Весна в этот год стремительно теснила зиму, не успевшую обеспечить оборону: снег растаял в одночасье, северный ветер предательски ретировался в свои пределы. Восточный – помельтешив без поддержки, переметнулся в союзники к южному. Вместе, распространяя особенный запах ранней весны, они ласковыми телятами слизывали влагу с земли.
Начало марта было настолько тёплым, что опытные виноградари советовали приоткрыть лозу. Посаженные в саду кустики осенью, я прикопала, соорудив три внушительные пирамиды. Теперь вершину одной украшал нежно-зелёный побег: из подземелья к свету прорвалась полынь. В моём саду полынь чувствовала всегда себя привольно. Почему я не могла поднять на неё тяпку? Не задумывалась над этим. Может, останавливало Волошинское:
«…и горькая душа тоскующей полыни
в истомной мгле качалась и текла…»
К сожалению, этот росток пришлось срубить. Закончив дела, я устроилась отдохнуть в стареньком раскладном кресле, прикрыла глаза. Сквозь несомкнутые веки была видна игра частиц светового потока. Надломив стебель полыни, глубоко вдохнула свежую пряность. Тонкая терпкая она напомнила лето, по которому уже истосковалась, и ещё что-то далёкое и трогательное, отозвавшееся грустью.
Как прихотлива наша память. Порой напряжённые мучительные воспоминания вырывают из её потаённых глубин лишь крошечные обрывки былого. А тут, возбуждённая игрой света, полынным духом, она легко распахнула тёмные завесы середины прошлого века. Иду назад, по запаху полыни, как по нити Ариадны, в маленький домик на окраине городка, в летний праздник травяного духа – Троицу. Иду с ощущением предстоящего открытия, постижения чего-то важного в себе. Как часто такое происходит, благодаря внезапному прояснению смысла фактов, казалось бы, не имевших его...
Оказывается, я очень хорошо запомнила свою самую первую Троицу. Наверно потому, что той весной мне исполнилось уже пять лет и готовилась я к празднику вместе со взрослыми, охотно выполняя маленькие поручения. А ещё потому, что настоящий праздник Троицы у меня и был-то всего один.
* * *
Обычно перед большими праздниками у нас проводилась генеральная уборка. С подбелкой печи и проблемных мест внизу стен, в доме устанавливалась известковая свежесть. Запах после побелки навсегда остался в памяти как запах истиной чистоты. Подбеливала бабушка, только у неё получалось так, будто стены белились полностью. Во двор выносилось всё, что двигалось, а ночевали мы в это время во дворе. Мебель тогда была простой: стол, табуретки или лавка, сундук. Если в доме была металлическая кровать, считалось, что в семье есть достаток, а в основном – топчаны, да и сундук в больших семьях ночью превращался в лежанку. Когда это всё выносилось, по опустевшим комнатам гуляло эхо. Я любила петь в это время в комнате, потому что голос звучал, как по радио. Уборку завершало мазание земляных полов. «Земляными» они только назывались. На самом деле они были глинобитные. Их поверхность обрабатывалась специальной смесью – «доливкой», которая не давала полам растрескиваться. Она готовилась из глины и конского навоза. Смесь растиралась до густой сметаны. Этой «сметаной» и подновлялись полы: ровнялись выбоины и неровности, затирались трещины. И что интересно, обновленные полы только добавляли свежести. Для того чтобы приготовить «доливку», нужен был конский навоз, и мне дано «самое ответственное» задание – его добыча. Теперь меня отпускали на улицу без ограничения времени, но не далее лавочки у дома.
Тогда по нашему переулку, от котельного завода в сторону Старопочтовой улицы, лошади, в паре и одиночки, тащили гружёные телеги, брички, иногда проносились двуколки, верховой. Моя задача –
поймать «момент», но это было не просто. Требовалось, чтобы лошади «приспичило» именно в нашем переулке, да и охотников до этого добра было много: деревянные полы ещё – редкость.
Мой дедушка дом построил сам. Всё, даже печка, было сработано его руками. Весной, к первой на моей памяти Троице, он постлал в передней комнате деревянные полы, но они ещё не были покрашены. И хоть считал себя атеистом, вбив последний гвоздь и, потирая руки, обратился ко мне:
- Ну, что, внучка, без Троицы и дом не строится? А ну, шагай, обновляй...
Эту пословицу я от него слышала часто, потому что строительство шло ещё долго: пристраивалась терраса, хозяйственные закутки, курятник, хлев, помещение для ручной мельницы... Мои дедушка и бабушка – выходцы с Кубани, казаки Масленицу и Троицу почитали особенно.
