Действие 1. ДЕНЬ.
По рассказам Сорочинская ярмарка и Иван Федорович Шпонька и его тетушка.
Действующие лица:
Черевик
Хивря
Параска
Грицько
Парубки
Мужики на базаре
Цыган
Иван Федорович Шпонька
Тетушка Василиса Кашпоровна
Григорий Григорьевич
Старушка-хозяйка
Марья Григорьевна
Сестра Марья Григорьевна
Мальчик
Картина 1.
Занавес закрыт. Выходит из середины занавеса мужчина в украинской одежде и начинает говорить про летний день.
Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!
Постепенно на его словах открывается занавес. За которым с одной стороны – мужики о чем-то вполголоса разговаривают, а с другой - несколько парубков вместе с Грицько шутят и громко смеются. Выходят Черевик, Хивря и Параска.
Грицько. (увидев Параску) Ай да дивчина! (Параска оглянулась) Славная дивчина! Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. А вот впереди и дьявол идет!
Парубки дружно смеются. Хивря останавливается и оборачивается.
Хивря. Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете черт бороду обжег!
Грицько. Вишь, как ругается! И язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.
Хивря. Столетней! Нечестивец! поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…
При этих словах Хивря плюнула и ушла. Черевик подошел поближе к мужикам, а Параска остановилась в растерянности. К ней сразу подошел Грицько и взял ее за локоть. Параска вздрогнула и отстранилась.
Грицько. Не бойся, серденько, не бойся! Я ничего не скажу тебе худого!
Параска. (вполголоса) Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого, только мне чудно… верно, это лукавый! Сама, кажется, знаешь, что не годится так… а силы недостает взять от него руку
Грицько отвел Параску в сторону. А Черевик подошел к мужикам.
1-ый мужик. Слышал ли ты, что поговаривают в народе?
2-ой мужик. Ну!
1-ый мужик. Ну, то то ну! Заседатель, чтоб ему не довелось обтирать губ после панской сливянки, отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть тресни, ни зерна не спустишь. Видишь ли ты тот старый, развалившийся сарай, что вон вон стоит под горою? (Черевик подошел поближе) В том сарае то и дело что водятся чертовские шашни; и ни одна ярмарка на этом месте не проходила без беды. Вчера волостной писарь проходил поздно вечером, только глядь – в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал по коже; того и жди, что опять покажется красная свитка!
2-ой мужик. Что ж это за красная свитка?
При этих словах Черевик обернулся и увидел Грицько, который обнимается с Параской.
Черевик. Эге ге ге, земляк! да ты мастер, как вижу, обниматься! А я на четвертый только день после свадьбы выучился обнимать покойную свою Хвеську, да и то спасибо куму: бывши дружкою, уже надоумил.
Грицько. Ты, верно, человек добрый, не знаешь меня, а я тебя тотчас узнал.
Черевик. Может, и узнал.
Грицько. Если хочешь, и имя, и прозвище, и всякую всячину расскажу: тебя зовут Солопий Черевик.
Черевик. Так, Солопий Черевик.
Грицько. А вглядись ко хорошенько: не узнаешь ли меня?
Черевик. Нет, не познаю. Не во гнев будь сказано, на веку столько довелось наглядеться рож всяких, что черт их и припомнит всех!
Грицько. Жаль же, что ты не припомнишь Голопупенкова сына!
Черевик. А ты будто Охримов сын?
Грицько. А кто ж? Разве один только лысый дидько, если не он.
Черевик с Грицько шумно обнялись и облобызались.
Грицько. Ну, Солопий, вот, как видишь, я и дочка твоя полюбили друг друга так, что хоть бы и навеки жить вместе.
Черевик. Что ж, Параска, может, и в самом деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того… чтобы и паслись на одной траве! Что? по рукам? А ну ка, новобранный зять, давай магарычу!
Все трое ушли.
Картина 2.
Выходит с письмом Иван Федорович Шпонька.
