Сибирская речка Бирюса поражала своим великолепием. Разрывая скалистую тайгу весенним потоком талых вод, она плавно входила в Красноярское море, зажатое зелёнными сопками. Первозданный, нетронутый лес и горы отражались на зеркальной глади водохранилища, делая его сказочным. Маленькие скалы, украшали как одежда женщину, речку и море, скрепляя их в единое целое – чудо. Дорога избитая большими машинами, становилась непроходимой. Тайга явно не хотела пускать дикого человека к себе в гости. Летом – клещи, дожди, непролазная вязкая грязь… Зимой – сорокоградусные морозы и метели, сугробы и завалы… Но ничто не останавливало озверевших людей, приходящих в тайгу с разными помыслами. Только Мишка, лесничий, вот уже тридцать лет пытался, или делал вид, что пытается, защитить природу, от самого опасного врага – человека.
Было время, при Советской власти, это заповедное место, действительно охраняли. Приезжали только учёные. Разводили и выращивали рыбу с помощью науки, а сейчас всё на самотёк: как разведётся, так разведётся, что будет, то будет. Не до росту – быть бы тосту!
Раньше Мишка жил хорошо. Была маленькая электростанция. Давали бензин, боеприпасы, обмундирование, похожее на генеральское. Зарплату платили по тем временам не плохую и вовремя. Денег на жизнь вполне хватало. Народ таёжный, уважал и боялся закона и государство, в лице лесника. Но вдруг власть переменилась. Раскулачивать не стали, как при Сталине, а просто произошло, что-то похожее. Прекратили вовремя платить кровно заработанные деньги, стремительно превращающиеся в копейки. Перестали помогать припасами и бензином. Жена, не выдержав нищей жизни, бросила мужика. Осталось только фуражка, с большой красивой кокардой, которой он сильно гордился, да старый беспородный кабель, который заболел и ослеп за пятнадцать лет безупречной, верной службы на заимке. Две молодые сучки, тоже куда-то пропали. Кабель каждый день выл, а Мишка пил…
Народ попёр в заповедник, со всех щелей… Лицензию на охоту и рыбалку уже никто не брал. Брали с собой самый плохой, дешёвый спирт, из расчёта один литр в сутки. И делали, что хотели. Мишка, получив пойло, напивался, пускал браконьеров на ночлег. Кому не хватало места, спали в бане. За постой, у кого была хоть кроха совести, оставляли остатки провизии. Привозили ненужный хлам. Оставляли порванные сети. Всё это ремонтировалось в холодные, зимние, длинные вечера, и, пропивалось в теплые, летние, короткие ночи.
Михаил гордился, что у него есть, пять братьев, не считая сродных. Братья не вылезали с заимки. Съев и выпив все припасы, обругав брата последними словами, набив рюкзаки икрой и рыбой, они бросали опустошённого лесника на неделю, до следующих выходных или до его получки. А потом, с чистой совестью, приходили к брату. Спирт, водка, самогон, бражка уже лились другой речкой, мерзкой и противной, горькой и убийственной, под названием – беспробудное пьянство. Бирюса, звучит куда приятней. Браконьеры перестали уважать и бояться лесника. Обнаглели… Многие даже рюмки не подавали. А просто по-нашему, по-русски, в лице пьяницы лесника и алкаша государства, посылали на три буквы, а иногда и подальше… Но идти было некуда, и он оставался, заливая свою обиду из-за дня в день. Иногда набравшись храбрости, он, тряс оружием, но стрелять то, было нечем и не на что. Больше всего возмущало лесничего, что его собственные сети не только опустошали, но и крали со всем уловом. Раньше такого не случалось никогда. Забили ироды на все не писанные таёжные законы и правила… Обнаглел зверь человек, как никогда…
А сибирская бескрайняя тайга, как и прежде, оставалась красавицей, но только издалека. Солнце играло верхушками вековых сосен и кедров, серебрило гладкую поверхность водоёма, превращая природу в сказку, которая снилась Мишке постоянно. С утра облака накрывали ветхую избушку. Медленно, неторопливо переходили в густой как сметана туман.
Мише снился один и тот же сон, как он наконец-то дождался пенсию. Как отметят они с братьями это событие. Что позовёт не только их, но и всю родню и друзей, которые его ненавидят за то, что пьёт больше их. И совсем не уважают, как бывшего интеллигентного человека – бича…
Холод разбудил мужика, вернув к реальной жизни. Вздув печку, таёжник продолжал думать о своём дне рожденья. Обогрев постояльцев, начинал шариться в поисках опохмелятора…
Пьянство продолжалось без перерыва несколько суток, а то и недель. Пока не уедут гости, и не закончится выпивка. Вставали с рассветом, разбуженные утренней прохладой и головной, дикой болью охотники и рыболовы. Дружно опохмелялись. Поправив здоровье, затягивали песню, разрывающую таёжную тишину. Старый пёс подвывал, быстро охмелевшим мужикам, что приводило их в бешеный восторг. Раздавалось свирепое, громкое рычание огромного медведя, живущего не далеко, за болотом – у золотого ручья. Притихшие, испуганные таёжники, пили ещё по пять капель, и отрубались, даже не позавтракав. Кто помоложе, второй раз, проснувшись, материли спящего лесника… Брали его лодку, и снимали ночные сети. Проснувшийся Мишка бережно укрывал валявшихся, где попало братьев, потом разводил костёр, ставил воду в ведре, начинал готовить шурпу, разговаривая с поседевшей, голодной собакой.
– Сейчас Черныш сварю, отолью тебе в чашку. Не кормят тебя? Кому ты нужен, пёс смердящий?
Кабель весело помахивал хвостом, с благодарностью облизывая шершавые руки, вместе с ним состарившегося хозяина.
