Кризис

               
  Прошло пять лет. С того памятного дня, когда все обрушилось, прошло тысяча восемьсот дней. Не смотря на достижение науки и техники, несмотря на демократию, только родившуюся в этой стране, все обрушилось, исчезло, превратилось в прах. Уровень жизни, как и само существование государства, опустилось на ту ступень, с которой в хаос - один шаг. Многие европейские страны, отдавая то, что оставалось у них в излишке, ломали голову: ”Стоит ли, есть ли смысл, тратить те скудные ресурсы и главное, время, на безнадежную, обреченную восточно-европейскую страну?” Сейчас речь не шла о коррупции или об отходах демократии. В их сердцах и умах стоял вопрос: “Не придет ли смута  к ним?”
 
Но, учитывая рекомендации Всемирного центра развития человека, европейцы вынуждены ( и это в последний раз ) послать немногочисленную комиссию для ознакомления с ситуацией на месте. Разрозненные факты, поступающие из этой страны, противоречивы, порой напоминают ужасы прошедшей войны. Пройдет всего три месяца и европейцы получат ознакомительные документы, под их впечатлением опубликуют некоторые отрывки отчета. Сам отчет имел совсем другой казенный сухой текст, но благодаря Стивену он был опубликован в журнале Литсервис и имеет тот вид, который предложен вам ниже.
 
“Двадцать пятое ноября 2….г. Мы, члены комиссии в составе Самуила Баракша, Стивена Уайта, Маргарет Борд и нашего водителя Шона Айзика, прибыли на машине с опознавательными знаками европейского сообщества в когда-то самый промышленно-развитой регион страны. В половине седьмого солнце, едва пробивая серый рассвет, открывает лежащий перед нами город-призрак. Это большой миллионный город, расположен среди бескрайних степей. Город окружен терриконами, заводами, всем тем, что создавалось руками многих поколений. Мы в сопровождении офицера милиции ( так называется в этих краях полиция), переезжаем мост, разделяющий город на две части. Офицер – Михаил Душко, вполне приятной наружности мужчина, приблизительно сорока лет, прекрасно разговаривающий на английском, чуть смущен. На наши расспросы он отвечает, хмуря брови. Ему, как патриоту страны, по-видимому, трудно говорить, и мы его понимаем. Но его уклончивый ответ: ничего особенного, все, как и пять лет назад, - были для нас правдой, от которой хотелось бежать как можно дальше. Почему нам членам комиссии не был предоставлен военный эскорт, а всего лишь один пусть внушительной комплекции мужчина, остается загадкой. Но это все, потом. На границе, на той черте, где была граница, позади нас стоят бронетранспортеры и тяжелые танки. Вдоль ограждения колючей проволоки прохаживаются хмурые военные, держа в руках поводки, на конце которых огромные, злобные овчарки. Так соседнее государство оберегает себя от вторжения “чужих”, всех тех, кто раньше был “своими”, кто стремится попасть в более комфортные условия проживания. Их можно понять, так было всегда, так будет в дальнейшем. Выживают, кто как может.
 