Шпонька. (читает письмо) Любезный племянник, Иван Федорович! Посылаю тебе белье: пять пар нитяных карпеток и четыре рубашки тонкого холста; да еще хочу поговорить с тобою о деле: так как ты уже имеешь чин немаловажный, что, думаю, тебе известно, и пришел в такие лета, что пора и хозяйством позаняться, то в воинской службе тебе незачем более служить. Я уже стара и не могу всего присмотреть в твоем хозяйстве; да и действительно, многое притом имею тебе открыть лично. Приезжай, Ванюша; в ожидании подлинного удовольствия тебя видеть, остаюсь многолюбящая твоя тетка. Василиса Цупчевська. Чудная в огороде у нас выросла репа: больше похожа на картофель, чем на репу.
Картина 3.
На сцену выходит Хивря и ищет своего мужа. Через некоторое время он выходит с другой стороны.
Черевик. Ну, жинка! а я нашел жениха дочке!
Хивря. Вот как раз до того теперь, чтобы женихов отыскивать! Дурень, дурень! тебе, верно, и на роду написано остаться таким! Где ж таки ты видел, где ж таки ты слышал, чтобы добрый человек бегал теперь за женихами? Ты подумал бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть и жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодрабцев.
Черевик. Э, как бы не так, посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важно дует!.. Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты не поморщившись.
Хивря. Ну, так: ему если пьяница да бродяга, так и его масти. Бьюсь об заклад, если это не тот самый сорванец, который кричал нам вслед всякую пакость. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы дала ему знать.
Черевик. Что ж, Хивря, хоть бы и тот самый; чем же он сорванец?
Хивря. Э! чем же он сорванец! Ах ты, безмозглая башка! слышишь! чем же он сорванец! Куда же ты запрятал дурацкие глаза свои, когда проезжали мы мельницы; ему хоть бы тут же, перед его запачканным в табачище носом, нанесли жинке его бесчестье, ему бы и нуждочки не было.
Черевик. Все, однако же, я не вижу в нем ничего худого; парень хоть куда!
Хивря. Эге! да ты, как я вижу, слова не даешь мне выговорить! А что это значит? Когда это бывало с тобою? Верно, успел уже хлебнуть, не продавши ничего…
При этих словах Черевик закрыл рот руками. Хивря пыталась его оттеснить, а потом плюнув, ушла
Черевик. (вполголоса) Туда к черту! Вот тебе и свадьба! Придется отказать доброму человеку ни за что ни про что, Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! и так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!
Картина 4.
Выходит с письмом Тетушка Василиса Кашпоровна.
Тетушка Василиса Кашпоровна. (читает письмо) Милостивая государыня, тетушка Василиса Кашпоровна! Много благодарю вас за присылку белья. Особенно карпетки у меня очень старые, что даже денщик штопал их четыре раза и очень оттого стали узкие. Насчет вашего мнения о моей службе я совершенно согласен с вами и третьего дня подал в отставку. А как только получу увольнение, то найму извозчика. Прежней вашей комиссии, насчет семян пшеницы, сибирской арнаутки, не мог исполнить: во всей Могилевской губернии нет такой. Свиней же здесь кормят большею частию брагой, подмешивая немного выигравшегося пива. С совершенным почтением, милостивая государыня тетушка, пребываю племянником Иваном Шпонькою
Картина 5.
Выходит Грицько. Понурый, о чем-то сам с собой говорит. Следом за ним выходит Цыган. Подбегает к Грицько и кладет ему руку на плечо.
Цыган. О чем загорюнился, Грицько? Что ж, отдавай волы за двадцать!
Грицько. Тебе бы всё волы да волы. Вашему племени все бы корысть только. Поддеть да обмануть доброго человека.
Цыган. Тьфу, дьявол! да тебя не на шутку забрало. Уж не с досады ли, что сам навязал себе невесту?
Грицько. Нет, это не по моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад… Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
Цыган. А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?
Грицько. (через паузу, внимательно посмотрев на Цыгана) Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только! – отвечал парубок, не сводя с него испытующих очей.
Цыган. За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! Вот тебе и синица в задаток!
Грицько. Ну, а если солжешь?
Цыган. Солгу – задаток твой!
Грицько. Ладно! Ну, давай же по рукам!
Цыган. Давай!
Картина 6.
Дом Хиври и Черевика. Хивря хлопочет по дому. Вдруг входит несколько мужиков во главе с Черевиком. Среди них был и Иван Федорович Шпонька.
