Тема:
Как я провел 90-е годы.
Эпиграф:
"Бог не в бревнах, а в ребрах"
Русская поговорка.
1
Это, смотря, откуда считать. Я начну с 1991 года, потому что в девяносто первом, мне исполнилось двадцать пять лет. И потому что в марте девяносто первого, я подрался с одним деятелем и угодил на И.В.С. Кто не знает – изолятор временного содержания, в просторечье именуемый – Иваси. Пробыл я там три дня, по закону больше не полагается, и по окончании, был пинком отправлен в психиатрическую лечебницу.
На Иваси, мне, кстати, понравилось – культурное место. Один из рецидивистов, настроившийся на пятый срок, по ночам рассказывал мне занимательные истории из жизни каторжан, а днем я спал.
Я, как нормальный русский гуманитарий и маменькин сынок, мог бы, конечно, накатать двухтомные мемуары о своем трехдневном пребывании в узилище, но воздержусь.
Скажу только, что люди там душевные и ко мне отнеслись с пониманием.
Значит, в принципе, не врут, что девяностые, остались в истории моей страны, как годы криминального разгула. Я тоже, получается, приложил к этому руку.
А перевод из тюрьмы в психдиспансер, явился следствием мощных интриг моих многочисленных заступников. Следователь, прощаясь, сказал:
-- А-а… я бы тебя и так отпустил под подписку, за примерное поведение, а теперь, смотри – сбежишь из дурдома, заедешь тут же в Сизо.
Кто не знает – Сизо – следственный изолятор, где подозреваемые содержаться до суда. Потом, соответственно, переходят в «Осужденку».
2
В дурдоме, мне тоже необыкновенно понравилось. Опять же, люди подобрались исключительной душевности. Был даже один испытатель парашютов, один убийца жены и пара блатных, косивших от неизвестно чего.
Лежа на козырном месте возле окна, я много читал.
Народ вокруг, изнывал от галоперидола и сульфазина. Врачи пользовали всех сульфой, почем зря, а мне даже в аспирине отказывали. Может, оно и к лучшему?
Друзья меня не забывали, носили передачки, в основном, через зарешеченное окно передавали бутылки вина. С вином тогда в стране было хреново, и я их самоотверженность ценил.
Тогда в стране было хреново с любыми продуктами, но особенно я страдал без сигарет.
Помню, сука, однажды очередь занял за куревом, был – 1284-ым. Сигарет мне в тот раз не досталось.
Из психдиспансера я не сбежал, а был выписан прямиком на работу. Работал я в ту пору слесарем-злектромонтером в Госстандарте, где уже в девяносто первом году, платили ни шатко ни валко. Но я совмещал работу электрика с работой грузчика здесь же. Да, чуть не забыл, по вечерам, после работы, я еще умудрялся совершать подвиг. Нам прямо так и сказали на первом собрании – вечернее обучение – это подвиг. Так что я ездил в университет, совершать ежедневный подвиг на филологическом факультете.
После университета, я плелся домой, где меня ждали: любимая жена и двухлетний сын. Дома я принимался стирать пеленки, накопленные за весь день, их совместными усилиями. Утром вставал в шесть и снова отправлялся на работу.
Так, что девяностые, это еще и изучение классической литературы.
3
А еще мы пили.
Я специально выделил эту фразу в отдельную строку. Потому что, мы, действительно, пили. Причем - все.
То есть, мы собирались дружной компанией при каждом удобном случае, покупали, всеми правдами и не правдами бухла и керосинили. Многие, кстати, так и спились.
Так что девяностые для меня, это еще и очень пьяные годы.
Ну и конечно похоронные.
Потому что, все время кого-то убивали. Как известных деятелей из телевизора, так и наших общих знакомых. Мы их, понятно, хоронили. Никогда больше, я так часто не был на похоронах, как в девяностые.
И все это продолжалось без остановки – работа, университет, пеленки, пьянки, Тургенев и убийства. Продолжалось года до девяносто четвертого. А в девяносто четвертом я пошел работать на стройку.
4
Та стройка, это не нынешняя стройка. Я так говорю не потому что, старый и нудный, а потому что, имеется разница. По крайней мере, в технологиях.
Но у нас был строительный пистолет, а выстрел из этого пистолета стоил – рубль. Это если налево стрелять, ходить, по только что заселившимся домам и ненавязчиво помахивать пистолетом. Жители просили, то крючки для белья на лоджии пристрелить, то стальные двери. К вечеру настреливалось рублей пятьдесят, если патронов хватало.
Те пятьдесят, это, понятно, не нынешние пятьдесят. Тогда бутылка красного, еще стоила, рубля три-четыре.