Впереди, разбитые непогодой и тяжелой техникой дороги. Об асфальте, сейчас речь не идет, хотя за прошедшие пять лет кризиса что-то напоминает о нем. Наш джип, привыкший к разбитым дорогам, тем не менее, тяжело преодолевает рытвины и ухабы. Странно - но только сейчас мы осознаем, как далеки жившие здесь люди от настоящей, европейской жизни и ее благ. По сути, находясь среди всего этого убожества, мы понимаем, что не зря мы так долго не принимали эту страну в свою семью. Итак, дорога подводит нас к сорванному ветром указателю, обозначающему название города. То, что его нет, это не странно. Странно и страшно то, что все деревья, срезаны. Все. Нет ни одного дерева, голая дорога, лишенная какой-либо растительности. Кажется, природа, убирая свое, ею созданное, обрекает человека на серость и убогость. Начинается так званый частный сектор: убогие перекошенные домики, лишенные тепла и света. В их окнах кое-где заколоченных крест-накрест, нет стекол, как нет входных дверей - все ушло на обогрев. Мы останавливаемся и, переступая через непонятно кем и зачем насыпанный грунт, входим в домик. Пусто, страшно и отчетливо тоскливо. В комнатах, как и во всем доме, никого, нет, только на стенах, ободранных, с остатками кое-где свисающих обоев, висят фотографии. Их немного, но нам в глаза бросаются запечатленные на них счастливые лица. Маргарет снимает одну рамку с фотографией и показывает нам надпись на обратной стороне - 22 июля 20...год. Совсем недавно и так давно. Где эти три человека, смотрящих на нас с улыбкой и где их красавец доберман. Мы выходим, заходим в следующий дом, такой же по размеру, и сразу же выходим. Маргарет закрывает рот платком - ее тошнит. У порога, едва сделав шаг, мы увидели лежащие два скелета: то, что осталось от живших в доме людей. Судя по фрагментам одежды, они умерли очень давно. Осматриваем окрестности. Все одно и то же: пустые дома, разорванные осколками мин сараи, нет ограждений, как нет никакой маломальской растительности, лишь сорная, увядшая трава. Все спилено и давно сожжено. Мы садимся в джип и медленно едем вглубь города. Начинаются крупнопанельные многоэтажные дома.
   
Впереди, среди серых, зияющих пустыми проемами окон домов, мелькают такие же серые силуэты. Это те, кто еще живет. Мы машем им, кричим, но никто не выходит. Под ногами осколки стекла, мусор всюду искореженные, сожженные останки легковых машин. Нам плохо видны лица людей, но что это люди - нет сомнений. Вдоль трамвайной колеи - брошенные искореженные пожаром и людьми остовы трамваев. По краям дороги, вывернутые из земли бордюры- следы проезжавшей здесь тяжелой техники и проржавевшие танковые траки. От воронок рябит в глазах. Что-то напоминает нам о той ситуации, что прокатилась волной по Балканам, но здесь намного хуже. Выбитые стекла когда-то бывших магазинов, заколоченные почерневшей доской оконные проемы парикмахерских, и судя по выцветшим вывескам, салонам мобильной связи. Отдельно стоящие, изрешеченные пулями обгоревшие бензоколонки, и остов огромного супермаркета. Мы приближаемся к полуразрушенному крупнопанельному дому и, остановившись возле него, замираем. Перед нами прямо на земле лежит человек. Старик, который умер не меньше чем два, или возможно больше, дня назад. Его лицо  облеплено сытыми, медленно передвигающимися по трупу зелеными мухами (и это несмотря на ноябрь месяц - хотя, еще довольно тепло, плюс семнадцать). Мы выходим из салона джипа, приближаемся к умершему человеку вплотную. От нашего появления мухи, надсадно гудя, пытаются улететь, оставляя то, что мы видим перед собой. Восковое изъеденное мухами лицо, темные сгустки на шее... Его вид ужасен, как ужасно все то, что нас окружает. Оглянувшись, мы видим вырубленные деревья, а их корни, выкорчеванные из земли, напоминают усохшие щупальца осьминога. Разрушенные придомовые подъезды, пустые окна, где изредка мелькают лица людей. Страшно.
      
“ Опасность она рядом, только протяни руку и поймаешь ее”, - наверное, так думает каждый из нас. Михаил Душко, равнодушно смотрит на разруху, ему не привыкать. Неожиданно, труп начинает шевелиться, и к своему ужасу, мы видим перед собой выползшую из-под тела огромную крысу, в зубах которой, кусок гниющей человеческой плоти. Наш сопровождающий Михаил выхватил из кобуры пистолет, стреляет в нее. Слышен писк крысы, и мы видим, что он не промазал. Теперь на земле два трупа: к радости мух.
 