От воды поднимались в горку к заимке два младших брата с уловом. Идти уже не могли, ползли вверх на карачках. Добравшись до костра, попадали на спину, тяжело, прерывисто дыша. Держась за сердце, жалобно взвыли.
– Братан, дай валидолу, а то копыта отбросим, е-пэ-ра-сэ-тэ!
– Нет лекарства в доме. На, чистого спирту врежь и всё пройдёт, – отвечал хозяин заимки.
Подошёл один из гостей, присел к костру, протянул больному мужику валидол.
– На таблэтку. У меня всегда с собой. Мало ли, что по-пьяному делу не случится, с похмелья.
Больной запил лекарство спиртом, откинулся на спину. На лбу выступили крупные капли пота.
– Отпустило вроде, зараза. Если бы не тайга, с её свежайшим, пользительным воздухом, давно ба ласты завернул…
Создавалось впечатление, что жизнь устав от постоянного пьянства, покинула их. Но что-то внутри: какая-то невероятная сила, скорее всего, вечно пьяная душа, боролось, поддерживаемая всеми силами природы, никчемную жизнь. Продолжалось слабое дыхание со стонами, постоянным матом и ненавистью. Мишка любил и жалел братьев, а те, оклемавшись, продолжали снова и снова орать на бедного мужика. Лесник, приняв очередную порцию разведённого спирта, надевал фуражку, и ругал всех без разбору. Подойдя к железному заржавевшему плакату. Начинал читать вслух правила пребывания в заповеднике. Его быстро успокаивали. Зная, все его слабости, наливали ещё.
– Миш, да успокойся ты. Лучше сядь, да расскажи за жизнь. Как служил? Где и прочие, и прочие, и прочие… – просили мужики.
– Служил я на подводной лодке, – начинал рассказывать, успокоившийся лесник. – Помню, как в гражданке с автоматами нас выбросили на остров свободы – Кубу. Нам на лодке тоже выдавали выпивку: красное, терпкое такое, густое вино. Каберне, как сейчас помню, мы пили по очереди. Всё, что боцман выдаст, в алюминиевую кружку. Тяпнешь залпом, пот градом – это для здоровья точно пользительно. Вот живу здесь, за шестьдесят лет зубы ни разу не чистил, а они ещё держатся, не выпадают. Ты чо солишь? Суп, кто варит? Ну, ребята, кто ещё не салил, давай вперёд, – начинал снова ворчать он. – Чую, голодные мы с тобой останемся сегодня Черныш. Воды то подлей, урка недоделанный. Да с чайника, с чайника кипятку. Куда сырость льёшь!
– Баба ушла, не выдержала, выдра, кошка дранная, – продолжал он. – Жалко мне её, тяжело ей тут было. Кто-то две кошки припёр, так и они убежали от меня. Вот только кабель и остался. Скоро на пенсию, но попросили ещё поработать…– гордо говорил он.– Да и кто в эту глушь несусветную пойдёт? У всех семьи, дети. Получу отпускные, зарплату, пенсию – деньжищи огроменные. Гулять будем здесь. Всех позову. Сколько мне ещё осталось? Один раз живём. А порядок я наведу! – мечтал лесник, постоянно вскакивая, и показывая кулак многочисленным браконьерским лодкам, которые мирно, не спеша, качались на маленьких волнах сверкающего от яркого восхода, водоёма.
А рыбаки, доставая и доставая пузатую, набитую икрой, не успевшую отметаться рыбу, были счастливы от беззаконности….
Принесли очередную банку спирта. Заделали замес. Убивающая тайгу пьянка, продолжалось с новой не затухающей силой…. К вечеру все опять отрубились.
Вечерело. Красное, багровое солнце, медленно опускалась за сопки, окрашивая всё живое в кровавый цвет. У медведя, живущего на золотом ручье, не выдержали, надорванные постоянным шумом и пьяной, браконьерской вознёй, нервы. Глаза налились кровью, в них свечой горело уставшее за день багровое солнце. Шерсть встала дыбом, со рта пошла обильная пена. Поджав уши, бешено рыча, он, понесся на заимку, не разбирая дороги, ломая и круша всё, что ему попадалось на пути. Огромное лохматое чудовище, ревело как пикирующий бомбардировщик - местершмид. Зверь ворвался на стойбище спящих алкоголиков. Всё полетело в разные стороны. Досталось всем… Кто пошустрей заскочили в дом. Закрывшись, оставили лесника одного с собакой, на растерзание… Косолапый медведь со страшной, чудовищной силой тряс избушку. Подскочил к огромной куче пустых водочных бутылок, скопившихся за всю трудовую деятельность лесника, начал раскидывать их, как гранаты, в разные стороны. Напрочь уничтожил всю предыдущую пьяную историю и мечту сдать бутылки и пропить деньги.
Потом налётчик медленно подошёл к проснувшемуся, отрезвевшему леснику. Михаил притворился мёртвым... Нежно, чтобы не поранить, отодвинул оскалившего жёлтые, сточенные зубы, озверевшего пса. С лесничего молча падали огромные, проспиртовавшиеся слёзы…. «Всё конец», – подумал он. Успокоившейся медведь, лапой перевернул тёзку на спину, и тщательно облизал Мишку, стерев хмельные слёзы. Чихнув от перегара, фыркнул и брезгливо отвернул лохматую морду от небритого лица пьяного мужика. Подошёл к ведру доел остатки шурпы. Прошёлся ещё раз вокруг заимки, оставив везде свои метки настоящего хозяина тайги. Рыкнув на прощание, быстро, как и прибежал, скрылся за сопкой…
Красноярское море – река Бирюса. 2002 год.