(из цикла "Ученическая тетрадь" - 5)
С детских лет, ещё не умея читать и писать, Бадри хотел стать писателем. Родители умилялись его желанию и даже кокетничали, мол, литераторы в их фамилии не переводятся. Имелся в виду дядюшка Вано, кузен отца. «Он – писатель», - так поминали его в семье. Однажды Бадри с родителями наведался к славному родственнику. Тот даже не соизволил выйти к гостям. «Муж пишет», - многозначительно отметила его жена. Родители с притворным пониманием отреагировали на это обстоятельство. По дороге домой отец обижался хамству кузена.
Племянник так и не удостоился встречи с дядюшкой. В книжном шкафу оставалась его книга. Отец начал было её читать, но потом одолела скука, и он прекратил чтение.
Парень проявлял постоянство. Научившись писать и читать, он ещё более утвердился в своем выборе. На этот раз родители насторожились. Не блажь ли это?
Однажды во время ужина отец ворчал, обращаясь к своему чаду:
- Дюма, ещё совсем молодой, выдавал себя за писателя, хотя к тому времени им не было написано ни строчки. Он производил впечатление авантюриста, но не чудака вроде тебя.
- Это надо записать, - неожиданно для себя встрепенулся Бадри. После ужина он взял ученическую тетрадь о 12 страниц и вывел в ней запись: «Меня сравнили с Дюма». Ему было 10 лет.
Бадри мало отличался от своих сверстников, разве что в отличие от них его не покидало желание «записывать». Паренёк коллекционировал впечатления, порой обходился символами, лишь бы они оживляли в нём пережитые ощущения. Словарный запас тогда у него был в обрез.
Меня он тоже «запечатлел» в своей тетради. Мы как-то шалили у него на квартире - прыгали с подоконника на тахту. Разгоряченные, с легкомысленными воплями снова и снова взбирались на подоконник и спрыгивали. Вдруг Бадри застыл, лицо сгладилось и успокоилось, глаза засветились... Как завороженный он смотрел в окно. Я тоже глянул и ничего особенного не увидел. Его оторопь продолжалась недолго. Потом он взял свою тетрадку, записал моё имя, указал обстоятельство действия и добавил надпись: «Вид с окна».
- Что это значит? – спросил я.
Бадри ответил:
- Когда я лез наверх, на подоконник, вдруг вспышка света меня ослепила, тепло и сладко стало здесь (он показал на свою по-детски неразвитую грудь).
Окна выходили на шоссе, далее виднелась железная дорога. На ближайшей линии стояли вагоны-теплушки переселенцев. Их, наверное, везли строить где-то завод. Они высыпали на полотно. Женщины стирали в невесть откуда появившихся лоханках, тут же развели костры, на которых в чанах кипятили воду. Детвора сновала туда-сюда, кто лез под вагон, кто носился как угорелый. Мужчины вынесли стол, играли в карты, кошки и собаки разгуливали поблизости... Местные, которые проходили мимо, останавливались и наблюдали за происходящим. Некоторые толпились на железнодорожном мосту и смотрели оттуда. Было любопытно, но ничего особенного.
- Мне показалось, что я там и здесь одновременно. Будто я и они – как я один, одно целое с ними...
Мой дружок, видимо, «зарапортовался».
Однажды, зайдя к Бадри поиграть в домино, я застал его за писанием. Он писал о... капле Броуна. Буквально за день до этого по физике мы проходили материал о броуновском движении.
- Мне вдруг жалко стало эту каплю. Со всех сторон молекулы воды толкают её безостановочно. Она бесприютно блуждает, но с водой не смешивается. Гордая. Потом вдруг она лопается, и вода чернеет. Ведь капля от туши.
Я пожал плечами и спросил, прикинувшись дурачком, откуда он знает, что капля себя гордой мнит.