Серый, унылый подъезд брошенного людьми дома. Едва вошли- увидели два трупа. Мы застыли, не в силах произнести слово. Только в город - и такое! В темноте подъезда что-то блеснуло. Шон включил мощный фонарик, осветил трупы. Тошнота подступала к горлу, но мы смотрели. Широко раскрытые глаза еще не объеденные крысами и вездесущими червями, раздувшиеся животы и гниющая плоть. Мы можем, как угодно описывать все увиденное, но самое страшное, это лохмотья почерневшей кожи, кусками свисавшей с трупов. У нас невольно возникло картинка трехлетней давности, конференция посвященной последствиям военного и экономического кризиса. Тогда министр экономики, улыбаясь, долго и напыщенно обрисовывал картину благоденствия, которое будет, с его слов, через год. И вот…
Но в этом ужасе были виноваты не только те, кто, сейчас, благоухая дорогой парфюмерией, расслаблялся на курортах Анталии или Багамах. Больше всего в своей инертности были виновны сами жители огромной страны. Костер, так долго тлевший, наконец-то полыхнул огнем, сжигая все на своем пути. 
 
Самуил поднимает огрызок газеты. Сколько ей лет? Она не раз была промокшей, смоченная дождем и снегом. По ней топтались ногами жители города, но она, пусть часть ее, перед глазами. Михаил берет из его рук этот огрызок и читает нам вслух:
 “Правительство сдерживает всеми силами падение национальной валюты…Группировки сепаратистов перешли в наступление… Все те, кто паникует, предает интересы государства, все они должны понести ответственность…”

Мы пожимаем плечами. Нам этот отрывок ни о чем не говорит. А на губах Михаила брезгливая улыбка. Нам кажется, что вся его сущность искривлена брезгливостью к тем, кто довел свой народ до такого финала. Мы зашли в один из подъездов, заполненный битыми осколками стекла и кирпича, и по приглашению седой, одетой в грязное тряпье женщины, вошли в ее квартиру. Холод, голод и ужасные обреченные лица детей. На наш вопрос: - Kак они выживают, - женщина, пряча глаза, тихо ответила:
          - Никак. Мы не живем, мы существуем. Дети умирают. Школы закрыли еще три года назад. Магазины, больше не существуют. Продуктов, практически нет. Ловим рыбу в реке, хотя ее донести порой трудней, чем поймать. Изредка приезжает колонна машин, привозившая помощь соседнего государства. Но это такие крохи, которые попадают раз в год. Все кто мог, давно уехали или тайком пытаются перейти границу. Там на границе их убивают, скидывая трупы в огромный ров. Многие, убили себя сами. Кто-то перерезал себе вены, кто-то полез в петлю. Электроэнергии, как и газа, нет. Этих благ цивилизации нет больше четырех лет. Все деревья, как и кустарники что росли вдоль дороги в парках и дворах сожгли, спасаясь от прошлогодних морозов. Никакой живности нет: ни кошек, ни собак. Они исчезли еще в прошлом году.
           - Но как Вы… - Маргарет, вытирая слезы, все еще повторяет глупый вопрос скорей всего, не веря  услышанному.
           - Продаем вещи те, что еще имеют цену, хотя их все хуже покупают. Дети, если их покупают на ночь, зарабатывают кусок хлеба. Ходим по пустым, брошенным квартирам в поиске пищи. Изредка, но что-то находим: просроченные банки консервов или заплесневелой крупы.

Шон поднялся, выругался и выскочил наружу. Через десять минут в глухой тишине он вернулся, и положил на пол упаковку с едой. Мы встали. Больше ни слушать, ни видеть этот ужас сил не оставалось. Проехав до центра, мы увидели дымящие костры и людей в военной форме. Значит все не так страшно, не так плохо? Это был механизированный батальон, охранявший часть укрепрайона, где еще существовала власть. Вокруг ограждения высокие вышки с большими  прожекторами. По истечению часа, нас наконец-то допустили к наместнику исполнительной власти. Мужчина средних лет, в хорошем твидовом костюме, забавлялся игрой в дартс. Это был человек-вожак. Скорей всего он здесь за какую-то провинность, иначе как здесь мог остаться нормальный человек, тем более что армии, как и власти больше нет. Нам он представился, как большой пес, вооруженный огромными клыками, готовыми впиться в тело любого- подчиненного или любого среди нас.
Офицер, как оказалось - секретарь наместника, принес кофе и бутерброды. Кофе был отменным, как и бутерброды с икрой. Для них ничего не изменилось, ничего не произошло. Здесь, в этих стенах, витал отзвук библейских притч, и нам стало не по себе. Как можно сидеть, видя перед собой своих соотечественников умирающих на пустынных улицах. А здесь: кофе, икра!

