Вернулся домой с работы не поздно, десяти еще не было. Так рано вернулся, что целых шестнадцать минут клюквы за ликвидацию в Одессе были мои, пусть и включая рекламу.
И только я уселся переживать, как плохие (а потом окажется, что хорошие) контрразведчики несправедливо обижают (а на самом-то деле – не обижают, а незаметно поддерживают) хорошего начальника угро Гоцмана, как зазвонил телефон.
– Але, это Николай? Ты меня, конечно, узнаешь? А это Ниночка, – затарахтела девица в трубке, не дав мне возможности успеть вставить, что нет, не узнаю: не люблю я эти угадалки.
Вспомнил сразу.
Я и видел-то ее всего три раза, но если девушка под 30 называет сама себя Ниночкой, то не забудешь.
– Слушай, – говорит эта Ниночка, – выручи, пожалуйста. На тебя одна надежда. Я тут на последнюю электричку опоздала, можно я у тебя переночую, а то вообще на улице придется.
Ну, не оставлять же человека, пусть и малознакомого, на улице. Да и симпатичная она, стройная, с сиськами. Не очень понятно, правда, что это за последняя электричка без чего-то десять, да она, вроде, и вообще в Москве живет, ну, да это я потом спрошу.
– Давай, – говорю, – подъезжай на Чертановскую (а Давид Маркович там уже оружие сдает), ты где сейчас?
– Да я уже на Чертановской, – тарахтит, – ты только меня встреть, я в метро на платформе стою.
– Ладно, – обещаю, – буду минут через двадцать.
А сам думаю: интересно, а откуда она знает, что я на Чертановской живу? Наверное, кто ей телефон дал, тот и метро подсказал. А кто телефон дал, конечно не скажет или соврет.
– А чего так долго? – кокетничает, – побыстрее не можешь, что ли?
– Да мне пятнадцать минут бежать до метро и пять одеваться, – отвечаю.
– Ну все равно, – говорит, – попробуй побыстрее, а то сижу здесь как дура.
А и то правда.
– Слушай, – спрашиваю по дороге от метро («ну и чего ты так долго?» – были ее первые слова вместо здравствуй – «я уже знаешь, как есть хочу!»), – а что за последняя электричка? Ты же, вроде, в ГЗ живешь?
ГЗ (Гезэ), если кто не знает, это так Главное Здание МГУ на Воробьевке называют, в отличие от ДАСа, Дома аспиранта и студента.
– А, – жалуется, – нет уже. Проректор, козел такой, не продлил, по ошибке, видимо, приказ о моем аспирантском проживании, так что мне пришлось комнату в Подмосковье снимать.
Снимаю комнату в Подмосковье – так мало кто говорит. Живу в Мытищах – говорят, или в Балашихе там, или в Серпухове, в Коломне вон даже. А некоторые говорят, что живут в Барвихе. А некоторые – так даже и действительно живут. Но вот «в Подмосковье» – так редко про себя рассказывают, обычно уточняют.
– Слушай, – продолжает как бы отвечать на мой вопрос про электричку, – я так есть хочу. А у тебя дома есть какая-нибудь нормальная еда?
Я от таких вопросов всегда теряюсь: критерий нормы зачастую бывает достаточно размыт. Кому-то достаточно приличной сырной тарелки, а иным и лангустов с артишоками мало.
– Ну, не то чтобы совсем уж в изобилии, – отвечаю дипломатично.
– Что ж, – оживляется, – тогда давай зайдем вон в супермаркет, – мы как раз мимо проходим.
Тележку в магазине берет энергично, по-барвихински.
Быстро, не рассусоливая – видно, действительно человек есть хочет, – складирует пару бутылок белого сухого недорогого французского, батон-багет (мадам, вечер будет с французским уклоном?), плошку развесной красной икры грамм на четыреста, две бутылки минералки и увесистый тортик. Чапает к кассам.
Не, это не еда.
Обогащаю минимальную продуктовую корзину двумя отличными цыплятами по кило четыреста каждая птичка. Не замороженные, только охлажденные, с крепкой широкой бульдожьей грудью и сексуальными ляжками, белые с отливом в розовый, ни синевы, ни желтизны – элитная порода «возьми меня», только что гузками не виляют.
– Что это? – спрашивает брезгливо.
– Цыпленки, – поясняю.
Ну, не признала, может.
– Да как, – удивляется, – это можно есть? Посмотри, они же уже все разморозились. – Это она про парных так (они, правда, поскольку две штуки, и парнЫе и пАрные одновременно). – Тухлые уже, наверное. Отнеси их обратно.
– Нет, – говорю кротко, – не отнесу.
– Ну ты сам-то глянь. Это же какое-то говно, а не куры. Ты хоть в курах-то разбираешься?
Я. Разбираюсь ли я в курах. В мясе. В рыбе. Я. Ага.
– Да на них смотреть страшно, – настаивает.
– А ты глазки закрой, – посоветовал.
– Ну смотри, – уступает без предупреждения, – сам взял. Ты хоть готовить-то их умеешь?
Умею ли я готовить. Цыпленка. Я. Готовить. Умею ли.
Господи.
Ладно, подходим к кассе.
Подталкивает тележку к кассирше, я выкладываю все на транспортер, и тут Ниночка капризно спрашивает:
– Да! Надеюсь, что у тебя есть деньги? А то у меня нет.
А кассир уже пробила вино и тортик. Зощенковская такая ситуация.