Естественно это деньги тут же пропивались. Я в бригаде был «кто у нас ребята, самый молодой?» и бегал за вином. А беганье за вином в те годы, это отдельное искусство было.
Потом перестали платить и на стройке, зато появилось, огромное количество кооперативных киосков. Это я про вино, которого, в любом из этих киосков-ларьков, было – завались. Вот, только качество напитков оставляло желать лучшего, мягко говоря.
Как-то, разлили мы с отцом в гараже спирт «Рояль» по стаканам, сделал я глоток, а проглотить не смог. Выплюнул. И до сих пор вспоминаю с ужасом, свои тогдашние ощущения.
Много я всякой дряни пил и до этого и после, но «Рояль», это символ девяностых.
Со стройки я уволился и отправился охранять, эти самые ларьки.
5
Под моей строгой опекой находились три киоска, отстоящие друг от друга на расстоянии трамвайной остановки. Пили там еще страшнее, чем на стройке. Особенно налегали на болгарский бренди «Слынчев бряг».
На дворе стоял, как кол, год 1996. Университет к тому времени, был с грехом пополам закончен, сыну исполнилось семь лет и мы с женой отвели его в первый класс. Сынок был одет в настоящие ботинки, костюмчик, белую рубашку и бабочку моего деда с жемчужиной посередине.
Я почувствовал себя немного свободней и ездил за тридевять земель сторожить ларьки.
И на мое тридцатилетие, мы пили уже, более-менее качественную водку, подаренную мне хозяином охраняемых ларьков. Но и этой водкой я сумел отравиться.
А вот диплом мой, оказался, слегка, невостребованным.
Еще у нас был сад, и девяностые годы, это годы интенсивного садоводства. После охраны киосков, я ехал на вокзал, где мне вручался мой ребенок. Мы с ним покупали «Пепси», аудио кассету Чигракова, садились на электричку и отправлялись на дачу. Потом меня меняли жена или теща.
Мой сын обожал русский, так называемый, рок. Я слушал Тома Уэйтса.
Теперь мой сынок учиться в Лондоне и на меня, во время редких встреч, смотрит ласково и недоуменно.
6
В конце девяносто шестого года в моей семье начались сплошные трагедии. Сначала погиб младший брат, а потом, через полгода, умер отец, а еще через полгода, от меня ушла жена.
Поэтому, середина девяностых, вспоминается мне как не веселое время.
Потом я бросил пить.
И работа охранником, тут же, надоела мне до обморока. Я покалякал со своими товарищами и меня рекомендовали.
Так я стал работать автослесарем в гараже, принадлежащем некой крупной фирме. Из автослесарей я дорос до заведующего этим гаражом, говоря по современному – до директора.
Так что, девяностые годы, это еще и годы калейдоскопа работ.
В гараже пили – дико.
Напиток под названием – «Троя». Я один раз попробовал – ничего себе штучка, похмелье сродни отходам атомной подводной лодки.
7
Работая в гараже, я в основном продавал, принадлежащие фирме автомобили. Продал шестнадцать штук. Стал большим специалистом, пользовался уважением среди сотрудников фирмы, давал дурацкие советы мужичкам около Облгаи.
Кто не знает – Областная Государственная Авто Инспекция.
Покупатели, после успешно завершенной сделки, звали меня обмыть это дело, но я увиливал.
Увиливал в течение двух с половиной лет.
Зарплату нам платили не регулярно, самая большая пауза между получками составила четыре месяца. Поэтому мы крутились как могли, то есть, сдавали старые аккумуляторы, металлолом, пустые бутылки, а однажды притащили из оврага кузов от «Восьмерки».
Кузов, потом, удачно задвинули каким-то пацанам типичной наружности – спортивные штаны, кроссовки и китайские кожаные куртки.
А, еще реальные такие цепухи на выях и гайки на пальцах.
Так, что девяностые годы, это еще и годы спецодежды, уважающих себя пацанов.
В конце концов, мне это надоело и я, в очередной раз, уволился.
Так что, девяностые годы, это еще и годы долгих безденежья и безработицы. Долгих, значит, по два, а то и по три месяца.
8
Отсутствие в моей жизни пьянки, привело к появлению не нужных мыслей и свободного времени.
Я взял толстую школьную тетрадку и переписал в нее, с разрозненных клочков, все свои стихи.
Стихи я сочинял давно и между делом, но в любых условиях, например, лежа на шконке в камере И.В.С. или зимой в смотровой яме неотапливаемого гаража.
Шконка, кто не знает – нары.
Перечитанные один за другим стихотворения, показались мне ужасными и я, закинув тетрадку подальше, размышлял, чем бы еще заняться на досуге.
Вокруг происходила жизнь – все делали бизнес.