Шон, у которого на лице отобразилась ненависть, а глаза стал заполонять пылающий костер, поднялся и вышел. Нам оставшимся, его было легко понять. Даже у Михаила, кажется, зачесались руки. Мы вышли из дверей и застыли. Даже природа, казалось, угрюмо смотрит на людей, на детей своих, погрязших в мерзости, страхе и ненависти. С тех пор как мы пересекли границу прошли почти сутки. Серые сумерки опускается на город-призрак и в наших сердцах все отчетливей звучит набат-опасность. Тишину городских улиц, пустых и упавших на колени, нарушает крик о помощи, грязный мат и стрельба.

Едва мы отъехали от большого административного здания, как нам навстречу выскочила группа людей. Среди этих грязных, изнеможенных лиц было две женщины и худой подросток. Они были похожи на пришельцев из иного мира, из тех времен, когда правила бал святая инквизиция. Они, протянув к нам руки, просили лишь одно - еду.
          - Дайте нам еду! Иначе мы умрем…

Маргарет достала из нашего запаса консервы и упаковку печенья. Они рвали все на части. Подросток, увидев консервы, схватил банку, ободранными в ссадинах руками, грыз ее зубами. В его глазах стоял огонь безумия и дикого голода. Мы не стали продолжать смотреть на это, медленно отъехали. Люди бросились нам вдогонку.
В ту ночь мы спали, устроившись в машине, кто как смог. Пять человек в одной, пусть большой машине - это слишком много, но мы терпели. Шон выбирался несколько раз из машины и в последний раз, почти перед рассветом, прошептал: холодает. Как только рассвело, мы выбрались из салона джипа, вдохнули чистый, чуть морозный воздух. В нем не было примеси гари, химии и чего-то, что так роднит все крупные промышленные города. Самуил натянул на голову подобие шапки-ушанки заботливо упакованную в сумку его женой. В тот день, мы трижды подвергались нападению групп мужчин, вооруженных металлическими прутами и ножами. Михаил вынужден был стрелять поверх их голов. Мы еще никогда не видели столько ненависти в глазах людей, всех тех, кто несколько лет назад работал, приносил домой хлеб и мясо, кто растил детей. Но самым скверным для нас оказалось, когда под вечер понизилась температура, и пошел колючий снег. Порывы ветра гнали тучи и снег, который разыгрался в своем хороводе не на шутку.
Михаил развел в сторону руки, произнес: - У нас здесь всегда так. Тепло и сразу же снег, следом мороз, бывает, что под двадцать ниже нуля.

Снег все мел, и к утру, появились небольшие сугробы. Впереди, мелькнули развалины шахты, затем наполовину разрушенные трубы огромного предприятия, судя по нашим данным, это был химический завод. На крыше здания, засыпанного снегом, было отчетливо видно, что там стоит человек. Как он мог забраться на полуразрушенную крышу и что ему там надо, мы не знали ответ.

Приблизившись, мы заметили, что раздетый человек, мужчина, в одной порванной сорочке обшаривает глазами землю. Нам тогда показалось, что он слеп а, забравшись наверх, хочет и ищет спуск. Но через секунду было неважно, все, о чем мы подумали. Мужчина громко вскрикнул, бросился вниз на стоящую прямо под зданием низкую металлическую пристройку. Мы не слышали удара, как и крика. Все было ясно: его больше нет. С такой высоты - об металл, вряд ли кто сможет выжить. Вернувшись назад, к машине, Маргарет, произнесла, не глядя Шону в глаза:
        - Я, больше так не могу. Я, хочу уехать отсюда.
Шон посмотрел на нее, перевел взгляд на остальных, развел руками, тихо произнес.
        - Мне это не по сердцу, но что делать, нужно все осмотреть.