Черевик. А ну, жена, достань ка там в возу баклажку! Мы черпнем ее с добрыми людьми; проклятые бабы понапугали нас так, что и сказать стыдно. Ведь мы, ей богу, братцы, по пустякам проехали сюда! Я тут же ставлю новую шапку, если бабам не вздумалось посмеяться над нами. Да хоть бы и в самом деле сатана: что сатана? Плюйте ему на голову! Хоть бы сию же минуту вздумалось ему стать вот здесь, например, передо мною: будь я собачий сын, если не поднес бы ему дулю под самый нос!
1-ый мужик. Отчего же ты вдруг побледнел весь?
Черевик. Я?.. Господь с вами! приснилось?
1-ый мужик. Куда теперь ему бледнеть! Щеки у него расцвели, как мак; теперь он не Цыбуля, а буряк – или, лучше, сама красная свитка, которая так напугала людей.
Входит еще один гость Григорий Григорьевич.
Григорий Григорьевич. Желаю здравствовать, милостивые государи!
Григорий Григорьевич прошел и сел рядом с Иваном Федоровичем Шпонькой.
Григорий Григорьевич. (Ивану Федоровичу Шпоньке) А позвольте спросить, с кем имею честь?
Шпонька. Отставной поручик, Иван Федоров Шпонька.
Григорий Григорьевич. А смею ли спросить, в какие места изволите ехать?
Шпонька. В собственный хутор с, Вытребеньки.
Григорий Григорьевич. Вытребеньки! Позвольте, милостивый государь, позвольте!
Григорий Григорьевич обнял и облобызал Ивана Федоровича Шпоньку.
Григорий Григорьевич. Позвольте, милостивый государь, познакомиться! Я помещик того же Гадячского повета и ваш сосед. Живу от хутора вашего Вытребеньки не дальше пяти верст, в селе Хортыще; а фамилия моя Григорий Григорьевич Сторченко. Непременно, непременно, милостивый государь, и знать вас не хочу, если не приедете в гости в село Хортыще. Я теперь спешу по надобности… (наливает коньяка себе и Ивану Федоровичу Шпоньке) Иван Федорович! Прошу покорно лекарственной!
Шпонька. (с запинкой) Ей богу с, не могу… я уже имел случай…
Григорий Григорьевич. И слушать не хочу, милостивый государь! И слушать не хочу! С места не сойду, покамест не выкушаете…
Иван Федорович Шпонька неохотно выпил.
Григорий Григорьевич. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной ночи! Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Не забудьте же моей просьбы; и знать вас не хочу, когда не приедете в село Хортыще.
Григорий Григорьевич встал и ушел спать.
Черевик. Скажи, будь ласков, кум! вот прошусь, да и не допрошусь истории про эту проклятую свитку.
1-ый мужик. Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь, да разве уже для того, чтобы угодить тебе и добрым людям (повернулся в зрительный зал), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж! (через паузу) Раз, за какую вину, ей богу, уже и не знаю, только выгнали одного черта из пекла.
Черевик. Как же, кум? Как же могло это статься, чтобы черта выгнали из пекла?
1-ый мужик. Что ж делать, кум? выгнали, да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть, на него нашла блажь сделать какое нибудь доброе дело, ну и указали двери. Вот черту бедному так стало скучно, так скучно по пекле, что хоть до петли. Что делать? Давай с горя пьянствовать. Угнездился в том самом сарае, который, ты видел, развалился под горою и мимо которого ни один добрый человек не пройдет теперь, не оградив наперед себя крестом святым, и стал черт такой гуляка, какого не сыщешь между парубками. С утра до вечера то и дело, что сидит в шинке!..
Черевик. Бог знает, что говоришь ты, кум! Как можно, чтобы черта впустил кто нибудь в шинок? Ведь у него же есть, слава богу, и когти на лапах, и рожки на голове.
