Он появился в пятом классе – длинный, подвижный, «взбаломошенный», как говорили наши бабушки. В школе его били. Били не останавливаясь. Задевали на каждой перемене, тыркали на уроках. Потому что, когда слабый плачет, его становится жалко, когда разъяряется – это страшно, а вот когда бессильно бесится: ложится на пол и дрыгает ногами, орет, рвет на себе одежду – это смешно. А кто ж не любит посмеяться?
Красивое еврейское лицо. Большие глаза и чуть припухлые губы. Вечно грязная школьная форма, потому что его толкали, и он падал на деревянный пол, посыпанный парафином. Смешная прыгающая походка. И эта развращающая всех доверчивость! Подставь подножку, а потом сделай доброе лицо, протяни руку и скажи: «Ладно, Ман, забыли…» - и Ман верит, что забыли! А в протянутой руке между средним и безымянным пальцем зажата булавка. И вот он корчится от неожиданной боли, а все опять покатом!
Математику он схватывал моментально. Смешно даже предположить, что этот накрученный до полного завода человечек мог сидеть и учить, прилежно писать в тетрадь… Он просто ее сразу понимал. И все контрольные делал вмиг: грязно, но без ошибок. Просить его дать списать было бесполезно. Он с таким рвением давал, что, конечно, это видел учитель.
Помните моменты, когда устанавливается в классе благоговейная тишина? Ну, например, училка закончила читать какое-то очень героическое стихотворение. Там по содержанию мальчик погиб, но немцам ничего не сказал… Или дали самостоятельную – до конца урока пять минут, а последнее задание никто решить не может… Звенящая тишина! И вдруг какое-то громкое фырканье, удары ног о пол, рукИ о парту, взбрыкивания…
- Ман!!! – протяжное, с укором…- Ма-а-ан! – с ударением на вторую часть единственного «а».
Ну разве его можно было не бить?
И каждый старался казаться хуже, чем он есть. Хуже! Хуже! Загляните в глаза трехлетнего малыша, завязавшего борьбу в песочнице за ведерко. В них холодные огоньки армейского «дедушки»: победить и унизить. Довести и радостно смотреть на отчаяние. И кто думает о том, ревущем и глотающем песок, кожей чувствующем, что вслед за ведерком у него отнимут конфету, мяч, девушку, должность, жизнь? Закалка характера? Хрен вам! Мы не закалки хотим – мы жертву ищем! А потом вереницей в церковь, и вымаливать спасение у другого еврейского мальчика, который учил попеременно подставлять щеки под удары. Книга называет его Человеком, его поступки – деяниями. Так сегодня. Тогда это были выходки! А за них нужно было по щекам!
Классный час. Радость он вызывал только в одном случае. Когда объявляли, что его не будет. На этот раз мы были удивлены: его проведет мама Мана. Грустная худая женщина. У нее двое детей. Мужа нет. Когда-то училась в школе, которую закончил легендарный пионер-герой. Она рассказывала нам об этом герое, когда тот был еще просто мальчиком. Как его любила вся школа. В глазах мамы Мана стояли слезы. Сейчас я знаю: лжец верит собственным словам не меньше тех, кого он обманывает. Она лгала. Когда началась война, ей было не больше пяти. Скорей всего и пяти не было. А мальчик, погибший от рук оккупантов, в 41-м закончил семилетку. Она его в глаза не видела!
Но это был рассказ о родном человеке. С подробностями. Что любил и чего не любил. Как защищал младших и помогал старшим. Какой он был простой и в то же время особенный… И как он свой галстук пионерский берег. С комком в горле рассказ! Со слезами! Родина приобрела бессмертного героя, а мама Мана потеряла близкого родного человека… Какая все-таки достойная мать досталась этому придурку!
- Этот галстук, - женщина достала из сумки грязный и мятый красный треугольник, - я обнаружила в кармане своего сына… И я обращаюсь к вам, его товарищам. Решите вы, достоин ли он называться пионером…
Мама совсем расплакалась. Конечно, она любила сына. Но еще больше она любила родину! Она любила того пионера-героя, а сын не был его достоин! И нам стало жалко маму Мана. Гораздо больше, чем своих мам, которые родину, вероятно, любили меньше, потому что на классный час не приходили и обнаруженные в наших карманах галстуки на всеобщее обозрение не выставляли.
Поднялась буря. Исключить! Сурово? А как он хотел? Кто с ним дружит?! Какое у него поведение?! Встань, мы на тебя посмотрим!
Он стоял, опустив голову. Мальчик с фамилией Ман. Я смотрел на него, как все, и впервые в жизни понял, что я – сволочь. Упоение всеобщей травлей делало меня сволочью вдвойне, а если будут голосовать… Если будут голосовать, я стану трижды сволочью, потому что не хочу быть Маном. Я испугался: если кто-то заметит - они меня сделают таким, как он.
Он не сорвался с места. Он не стал орать и хлопать дверью. Он стоял, и этим спас меня. Его взяли на поруки. Такие же сволочи, как и я. К вечной своей трагедии он оказался на поруках у сволочей. Он был один. Ему пришлось побарахтаться в вязком теплом предательстве. Его ладони горели от булавок, а в живом уголке пропел карликовый петух…
На следующий день о нем проявила заботу школьная шантрапа: «враг моего врага – мой друг». Его позвали курить в школьный туалет, при нем обсуждали свои вопросы… Но продержалось это недолго: слишком комичным он был, нелепым что ли… и в математике для шантрапы умным.
- Слушай, Ман – это ж по-немецки человек?
- Ну вроде…
- Он что – немец?
- Ага! Щас! Жидовского покроя…
- А что это за фамилия? Таких фамилий нет.
- Видишь, есть…
- Ну смотри, в «Б» классе Ирка Вайс-ман. Тоже, конечно… Но это что – это «белый человек». Типа «Бел-ов». Димка Бер-ман – медведь-человек. Как вроде Медведев. А у этого Ман. Вот ты встречал, чтоб была фамилия «Ов»? Или «Человек»?
- Недоделанный, как его фамилия.
Он ушел после восьмого класса. В техникум пошел. Там стипендию давали, и был шанс в новом коллективе как-то иначе себя поставить. Ман исчез из виду. Все остальные были нормальными. Нет, драки были. И чего только не было, но все вели себя - как бы это? – ну… как все.
И никто с ним не виделся и не созванивался. На математике иногда вспоминали: «Никто не может? Ман бы решил…»
Я встретил его случайно через тридцать лет. Он жил в Израиле, потом вернулся. Там жена и ребенок, здесь - другая жена, которая ждет ребенка… Он с жаром рассказывал, что придумал такое – что-то такое в области компьютера… Программу или что. Он разбогатеет обязательно! Очень скоро.
- Мама жива?
- Жива, - бодро ответил он, - Живет там, в Израиле… Все нормально.
Потом он зачем-то понизил голос, наклонился поближе и сказал:
- Психует, что я такой… Вечно мной недовольна…
- Ты прости ее.
- Да я не обижаюсь! За что прощать?!
Мне показалось, что Ман не помнит того случая с пионерским галстуком. Он забыл! А я, идиот, тридцать лет сгораю со стыда.
- А меня простишь?
- Да за что? Ты вроде… Прощу…
Он всегда умел прощать. Быстро и не задумываясь. И этим будут пользоваться всю его жизнь «доделанные». С «доделанными» фамилиями. Ведущие правильную жизнь. А Ман – это просто «человек». Может, этого достаточно?