Едва сделали шаг к машине, как позади нас раздался неясный шум. Трудно объяснить то чувство, когда на тебя смотрят голодные глаза ребенка. Перед нами стояла девочка, в большем на несколько размеров пальто, подпоясанная ремнем, и очень грязная. Ее руки, покрытые волдырями, а кое-где набухшие от гноя, как и ее лицо, было одним из самых ужасных картинок сегодняшнего дня. Маргарет бросилась, было к ней, но застыла на половине пути. Трудно сказать, что ее заставило остановиться, но мы подумали, что она серьезно опасалась заразной болезни. Да и как не опасаться, если вокруг такое твориться. Протянув ей упаковки с печеньем, сгущенным молоком  мы вынуждены были ее оставить. Нет, в наших сердцах горит огонек сострадания, но наша миссия требует продолжения.

Переваливаясь через рытвины и ухабы, мы продолжаем обследовать город. Высокие, как видно из остатков, дома принадлежавшие богатым людям, которые уехали за рубеж, оставив их на растерзание толпы. Вырванные минами куски кирпичной кладки, сорванные крыши. Все разбито артиллерией, а затем разграблено обезумевшей толпой выместившей свой гнев на этих особняках.
 
Холодало. Первые звезды зажигались на небе, но нам их блеклый свет только усугублял настроение. Лунный свет заливал окружающую нас обстановку, и мы видели перед собой не только призрак города, а совершенно инопланетное, чуждое человечеству, видение. Многие из нас побывали в городах  призраках, но здесь все было гораздо хуже. Ведь здесь прятались оставшиеся в живых люди и им нужна наша помощь. Но как к ним добраться? И, пожалуй, самое главное - чем им помочь. Продуктами? Нет, здесь необходимо иное решение, но оно пока еще только зреет в головах европейцев. Необходимо было искать место для ночлега.
Мороз, с добавлением порыва ветра - это самое худшее, что мы могли ожидать от здешней степной погоды. Завывание ветра, его утробный вой-это не для слабонервных, а как тем, кто здесь живет? Дышит, надеясь на спасение? Внутри было очень холодно, но это был наш ночлег так, по крайней мере, думали мы, устроившись ближе друг к другу. Наши спальные мешки не были предназначены для холодной поры, которая наступила сегодня. Но это был выход, для того чтобы выспаться. Шон остался в машине. Михаил, копошась при свете фонаря, принес небольшую шкатулку, в которой оказался темно-синий блокнот. При свете фонаря  углубился в чтение, через несколько минут произнес, кося взглядом в сторону:
         - Это блокнот воспоминаний жившего здесь мужчины. Прочесть?

Мы были не прочь послушать, тем более, что сна пока не было.