И вот, наконец, полы вымыты и выскоблены до белизны, а в спальне и на кухне, они, натёртые «доливкой», высохли. Внесены и расставлены омытые: фикус, колючий панданус, роза и герань, – типичный набор комнатных цветов того времени, каждый со своим смыслом. Герань – от сердечных болезней, роза – на счастье и богатство, фикус и панданус от недоброго глаза, злых духов и всякой нечистой силы. Окна украсили лёгкие летние занавески, столешницы покрыли салфетки, они связаны и сшиты вручную, вышиты гладью и ришелье моими дорогим рукодельницами: мамой, бабушкой и тётей.
За день до Троицы, бабушка подняла меня очень рано, но дедушка, мама и тётя уже ушли на работу. Плеснув из бутылки на руку воды, она омыла мне ею лицо, дала выпить треть стакана, а затем, обрызгав всю, ласково провела ладонями по спине и переду от плеч до стоп и перекрестила:
- Спаси тебя Господь, моя умница. Сейчас пойдём по траву. Вот и выросла мне помощница.
Рвать траву бабушка берёт меня впервые. Сама она ходила каждое утро за околицу, приносила через плечо два связанных мешка и матерчатую сумку в руке. Окотившейся козе и курам травы, растущей во дворе и у дома, давно не хватало.
За околицей, а она начиналась сразу за следующим переулком, я бывала ещё редко, иногда выбегала за старшей ребятнёй, играющей в «жмурки» или в «казаков-разбойников». Там росли подсолнухи и кукуруза, был неведомый, а потому пугающий мир. Сначала мы шли огородами. Бабушка, в отсутствии атеистов, деда и матери, рассказывала мне о празднике Троицы, о том, что верующие в Бога люди украшают храмы и дома душистыми травами, которые мы идём рвать, о святом Духе.
Она выросла в религиозной семье и до замужества по выходным и праздникам обязательно ходила в церковь, послушно выполняла обряды. Однако, в отличие от своей глубоко верующей сестры, была уверена, что можно и согрешить – Бог милостив, простит кающегося. Основы её веры подтачивал червь сомнения, выращенный борьбой властей с предрассудками, и главным – религией, «опиумом для народа». Окончательно откормил его мой дед, разоблачая церковь. И бабушка за делами, а главное – из-за страха навлечь неприятности на семью, хоть и молилась утром и вечером, крестясь, шептала «Отче наш», всё реже бывала в храме. Когда же семейные проблемы оборачивались бедой, каялась, видя в том перст Божий, карающий её, грешницу. И так – по кругу, как у большинства: согрешим – покаемся.
Бабушкин рассказ о Троице произвёл на меня впечатление большее, чем волшебные сказки, но со временем его сюжет стёрся из памяти. Однако навсегда осталось озарение, которое бабушка, сознавая это или нет, подарила мне. Именно с той поры во мне возникло ощущение постоянного присутствия невидимого, но всесильного Духа, перед которым стыдно поступать не праведно. Осознание ЕГО, всё проникающего и вездесущего, всё знающего обо всём и обо всех, находящегося рядом и во мне, во всём живом и даже неживом. И это его присутствие, внешний и внутренний контроль, вероятно, пробудили совестливость, ответственность и сострадательность.
Наконец, мы спустились торёной тропкой немного вниз. Балка поросла кустарником и деревьями так густо, что не пройти, а трава здесь стояла в мой рост и выше. В глубине балки, где-то на самом её дне слышалось журчание речушки.
- Ну, помощница, рви траву курам в свой мешок, да не всю подряд, а вот эту – шпорыш, лободу и щерицу.
Она дала мне «образцы»: спорыша, лебеды и амаранта, а сама, ловко срезая ножом верхушки, быстро наполнила свой мешок. Потом мы вместе заполнили другой. Я очень старалась, надеясь, что теперь бабушка будет брать меня с собой всегда. Припрятав мешки с травой у лаза из балки, скомандовала:
- А теперь – давай скоренько в поле. Пока солнце росу совсем не съело, соберём праздничной травы.
Мы обогнули балку и оказались в степи, конца которой мне не было видно. Степь, разбуженная стрекотанием кузнечиков, жужжанием пчёл и жуков, цвела, дыша тепло и пряно. Помню красные, синие, сиреневые, серебристые островки из цветов мака, васильков и цикория, шариков дикого чеснока, шелковистых метёлок полыни. И неудержимо влекущее к игре, порхание мотыльков и бабочек, больших белых с чёрным окаймлением, с узорами на крылышках, как я узнала позже, они называются «парусники», но мы их называли «корольками». Я бегала, стараясь их поймать, смеялась и визжала – восторг открытия нового мира. Бабушка согласилась нарезать для букетов тонкие, но жёсткие стебли чеснока, увенчанные сиреневыми шарами. Сама быстро нашла и собрала духмяные травы – шалфей, чабрец, душицу, нарезала полыни. Полыни было больше всего. Её клали к вещам в комод и сундук – защита от моли. Из душистых трав заваривался лечебный чай.