Так что, девяностые годы, это еще и годы ударного деланья бизнеса.
Я подумал немного и тоже решил делать этот пресловутый бизнес, причем на сельском хозяйстве.
Мы с моим другом Саней, взяли в аренду ферму. Мечтали снабжать страну молоком и мясом. Но нам быстро объяснили, что колхоз – дело добровольное и разным частникам в нем – не место. Нашу ферму, просто сожгли, предварительно, слава Богу, выведя скотину.
Мы посмотрели на пепелище, всплакнули и вернулись в город.
Саня, правда, предлагал, в духе того времени, колхозников почикать, как морковку, но я его отговорил.
Так что, девяностые годы, это еще годы кардинального решения проблем.
9
В городе в 1998 году делать было нечего.
Те, кто не спился и не погиб, купили иномарки и квартиры. Разговаривать с ними стало затруднительно, они изъяснялись на смеси блатного с шизофреническим. Например, фраза – я вчера гулял у фонтана, звучала так – я, короче, вчера, короче, у этой ништяковой поливалки, тухляка, короче, давил, в натуре. Так разговаривал человек, закончивший педагогический институт.
Так что, девяностые годы, это еще и годы суржика и волапюка.
Мы чувствовали себя, немного, чужими на этом празднике жизни и решили залить горе водярой. Заливали до упора, так что остаток лета не зафиксировался, ни в моей памяти, ни в Сашкиной.
Очухавшись глубокой осенью, мы стали готовиться к Новому году.
Наступление нового тысяча девятьсот девяносто девятого года, я помню еще хуже, чем остатки пьяного лета.
Так что, конец девяностых, это еще и годы провалов в памяти.
10
А 1999 году, весь мир ждал конца света, но в отдельно взятых головах он уже наступил. Помню, у меня никогда не было, такого четкого ощущения, что пришел полный абзац всему. Не знаю как у других, а у меня, конец девяностых – самое тяжелое время жизни.
Мне нравилась сама комбинация цифр – 1999, но не нравилось ничего вокруг. Наверное, это был мой личный кризис, из которого стоило выбираться на берег.
Я огляделся вокруг, ни хрена не увидел и стал усиленно писать стихи. Можно сказать, что весь год я сочинял стихи и работал грузчиком на оптовом складе бытовой химии.
На этом складе, я заметил одну парадоксальную штуку – я мог делать карьеру, только не желая этого. Допустим, хочется мне, дорасти до должности топ-менеджера в Нефтяной компании? Хочется. Но – хрен там.
А вот, придя на оптовый склад по объявлению, я стремительно рванул вверх. Сначала грузчик, потом бригадир грузчиков, потом экспедитор и вершина социальной лестницы – кладовщик. Когда, стали поговаривать о назначении меня завскладом, а это уже заоблачные синекуры, действующий зав, выгнал меня без выходного пособия. И правильно сделал, между прочим.
11
Потому что воровали мы – безбожно. Когда я был бригадиром, Завскладом так нас и называл – Макошинская банда. У меня до сих пор дома жива, какая-то магнитная подставка под воду. Мне там, вообще, нравилось, и коллектив душевный и работа тяжелая и пили все, как кони.
Так что, к двухтысячному году, я подошел закаленным и закодированным, но не от пьянки, а от катаклизмов и потрясений.
Конец света, почему-то не наступил, народ, забыв, что двадцать первый век наступит только через год, самоотверженно справлял его начало, но девяностые годы еще не кончились.
Девяностые, понятие не календарное, а социальное, что ли. И для меня они кончились, где-то, в две тысячи втором году. Это, несмотря на взрыв башен-близнецов Всемирного торгового центра, от которого, так удобно было бы отсчитывать двадцать первый век.
А в 2002 году, жизнь, невзирая на мое упорство, стала налаживаться.
Заметил я это, после того, как ограбили мою квартиру. Ограбили во второй раз, и если в первый, грабители не взяли ничего, то во второй, они вынесли видеомагнитофон, футболку и портсигар.
Лучше я стал жить.
12
А еще я устроился на работу в рекламную фирму, потому что тогда все работали в рекламе. Вешал дурацкие баннеры, надувал шарики и ухаживал за своей будущей второй (или двадцать второй?) женой.
Жены менялись часто, чего тут лукавить, и я думаю, это не я их, а они меня оставляли за ненадобностью.
Так что, девяностые годы, это еще и годы повальной рекламы и интенсивной любви.
Ухаживание завершилось победой, правда неизвестно для кого, и девяностые годы плавно перешли в нулевые.
В которых мы все и пребываем, накрытые стабильностью и кредитами.
А девяностые кончились, но отказываться от них я не собираюсь.