1-ый мужик. Вот то то и штука, что на нем была шапка и рукавицы. Кто его распознает? Гулял, гулял – наконец пришлось до того, что пропил все, что имел с собою. Шинкарь долго верил, потом и перестал. Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» – и пропал, как будто в воду. Жид рассмотрел хорошенько свитку: сукно такое, что и в Миргороде не достанешь! а красный цвет горит, как огонь, так что не нагляделся бы! Вот жиду показалось скучно дожидаться срока. Почесал себе пейсики, да и содрал с какого то приезжего пана мало не пять червонцев. О сроке жид и позабыл было совсем. Как вот раз, под вечерок, приходит какой то человек: «Ну, жид, отдавай свитку мою!» Жид сначала было и не познал, а после, как разглядел, так и прикинулся, будто в глаза не видал. «Какую свитку? у меня нет никакой свитки! я знать не знаю твоей свитки!» Тот, глядь, и ушел; только к вечеру, когда жид, заперши свою конуру и пересчитавши по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по жидовски молиться богу, – слышит шорох… глядь – во всех окнах повыставлялись свиные рыла…
Послышалось невнятное хрюканье. Все вздрогнули и стали озираться
Черевик. Что?
1-ый мужик. Ничего!..
Хивря. Ась!
1-ый мужик. Ты сказал?..
Шпонька. Нет!
Черевик. Кто ж это хрюкнул?
1-ый мужик. Бог знает, чего мы переполошились! Никого нет!
Все молча стали испуганно оглядываться.
Хивря. Эх вы, бабы! бабы! Вам ли козаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да посадить за гребень! Один кто нибудь, может, прости господи… Под кем нибудь скамейка заскрыпела, а все и метнулись как полоумные.
Мужчины застыдились. Налили горилки. Выпили.
1-ый мужик. Жид обмер; однако ж свиньи, на ногах, длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили жида плетеными тройчатками, заставя его плясать повыше вот этого сволока. Жид – в ноги, признался во всем… Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана обокрал на дороге какой то цыган и продал свитку перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с тех пор уже никто ничего не стал покупать у ней. Перекупка дивилась, дивилась и, наконец, смекнула: верно, виною всему красная свитка. Недаром, надевая ее, чувствовала, что ее все давит что то. Не думая, не гадая долго, бросила в огонь – не горит бесовская одежда! «Э, да это чертов подарок!» Перекупка умудрилась и подсунула в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. «Эх, недобрые руки подкинули свитку!» Схватил топор и изрубил ее в куски; глядь – и лезет один кусок к другому, и опять целая свитка. Перекрестившись, хватил топором в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, черт с свиною личиною ходит по всем площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя от…
Вдруг появилась свиная рожа и скрипучим страшным голосом произнесла: «А что вы тут делаете, добрые люди?». Все бросились врассыпную опрокидывая стулья.
Затемнение
Картина 7.
В темноте слышны крики «Лови! Держи! Хватай!» Темнота уходит. Бежит, постоянно оглядываясь, Черевик. За ним парубки и дивчины. Его ловят.
1-ый парубок. Вязать его! это тот самый, который украл у доброго человека кобылу!
Черевик. Господь с вами! за что вы меня вяжете?
2-ой парубок. Он же и спрашивает! А за что ты украл кобылу у приезжего мужика, Черевика?
Черевик. С ума спятили вы, хлопцы! Где видано, чтобы человек сам у себя крал что нибудь?
1-ый парубок. Старые штуки! старые штуки! Зачем бежал ты во весь дух, как будто бы сам сатана за тобою по пятам гнался?
2-ой парубок. Э, голубчик! обманывай других этим; будет еще тебе от заседателя за то, чтобы не пугал чертовщиною людей.
Выходит Грицько.
Грицько. Что с тобою, Солопий? Кто это связал тебя?
Черевик. Вот, как видишь, наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
Грицько. Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя! (мигнул хлопцам, и те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать) За то и ты делай, как нужно: свадьбу! – да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
Черевик. Добре! от добре! Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли. Да что думать: годится или не годится так – сегодня свадьбу, да и концы в воду!
Грицько. Смотри ж, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь ступай домой: там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!
Черевик. Как! разве кобыла нашлась?
Грицько. Нашлась!
Черевик убегает.
Цыган. Что, Грицько, худо мы сделали свое дело? Волы ведь мои теперь?
Грицько. Твои! твои!
Оба уходят.
Картина 8.
На сцену выходит задумчивая Параска.
