколками, и понял, что ослеп.
Всепоглощающий рокот сменился едва слышимым перезвоном колокольцев, и Ангел с шорохом сложила крылья, которыми закрывала меня от ревущего пламени. Я отключился от реальности.
Меня привёл в чувства её голос:
- Они идут.
Дверь кто-то вскрывал. Довольно скоро у них это получилось, и в моё обиталище с шумом ввалились: управдом, секретарь домоуправления, участковый милиционер, трое пожарных, человек с надписью «МЧС Emercom», и двое врачей из реанимационной бригады.
Последние быстро опознали во мне тело, и последовал ряд традиционных для данного случая обрядов: проверка пульса, свет фонарика в глаза, нашатырь, укол. Пока они всё это проделывали, я не отрываясь смотрел, как Ангел Седьмой Станции курит и улыбается рассвету.
Потом моё тело погрузили на носилки, и в ходе небольшой операции в сфере логистики оно оказалось в автомобиле бело-красных цветов.
Больница, по иронии судьбы, носила имя виновницы моих душевных терзаний. Поскольку в дороге мне уже придали бодрости электрошоковой терапией, я уже мог мычать в ответ на некоторые вопросы регистратора.
Мне вкололи антишок, стимулятор и успокоительное, затем предали телу горизонтальное положение.
- У него шок? - сказала одна медсестра другой, - а так он легко отделался - ни ожогов, ни контузии.
И они ушли.
Ангел вышла из теней и присела на краешек узкой больничной койки.
- Спи, мой малыш, я буду охранять твой сон. На гранях полусна ты найдёшь ту, которой по неосторожности отдал своё сердечко. Спи, мой малыш.
И я закрыл глаза, чтобы не видеть штампа с номером больницы на накрахмаленной наволочке.
Я снова был в Лесу Туманных Грёз, где белый пар поднимается от чёрных стволов исполинских деревьев; шёл дождь, и его музыка гипнотизировала своей аритмичной монотонностью. Я медленно шёл по своей зачарованной стране. Внезапно, на грани восприятия, я услышал, скорее даже почувствовал, лёгкие, почти невесомые шаги. Я поднял глаза к небу, и, посмотрев в лицо дождю, улыбнулся. Я знал - когда я обернусь, то увижу её глаза, непонятного серо-зелёного цвета, светлые волосы, потемневшие от дождя, и так милую мне улыбку. А пока я стоял и слушал - её шаги в дождливом лесу.