Малодушно откладываю незаметным для прошедшей вперед Ниночки движением коробку с икрой, отдаю последнюю в кармане тысячу, гружу добычу в пакеты и мы идем к выходу. Со стороны посмотреть – так просто семейная пара куроедов.
Первое, что ошарашенно спрашивает Ниночка у меня дома:
– У тебя что, только одна кровать? – Она даже недоверчиво озирается, как будто я мог в шутку припрятать вторую койку за телевизор или компьютер, но кровать совершенно очевидно одна, хотя и четырехспальная: мне просто не приходило в голову обзаводиться лишними койками. – Ты что, не мог предупредить, что нам придется спать в одной постели?
Как будто, если бы я предупредил, она легла бы ночевать около метро.
После чего, смирившись с единственностью кровати, осваивается у меня Ниночка моментально.
Она удивляется, зачем мне столько книг, если у меня нет евроремонта, закуривает, не спросив у меня, некурящего, ни разрешения, ни пепельницы, и просит открыть вино.
На мое предупреждение, что вино тепловато, повышает голос:
– Ну и что? А я хочу сейчас!
Дальше вопросы громоздятся по нарастающей:
– А почему ты принес только один стакан?
– Я что, одна тут пить буду?
– Что значит, надо еще посидеть поработать? А предупредить, что тебе надо работать, ты не мог?
Как будто, повторюсь, если бы я предупредил, она осталась бы ночевать на рельсах, Нина-КареНина, скажите.
– Нет, ну хорошенькое дело. К нему женщина пришла в гости, в первый раз, между прочим, а он работать уселся. А развлекать кто меня будет?
Выпив пару стаканов, Ниночка продолжила светскую беседу:
– Знаешь, не буду я ждать твою курицу, я пока тортиком закушу. Нет, ну что значит – лучше торт до курицы не ешь? Что я, одна, что ли, его тут есть буду? Это даже невоспитанность какая-то: к нему гости пришли, а он за компьютером сидит. И вторую бутылку открой, пожалуйста.
Когда я принес курчонка, Ниночка сказала:
– Ну, так и знала, что ты готовить не умеешь. Ты же сказал, что поджаришь. А это что? У жареного корочка должна быть, как в Ростиксе, а этот, наверное, сырой совсем. Его, может, вообще есть нельзя.
Цыпленка Ниночка ела с ножом и вилкой: аспирантка МГУ – это вам не хрен моржовый.
После первого же кусочка она замычала:
– Вкусно как! А как ты его приготовил? Никогда такого нежного не ела, чтобы так вкусно было и так таяло!
– А ты как готовишь? – спросил я.
– А я совсем не готовлю, – ответила Ниночка. – Никогда ничего не готовила: не умею просто. В кафе хожу, в столовые еще. Слушай, а майонез у тебя есть и соус такой из перца?
– Нет, – соврал я.
– Да как вообще можно есть курицу без перца и майонеза? – возмутилась Ниночка. – Я не могу такое есть.
Она отодвинула тарелку и вернулась к торту, а я пошел в душ: догадался, наконец, что работать не получится.
Потом я выдал Ниночке полотенце и зубную щетку, а сам выключил свет и лег: вставать мне на работу рано, а время уже приближалось к двум.
Ниночка пошуршала душем, вернулась и стала устраиваться на ночлег. Тут я обнаружил, что она легла в колготках, в блузке и свитере. Я понял, что изучать ее гардеробчик мне неинтересно, отвернулся и уснул.
Проснулся я от телефонного звонка.
– Я уже сплю, – говорила кому-то Ниночка. – Нет, не надо ко мне приезжать, я все равно не открою.
Я пробормотал, что если мобильник еще раз позвонит, я его выкину с балкона, и уснул. Сквозь сон я слышал Ниночкины жалобы на то, что я хамло и невежа. Потом она начала меня трясти. Наверное, я не люблю, когда меня трясут.
– А на сколько ты поставил будильник? – спросила Ниночка.
– На восемь, – ответил я. – На восемь часов утра. Потому что в девять мы отсюда выходим, а нам еще нужно позавтракать и сходить в душ.
– А что, разве ты не можешь оставить меня здесь? – спросила Ниночка.
– Нет, – ответил я.
– Странный ты человек, – сказала Ниночка. – Странный и неприятный. Я думаю, что ты эгоист. К тебе в гости приезжает женщина, и ты хочешь разбудить меня в восемь часов, только из-за того, что не хочешь оставить меня здесь?
– Именно так, – подтвердил я.
– Я не могу вставать так рано! – заявила Ниночка.
– Ничего не поделаешь, придется, – объяснил я.
– Тогда я поставлю свой мобильник на семь! – приняла решение Ниночка. Потому что я по утрам провожу в ванне не меньше часа. Мне не нужно, чтобы еще и ты там мешался.
– Ладно, – сказал я и снова уснул.
На сон оставалось три часа от силы.
В семь, не обманывая, косою полосой шафрановой заверещал Ниночкин дебильник.
– Знаешь что я тебе скажу, – поздоровалась со мной Ниночка, – я думаю, что ты женоненавистник.
– Почему? – спросил я, хотя в ту минуту именно так оно и было.
– Потому что ты провел ночь рядом с молодой красивой женщиной и даже не попытался меня трахнуть. Это оскорбительно, – сказала Ниночка.
И я до сих пор думаю: не, не может быть, чтобы проректор Университета не продлил ей проживание в ГЗ по ошибке. Все-таки, совсем не дураки у них там в МГУ работают.