Стоял февраль, и берлинское небо, как и положено, все было затянуто тучами. Луна тщетно пыталась пролить свет сквозь серую гущу облаков. Лишь невысокие уличные фонари, казалось, не давали небу обрушиться на землю. Их свет растекался по снежному покрывалу и отпугивал темноту…
Настоящего снега Берлин не видел уже две недели. Только сегодня, во второй половине дня, на землю начали опускаться первые снежинки. К вечеру снегопад и вовсе разошелся, грозя городским службам нелегким завтрашним трудовым днем, свалившимся им на голову. Пока же в воздухе царили лишь умиротворение и тишина…
Пауль любил такие вечера. Вот уже два с лишним часа он бродил по улицам, вдыхая спокойствие. Звуки последних трамваев почти не доносились до окраины города. Улицы здесь пустовали и казались однообразными. И хотя молодой человек был в Берлине всего второй раз в жизни, окрестности его мало интересовали. По крайней мере, сейчас.
Четвертый день командировки подходил к концу. К обеду основная цель поездки была достигнута, так что на пребывание в столице до воскресенья выпадали лишь формальности, оставляя еще уйму времени для ознакомления с городом. С городом, отступившим сейчас во тьму перед неспешным течением снегопада в свете фонарей и накатывающимися мыслями.
Когда Пауль стал ощущать, что понемногу замерзает, он повернул к себе и зашагал привычным быстрым шагом. Дорога вела мимо небольшой церкви, над которой, судя по силуэту, возвышалась часовня. “Должно быть, именно отсюда вчера вечером доносился звон колоколов, оторвавший меня от работы над бумагами… Впрочем, как и всю страну…” По спине пробежал неприятный холодок. В сознании начали было рождаться уже знакомые образы, но Пауль тут же вытряхнул их из головы и зашагал дальше.
Через пять минут он уже подходил к дому, в котором снимал комнату на время командировки. Дом принадлежал фрау Хайнсхоф, сдававшей комнаты по объявлениям в газетах. Пауль поселился здесь, так как хозяйка приходилась двоюродной сестрой его другу и сослуживцу по фирме и можно было сэкономить. В окнах гостиной еще горел свет, но молодой человек не стал звонить и сам открыл дверь.
– Пауль! Пауль! Где ты пропадаешь? Мы уже заждались! – весело выбежала с кухни навстречу ему семилетняя Грета, дочь фрау Хайнсхоф.
– Двенадцатый час, а она никак не хотела ложиться, не дождавшись вашего прихода, – сказала хозяйка, остановившись в дверях гостиной.
– Смотри, что у меня есть! – с этими словами девочка открыла детскую сумочку и достала оттуда целую стопку ярких цветных бумажек разной формы. Верхнюю, красную, в форме сердца, она с улыбкой протянула ему. – Это тебе, Пауль. С днем святого Валентина!
– Мы весь день были в гостях. Сначала у моей сестры, потом у бабушки с дедушкой. Те просто души не чают во внучке. Балуют ее, – фрау Хайнсхоф тоже улыбалась, глядя на дочь.
Пауль, взяв валентинку, другой рукой неосознанно полез в карман пальто, но ощутил там лишь мелочь – сдачу со шнапса, который купил вечером. Должно быть, на его лице непроизвольно появилась по-детски виноватая улыбка, потому что женщина первой прервала молчание:
– Грета Хайнсхоф, даже не думайте получить валентинку в ответ от молодого человека, потому что невеста Пауля сразу начнет вас ревновать. И вам давно уже пора отправляться в постель, так что пожелайте спокойной ночи.
– Спасибо, Грета. Твоя мама все правильно говорит. И раз ты хочешь стать настоящей актрисой, ты должна рано ложиться и рано вставать. Не забывай.
В словах взрослых девочка увидела себя уже не такой маленькой, и потому широко улыбнулась. Как работнику торговой фирмы, Паулю редко приходилось видеть такие искренние и живые улыбки. Разве что дома, на лице Катрин.
– Я буду лучшей актрисой в мире, Пауль, вот увидишь!
– Поедите что-нибудь? – спросила хозяйка.
– Нет, спасибо, я ужинал в кафе. Пойду к себе.
– Тогда доброй вам ночи.
– Доброй ночи, фрау Хайнсхоф. Доброй ночи, Грета.
– Спокойной ночи.
Зайдя в комнату, Пауль вынул из внутреннего кармана пальто бутылку шнапса и поставил на стол. Потом повесил пальто на вешалку, стоявшую между дверью и зеркалом. “Такой же бледный, как и с утра”, – отметил он про себя. Открыв бутылку, наполнил стакан и сделал два больших глотка. Потом еще два. Холодный шнапс, чуть пощипав горло, легко проходил в желудок, откуда уже медленно и приятно расползался теплом по всему телу. Теперь можно было идти спать.
Лежа на диване, Пауль чувствовал, как тело быстро расслабляется под действием алкоголя. Сначала дала о себе знать поясница, которая ноющей болью отозвалась на продолжительную вечернюю прогулку. Через некоторое время начало неприятно поламывать всю спину, после чего сон и вовсе растворился в темноте. “Без снотворного, похоже, не обойтись”.
Пауль открыл чемодан и вынул из него небольшую книжку, которую Катрин, сама любившая почитать, положила туда для него. “Рильке. Сборник стихов. – прочитал он, – Посмотрим”. Но не перевернув и девятой страницы, закрыл книгу и поднялся с дивана. От лирики веяло одиночеством, а это меньше всего сейчас могло заставить Пауля забыться сном.