Параска. Ну что, если не сбудется то, что говорил он? Ну что, если меня не выдадут? если… Нет, нет; этого не будет! Мачеха делает все, что ей ни вздумается; разве и я не могу делать того, что мне вздумается? Упрямства то и у меня достанет. Какой же он хороший! как чудно горят его черные очи! как любо говорит он: Парасю, голубко! как пристала к нему белая свитка! еще бы пояс поярче!.. пускай уже, правда, я ему вытку, как перейдем жить в новую хату. Не подумаю без радости, (достала маленькое зеркало, поглядела в него с тайным удовольствием) – как я встречусь тогда где нибудь с нею, – я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою! (громко, задорно) Что я, в самом деле, будто дитя, боюсь ступить ногою! (запела)
Зелененький барвiночку,
Стелись низенько!
А ти, милий, чорнобривий,
Присунься близенько!
Зелененький барвiночку,
Стелись щи нижче!
А те, милий, чорнобривий,
Присунься ще ближче!
Входит Черевик.
Черевик. Ну, дочка! пойдем скорее! (боязливо) Хивря с радости, что я продал кобылу, побежала, (оглянулся) побежала закупать себе плахт и дерюг всяких, так нужно до приходу ее все кончить!
Входит Грицько и берет Параску на руки. За ним идут гости. С ними и Тетушка Василиса Кашпоровна
Черевик. Боже, благослови! (крестит молодых) Пусть их живут, как венки вьют!
Хивря. (пытается пробиться, ее не пускают) Я скорее тресну, чем допущу до этого!
Черевик. Не бесись, не бесись, жинка! Что сделано, то сделано; я переменять не люблю!
Хивря. (пытается пробиться, ее не пускают) Нет! нет! этого то не будет!
Свадебная процессия уходит. С другой стороны входит Иван Федорович Шпонька. Тетушка Василиса Кашпоровна, увидев его, возвращается.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Ты знаешь, любезный Иван Федорович, тот лесок, что за нашею левадою, и, верно, знаешь за тем же лесом широкий луг: в нем двадцать без малого десятин; а травы столько, что можно каждый год продавать больше чем на сто рублей, особенно если, как говорят, в Гадяче будет конный полк.
Шпонька. Как же с, тетушка, знаю: трава очень хорошая.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Это я сама знаю, что очень хорошая; но знаешь ли ты, что вся эта земля по настоящему твоя? Что ж ты так выпучил глаза? Слушай, Иван Федорович! Ты помнишь Степана Кузьмича? Что я говорю: помнишь! Ты тогда был таким маленьким, что не мог выговорить даже его имени; куда ж! Я помню, когда приехала на самое пущенье, перед филипповкою, и взяла было тебя на руки, то ты чуть не испортил мне всего платья; к счастию, что успела передать тебя мамке Матрене. Такой ты тогда был гадкий!.. Но не об этом дело. Вся земля, которая за нашим хутором, и самое село Хортыще было Степана Кузьмича. Он, надобно тебе объявить, еще тебя не было на свете, как начал ездить к твоей матушке; правда, в такое время, когда отца твоего не бывало дома. Но я, однако ж, это не в укор ей говорю. Упокой господи ее душу! – хотя покойница была всегда неправа против меня. Но не об этом дело. Как бы то ни было, только Степан Кузьмич сделал тебе дарственную запись на то самое имение, об котором я тебе говорила. Но покойница твоя матушка, между нами будь сказано, была пречудного нрава. Сам черт, господи прости меня за это гадкое слово, не мог бы понять ее. Куда она дела эту запись – один бог знает. Я думаю, просто, что она в руках этого старого холостяка Григория Григорьевича Сторченка. Этой пузатой шельме досталось все его имение. Я готова ставить бог знает что, если он не утаил записи.
Шпонька. Позвольте с доложить, тетушка: не тот ли это Сторченко, с которым я недавно познакомился? Такой обходительный! Все меня в гости к себе звал.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Кто его знает! Может быть, он и не негодяй. Но так как ты говоришь, что он тебя хорошо принял, то поезжай к нему! Может быть, старый грешник послушается совести и отдаст, что принадлежит не ему.
Расходятся в разные стороны.
Картина 9.
Выходит Григорий Григорьевич, навстречу ему Иван Федорович Шпонька.