Мне было трудно судить, какой из Бадри вышел бы сочинитель, но настал момент, и он вдруг переквалифицировался в инженеры, перестал делать записи, тетрадки забросил. Для него стали каторгой письменные работы по литературе. Писал их с большим трудом и без желания. Мало, кто придал значение такой перемене в парне. Переключился на точные науки, и ладно. Дескать, повзрослел парень. Родители тоже вроде успокоились.
- Смур в голове, вот и не может мысли связывать! – отчеканила как-то учительница языка и литературы. В фаворитах ходили её сын и несколько ещё девиц-зубрежек.
После окончания школы мы разъехались. Каждый пошёл своей дорогой. Я выучился на врача, работал потом в поликлинике. Подрабатывал на карете скорой помощи. Бадри стал крупным инженером-энергетиком. Где только не работал!? В Сибири, Средней Азии. Прошёл большую школу жизни. Потом его призвали в Тбилиси и назначили директором ГЭС. Тогда в стране был сильный кризис с электроэнергией.
Однажды по вызову я выехал с бригадой скорой помощи. «У мужчины в возрасте 47 лет сердечный приступ», - сообщила мне оператор. Больной жил в фешенебельном районе, как оказалось, в огромной богато обставленной квартире.
Нас встретила славянской внешности красивая женщина. На плохом грузинском она объяснила, что у её мужа стенокардический криз и проводила нас в спальню... Я не сразу узнал Бадри. Он лежал в постели, сильно поседел, лицо было каменно строгим. На появление врачей отреагировал хладнокровно. Меня в белом халате он не узнал. Из слов жены я узнал, что больной много нервничает на работе. Я провёл необходимые процедуры. Посидел немножко у постели, подождал. Но вот Бадри отошёл. Тут я и напомнил о себе. Обнялись, он дал жене указание, чтобы угостила меня, его однокашника, и моих коллег. Договорились о встрече.
Мы посидели в ресторане на Набережной. Он был сдержан, но видно было, что ему трудно здесь. Один раз только обронил, что народ жалко, не подозревает, что всякая сволочь его во тьме держит и на этом зарабатывает. Я решил поменять тональность разговора. Вспомнил детство. Про тетрадку, и обстоятельство, когда он меня в неё вписал. Бадри только криво улыбнулся. Он сделал паузу, закурил. Потом начал рассказ:
- Ты, наверное, помнишь сына учительницы по литературе. Парень как парень. Мать и бабка его без отца воспитывали. Матушка поэтессой-неудачницей себя считала. Она сына в писатели прочила. Даже смешно, так много молокососов с амбицией сочинителя на одну школу приходилось. Я по простоте души к ней обратился. Она попросила зайти позже и оставила у себя мою тетрадку. Прихожу я к ней, а она с сынулей возится. Писали что-то. Потом ко мне обратилась и с траурным выражением лица говорит: «Бездарные у тебя тексты. Не говоря о слабой грамматике!!» Говорит, а в глазах подлинка. Её сын в это время взглянул на меня с чувством превосходства. Тут бабка подключилась: «Вместо того, чтобы сыну помочь, всякой белибердой занимаешься!» Змеиное шипение бабки меня доконало. У меня не то что настроение испортилось, я в депру впал. Пришёл домой, а мать спрашивает, в чём дело. Я не стал рассказывать. Сослался на головную боль! После того у меня нервозные реакции на письмо появились. Обычные заявления по три раз переписывал. Вымучивал самое простое содержание.
- Надо же, стерва, с мальчишкой так обойтись! – взъерепенился я.
Потом он улыбнулся и сказал:
- Я помню то впечатление. Как забыть! Такое сладостно-грустное! Но что самое интересное, масштаб и ракурс панорамы были такими же, какими они бывают у Иеронима Боша. Когда я рассматривал его картины, ощутил тот же восторг, как тогда, когда наблюдал вид из окна . Потом я сам себе объяснил, что неожиданно произошёл прорыв границ моего "я", слился с окружением, пусть оно не отличалось никакой ценностью...
Я попытался рассказать Бадри об учительнице и её сыне. Он проигнорировал тему.