Тогда молодой человек снова достал чемодан. На письменный стол легли пустая тетрадь и конверт. И хотя лампа горела, он зажег свечку. Это было давней привычкой Пауля – работал ли он за столом или просто писал – обязательно при свече…
“Доброй ночи, Катрин.
Надеюсь, у нас сейчас тоже идет снег… Гулял сегодня весь вечер. Жалел, что тебя нет рядом. Я ужасно соскучился, потому крепко-крепко обнимаю… И целую… Сегодня ведь день св. Валентина…
Настроения, правда, совсем нет… Тебя не хватает…
Прошлой ночью я плохо спал… Сон, против обыкновения, хорошо запечатлелся в памяти. Хотя, быть может, просто картины прошлого решили напомнить о себе…
В детстве, когда я еще жил в Дрездене, наш дом стоял рядом с церковью. Мать любила водить меня туда по воскресеньям и праздникам слушать церковный хор. Я часто даже со двора дома слышал, как они репетируют. Наверное, мне даже нравилось… Слов никогда нельзя было разобрать, но от пения хора всегда веяло чем-то необычным, тайным, но в то же время душевным и вселяющим спокойствие… “Верой”, – говорила мать.
Вчера во сне я снова был тем семилетним ребенком… Помню, как проснулся от отдаленных раскатов грома… Прибежавшая в комнату мать быстро меня одела, и скоро мы уже были во дворе церкви. Народ выбегал из домов кто куда, другие двигались сюда же. Грохот не прекращался, а красные вспышки над центром города появлялись все чаще…
Гром, шум, крик, гул, свист… и вспышка. Землю тряхнуло. Я оказался на коленях, держащийся за прутья ограды. Все вокруг успокоилось и притихло, и на дороге вверх по улице стало меньше людей. Но туда зачем-то сразу побежали монахини. Не успели они сделать и десяти шагов от калитки, как землю потрясло еще два взрыва. Все заволокло дымом. По ту сторону дороги горел дом, через один от него был весь в руинах.
Воздух вновь начал наполняться гулом, который теперь все нарастал и шел отовсюду. Но даже его стали прорезать сначала редкие, потом все более продолжительные и жуткие крики. Из окон и дверей горящего дома посыпались люди. Некоторые тоже горели…
Земля вокруг уже начинала сходить с ума и постоянно дрожать. Теплый, сладковато-жженый воздух наполнялся пеплом и хриплым, раздирающим стоном тех, кого монахини оттаскивали во двор церкви. В конце улицы был виден лишь большой пожар, окутавший несколько домов. Пожар на фоне ночной зари.
Под кожу заползал страх… Куда ни падал взгляд, везде теперь были мертвые…
И огонь.
Выше по улице еще бежали, спотыкаясь об людей, ручейки воды, а под звуки разрывов огромный пожар пожирал уже все подряд. И тела там, в огне, будто шевелились. Казалось, мертвые никак не хотели мириться… Своими беззвучными, ужасными стонами они заглушали дикие крики еще живых…
Я не слышал, что сказала мне мать. Она встала и побежала туда, где белые фартуки сновали меж тел на улице. Двор церкви уже с трудом вмещал всех живых, хотя многих пострадавших относили сразу в церковь. Но им не было конца. Неподалеку из двери одного дома выбежала монахиня, и, жестами позвав на помощь, скрылась обратно. Еще две вместе с моей матерью устремились за ней внутрь…
Я не видел даже взрыва… Тот старый, несчастный дом, казалось, просто рассыпался…
Я не слышал…”
От прерывистого дыхания пламя свечи постоянно бросало в сторону. Пульс глухими ударами отзывался в висках. Мысли опять стали терять привычный порядок…
Пауль отодвинул тетрадь, выпил еще шнапса и откинулся на спинку стула. Закрыв глаза, он чувствовал, как кружится голова. Надо было как-то успокоиться…
Так бывает… Порой в голову лезут сразу тысячи мыслей, и сознание не успевает цепляться хоть за что-нибудь, лишь бы выбраться на свет. Но иногда ту, что тебе нужна, безошибочно отличишь из огромного потока ей подобных.
Подойдя к висевшему пальто, Пауль вынул из кармана валентинку Греты. Это было маленькое сердце, величиной с детский кулачок. Спереди его украшали какие-то цветы, сзади было отпечатано поздравление, как и на любой другой. Вернувшись к столу, молодой человек вложил валентинку в конверт и запечатал его. “Катрин, в лучшем случае, получит письмо только в субботу, хотя в воскресенье я сам уже буду дома”. “Глупо”, – сказал он сам себе и улыбнулся. “Не забыть завтра зайти на почту”.
…Пауль шел по улице, названия которой он не знал. Но это был Дрезден, город, который нельзя спутать ни с одним другим во всем мире. Над головой светило теплое летнее солнце, а по правую сторону улицы тянулась цветочная аллея, утопающая в тюльпанах. В конце ее Пауля уже ждала Катрин. Подойдя и не говоря ни слова, он крепко обнял и поцеловал ее. Глаза Катрин сияли… когда все вокруг погрузилось в белый свет, и через мгновенье тишину разрезал ужасный и пронзительный звук. Реальность разлетелась на куски…
Он сидел на диване, и из его пересохшего горла готов был вырваться крик “Нет!”… Рядом, на тумбочке, заливался будильник. В окно светило утреннее солнце. Быть может, немного ярче, чем обычно.