“ Мое имя Сергей, а фамилия моя Евдокимович, но это все в прошлом. Мне было сорок, когда в две тысячи…(крайне неразборчиво) начался политический кризис. Почему я так пишу - был - сейчас, кто отрыл мои записи, поймет, что меня рядом нет, значит, меня больше нет на этом свете. Итак, первый месяц зимы мы пережили. Новый Год отмечали, спору нет, хотя не так, как принято, было в прошлые годы. Когда я вышел после Рождества на работу: я работал учителем физкультуры, директор мне предложила взять бесплатный отпуск за свой счет. Я прекрасно понимал, что это все означает, как и то, как мы вдвоем с женой и маленьким ребенком будем жить. Когда наступил февраль с его морозами, нам отключили тепло, а потом пришел черед газу и электроэнергии. Квартира погрузилась во тьму. Но не это было страшным. Ближе к весне, когда практически каждый второй из жителей города остался без работы, вот тогда наступила сумеречная воронка. Работы нет. Денег нет. Перспектив нет. Нам стали выдавать продуктовые карточки, но через месяц перестали. Любопытно, не правда ли что собственное правительство оставило своих граждан на произвол судьбы. А сами…начала военную компанию друг против друга. На улицах сначала вечером и ночью, а затем и днем появились озверевшие от крови военные, а им на смену пришли банды малолетних бандитов, которые, не обращая внимания на милицию, грабили и порой убивали. Вскоре, ближе к осени, к ним присоединились и взрослые, потерявшие надежду мужики. Я постепенно вынес из дому все ценное, что у нас было в квартире, но однажды понял: это конец. Мне не за что купить хлеб, который стоил больших денег. О таких вещах, как молоко и колбаса, мы уже забыли. К этому добавился еще холод. Да в магазинах еще был товар, то это были крохи, от того  объема, что там было раньше. Если у тебя были деньги, ты мог, записавшись в очередь прийти с вечера и возможно что-то ближе к обеду купить. Я подсознательно ощущал - это не конец. Впереди проснётся зревшая годами жестокость, но обрушится она только на себе подобных. В той ситуации, что сложилась, пышно цвела зависть и ненависть. Сейчас, когда все мною решено, кажется что можно было много избежать, но… Когда наступила осень, на улицах оказались практически все. Наши банкиры, да и все прочие власть имущих, бросая свои квартиры, устремились за пределы страны. Им повезло. Но их было немного, всего один процент от численности в нашей стране. А как же мы? Люди, увидев, что происходит, стали больше болеть, но эта болезнь имела одно название -психический срыв. Драки у остатков продуктов, выбитые зубы и порванные в кровь лица - это ничто по сравнению с тем, что нас ожидало впереди. Как я упоминал - на улицу невозможно было выйти. Я выходил, да и что мне оставалось делать. Пустая квартира, в ней голодный ребенок и иссохшая от болезни жена. В такой ситуации, где полным ходом цвела преступность, единственным выходом было войти в их число. Как еще можно было выжить, где ненависть друг к другу пышно цвела, а подлость и сила, злая сила, стала номинальной правительницей жизни. Власти, как таковой больше не существовало. Поговаривали, что в столицу перебрались все бывшие руководители, да впрочем, все те, кто сидел в малых или больших кабинетах. Многие, запершись в своих квартирах, думали что переждут, отсидятся, ожидая лучших времен! Металлические двери вырывались с кусками бетона. Крики о помощи никто не хотел слышать, а если и пытался чем-то помочь, то, на утро его тело лежало бездыханным на цементном, залитом кровью полу. Так было. Сейчас, когда вы читаете мои записи, можно воскликнуть: - А почему было раньше не устроить мятеж. Или выгнать взашей горе правителей? Можно. Да, именно было все можно, но инертность, так присущая нам, сыграла злую шутку. Да впрочем, о каких массах народа можно рассуждать, если каждый сам по себе. Да, были попытки сместить власть, но только не у нас, а в западной части страны, где люди, чье самосознание сильней, попытались поднять вооруженное восстание. Но из этого ничего не вышло. После того, как к власти пришел диктатор, закрыли границы и танками «разгладили» восстание. Люди стали не только бежать за рубеж, но что самое страшное, просто исчезать. Мятеж! В нас отсутствовало простое самоуважение. Мы, как класс отверженных, должны были хлебнуть горя, и мы его хлебнули. Я помню нашего соседа, всю жизнь проработавшего на прииске в чужой стране. Он исчез  вместе со своей женой. А в их квартире, хотя ненадолго поселился молодой парень. Да, я понимал, что во всем этом нечисто. Но что было делать? К кому бежать, ведь власти нет. Через год, ровно день в день, начались погромы квартир. Людей убивали за золотую вещь, телевизор, который выбрасывали на асфальт. Людей насиловали, расстреливали, жгли, выбивая все самое ценное. Жизнь обесценилась, превратилась в нудное существование, в пустую обязаловку. Многие кого я встречал, говорили, что где-то там, в пригороде стоят грузовики, с едой присланные из Европы. Но как дойти туда, как преодолеть десять километров ставших истинно минным полем. Следующая зима стала нашим последним испытанием. Трупы лежали на улицах, замерзшие, холодные, никому не нужные люди. Их было много, в основном старики и дети. Сначала умерла жена, а вслед умерла дочь. Я плакал, молился, снова рыдал, но, что толку. Последние остатки мебели сожжены, пищи нет, остается только кусок бельевой веревки. Но не здесь, пусть их души не увидят своего, висящего, почерневшего от горя отца и мужа. Пусть будут прокляты все те, кто привел нас к такому концу. Мы их встретим, рано или поздно, это только вопрос времени. Сергей”.   
 