Дома мы сначала позавтракали. Накормить меня – проблема: есть я никогда не хотела, поэтому меня кормили, рассказывая что-то интересное. Как только я открывала рот, чтобы спросить что-нибудь или выразить отношение к услышанному, в него быстро совалась ложка, а я вынуждена была, давясь, глотать. Конечно, текли слёзы, молчаливые, потому что тыльная сторона опустевшей ложки направлялась мне в лоб. Дед, не выдерживая этого зрелища, уходил, требуя прекратить мучения.
- Не кормить её! Пусть проголодается и попросит, - распоряжался он.
Пробовали, но мог пройти день, наступал поздний вечер, а я не просила. Неудача экспериментов привела к тому, что меня кормили в отсутствии деда. Бабушка за кормлением всегда мне рассказывала о своей прошлой жизни, для сказок было неподходящее время, и торопила, приговаривая: «Ротато, ротато – сегодня не свято». «А как это?» - спрашивала я. «А это вот так, как я, не рассиживаясь, быстро значит». Я не помню её даже присаживающейся к столу до вечера. Всё – на бегу, за домашним хозяйством не посидишь. На этот раз, хоть и нехотя, я что-то съедаю и даже тороплюсь, мне предстоит нарвать мяты, общипать цветочки с гроздьев акации и вместе с бабушкой убирать дом травой и цветами. А ещё она пригрозила, что больше меня с собой не возьмёт.
Нащипанной акации много. Её цветочками с бабушкой выкладываем орнамент вдоль пустых стен, раскладываем и рассыпаем траву по дому, и поём казачьи и украинские песни. Я их слышу с рождения и знаю все тексты именно с тем характерным произношением, которое свойственно «хохлам». Это всегда забавляло маминых гостей, «москалей». А ещё мы пели припевки, частушки.
Скоро, скоро – Троица,
Пол травой покроется,
Скоро милый мой придёт –
Сердце успокоится.
Комнаты преобразились, дом стал похож на сказочный терем. Потом бабушка готовит обед, а я «читаю» ей свои книжки. Чтением это только называется, потому что я давно всё знаю наизусть. В полдень наступает для меня ещё одна экзекуция, как и кормление, – изоляция на дневной сон в течение часа. Сколько себя помню, я никогда не спала днём и не могла понять, зачем это, если есть ночь. Меня всё же укладывали, но убедившись в бесполезности усилий, разрешили играть в куклы. Сегодня дневной отдых мне интересен. Я с охотой отправляюсь в переднюю комнату и укладываюсь на фуфайку, раскинутую под столом в зале – моё любимое место в одиночестве, ещё я любила забираться под кровать. Одну меня оставляли нередко, и там я себя чувствовала в безопасности. По улице часто ходили нищие, цыгане, настойчиво стучали в окна, прося подаяние. Моё поведение взрослые успешно правили угрозой: «вот украдут тебя цыгане» или «отдадим тебя цыганам».
Из-под стола разглядываю красоту, которую мы сотворили с бабушкой, мечтаю, как расскажу маме, тёте и дедушке, где сегодня была, что делала. Весь наш небольшой дом наполнился единым травяным духом, в котором трудно различимы запахи каждой травы и цветка. Бабушка даёт мне наказ – лежать, а сама идёт прикрывать ставни. Днём они закрываются не плотно, и в щели между ними, как сквозь неплотно прикрытые веки, струится свет. Его лучи, перекрещиваясь и отражаясь от зеркал на столе и стене, образуют световой столб, в потоке которого идёт игра частиц… Припоминаю утренний бабушкин рассказ о Святом Духе. Вот Он сошёл и в наш дом. Теперь я знаю, какой Он. Лежу, притаившись, чтобы не ушёл, и, на удивление, начинаю дремать…
Дремота рвёт нить воспоминаний, но забываюсь ненадолго – в кресле неудобно, да и забот в мартовском саду – не початый край. Зажатая пальцами полынь привяла, но ещё сохраняет запах. С наслаждением вдыхаю его напоследок, благодарно поминаю родных, уже закончивших земной путь. Теперь бы я с удовольствием полежала днём часок, но...