Наверное, нас выследили. Снаружи раздался крик Шона, а вслед раздались глухие выстрелы. Михаил выскочил наружу, держа оружие в руках. Вспышки выстрелов осветили место засады, но единственным, кто упал на снег, был Самуил. Мы не стали упрекать его в страхе. Он, никогда до этого в отличие от остальных, не был в “горячих” точках. Пошатываясь, из темноты, вынырнул Шон, вполголоса, произнес:
                - Прострелили правое переднее колесо. Но запаска есть. Утром починю.

Дело было дрянь, но что предпринять? Уезжать на ночь, глядя в сумрачный город призрак? Мы стояли, прислушиваясь к давящей на  виски тишине. Она сейчас была оглушительной, не просто страшной, а зловещей. Чужой город, чужая, непонятная нам страна, и чужая, зловещая тишина. К  утру оказалось, что пробит не только скат, но и повреждена антенна и сам приемник в салоне джипа. Без сомнения это произошло случайно, за исключением самого факта стрельбы. Ко всем бедам поднялся ураганный ветер, а вслед разыгралась настоящая снежная буря. В радиусе трех метров ничего было невозможно разглядеть. Мы все, сбившись в круг, решали, что нам сейчас предпринять.
                - Всем в укрытие, а я буду заниматься колесом и затем приемником. Связь нам очень необходима, - так подвел итог нашей растерянности Шон. Ему на помощь вызвался Михаил. Мы втроем вошли в здание и, присев на бетонный блок, дрожа от холода, ждали.
   
У каждого из нас, судя по растерянным лицам, были разные, но как нам казалось в конце сходные мысли: домой. Только домой, прочь из этой проклятой Богом страны. Шона и Михаила все не было, и совсем окоченевший Самуил, вскочил на ноги, принялся наматывать круги, пытаясь согреться. Наконец, он нагнулся и радостно воскликнул:- Дрова.
          Мы тоже встали и все трое принялись разыскивать что-то схожее на дрова. Через тридцать минут в нашем укрытии весело трещал небольшой костер, который пришелся, кстати, вернувшимся Шону и Михаилу. Их лица представляли страшную маску. Заиндевевшие брови, бледные лица и скрюченные силуэты, как будто они вернулись из вечно холодного космоса.
          Наши самые худшие прогнозы, не оправдались. Машина была в полном боевом состоянии, но выезд нами решено было назначить на утро. В эту ночь все было тихо. Ничего вокруг нас не происходило, казалось, что мы не представляем интереса для “любителей” пострелять. Никто не приходил, никто не стрелял. Ветер бесновался почти до утра.  Мы уезжали. Эти дни для нас стали самыми страшными. Мы сняли, записали все, что видели и что услышали. Назад дорога была еще хуже. Занесенная снегом, она представляла собой смесь рытвин покрытых снегом, а вокруг опасность. На нас не нападали, и в этом, была своя странность. По дороге Шон едва не наехал на три замерзших, давно окоченевших трупа лежащих на “дороге”. Самым страшным для нас стало то увиденное, что лица трупов полностью изъедены. Мы не можем ручаться, кто это сделал, но, по-видимому, не все собаки исчезли, хотя это могло быть делом рук двуногих существ. Шон, когда все снова оказались в салоне джипа, привел контраргумент на наши мрачные размышления.
                - Я такое видел много лет назад. Голодные и одичавшие псы оставляют такие следы.
       Но его слова не добавили оптимизма в наши сердца. Впереди, там, где находится граница, снежная, лишенная жизни степь и навсегда уснувшие терриконы. Ни намека на жизнь, ничего, что могло привлечь наше внимание. Мы смотрим на окружающую нас степь, и наши сердца, замирают:  Если вдруг мотор умрет? Машина замрет, и тогда…
      
Мороз крепчает и Шон увеличивает скорость. Михаил, едва мы пересекли границу, вышел из машины, и коротко приложив к непокрытой голове ладонь, произнес: - Прощайте. Он ушел.
       Мы были измученны усталостью, истерзанны бессонницей, и поэтому, едва добрались до нашего представительства, сразу уснули. Мы никогда больше не вернемся назад. Боль сердца, как боль души, всегда останутся в нас. А где-то там, позади нас, еще живут те, кто верит. Те, кто надеется, и когда заходит солнце, прячась по расщелинам, ожидают помощь. Но будет она или нет, это не нам решать? Мы свою миссию выполнили.