Григорий Григорьевич. А! Иван Федорович! Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой, приедете, да и не приехали?
Григорий Григорьевич обнял и облобызал Ивана Федоровича Шпоньку.
Шпонька. Большею частию занятия по хозяйству… Я с приехал к вам на минутку, собственно по делу…
Григорий Григорьевич. На минутку? Вот этого то не будет. Эй, хлопче! (выбегает мальчик) Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче! (мальчик убегает)
Шпонька. Тетушка имела честь… сказывала мне, что дарственная запись покойного Степана Кузьмича…
Григорий Григорьевич скорчил неприятную мину и сделал вид что ничего не слышит.
Григорий Григорьевич. Ей богу, ничего не слышу! Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым простым средством…
Шпонька. (перебивает) – Я хотел сказать… что в завещании покойного Степана Кузьмича упоминается, так сказать, о дарственной записи… по ней следует с мне…
Григорий Григорьевич. Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей богу, ложь! Никакой дарственной записи дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой то записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей богу, это ложь!
Выходит Старушка-хозяйка с двумя барышнями.
Григорий Григорьевич. А вот идет сюда матушка! Следовательно, обед готов. (старушке-хозяйке) Это, матушка, наш сосед, Иван Федорович Шпонька!
Старушка-хозяйка пристально посмотрела на Ивана Федоровича Шпоньку.
Старушка-хозяйка. Вы водку пили?
Григорий Григорьевич. Вы, матушка, верно, не выспались, кто ж спрашивает гостя, пил ли он? Вы потчуйте только; а пили ли мы или нет, это наше дело. Пойдемте за стол!
Все сели за стол и стали есть.
Старушка-хозяйка. Вы напрасно взяли куприк, Иван Федорович! Это индейка! Возьмите спинку!
Григорий Григорьевич. Матушка! ведь вас никто не просит мешаться! Будьте уверены, что гость сам знает, что ему взять! Иван Федорович, возьмите крылышко, вон другое, с пупком! Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стегнушко!
Шпонька. (негромко) Гм, что это за индейка! Такие ли должны быть индейки! Если бы вы увидели у меня индеек! Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке таких, как эти. Верите ли, государь мой, что даже противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!..
Григорий Григорьевич. (спокойно) Иван Федорович, ты лжешь!
Шпонька. Я вам скажу, что прошлый год, когда я отправлял их в Гадяч, давали по пятидесяти копеек за штуку. И то еще не хотел брать.
Григорий Григорьевич. (громче и отчетливей) Иван Федорович, я тебе говорю, что ты лжешь!
Шпонька. Именно, государь мой, не хотел брать. В Гадяче ни у одного помещика…
Григорий Григорьевич. (еще громче) Иван Федорович! ведь ты глуп, и больше ничего.
Шпонька. (через паузу, вставая) Позвольте откланяться. Мне пора ехать.
Иван Федорович Шпонька в полной тишине уходит. Некоторое время все сидят в полной тишине.
Григорий Григорьевич. (в сердцах, вставая) Все врет!
Григорий Григорьевич а за ним и все остальные расходятся.
Картина 10.
Выходят Тетушка Василиса Кашпоровна с Иваном Федоровичем Шпонькой.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Ну что? выманил у старого лиходея запись?
Шпонька. Нет, тетушка! У Григория Григорьевича нет никакой записи.
Тетушка Василиса Кашпоровна. И ты поверил ему! Врет он, проклятый! Когда нибудь попаду, право, поколочу его собственными руками. О, я ему поспущу жиру! Впрочем, нужно наперед поговорить с нашим подсудком, нельзя ли судом с него стребовать… Но не об этом теперь дело. Ну, что ж, обед был хороший?
Шпонька. Очень… да, весьма, тетушка.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Ну, какие ж были кушанья, расскажи? Старуха то, я знаю, мастерица присматривать за кухней.
Шпонька. Сырники были во сметаною, тетушка. Соус с голубями, начищенными…
Тетушка Василиса Кашпоровна. А индейка со сливами была?
Шпонька. Была и индейца!.. Весьма красивые барышни, сестрицы Григория Григорьевича, особенно белокурая!
Тетушка Василиса Кашпоровна. А! (посмотрела пристально на Ивана Федоровича Шпоньку, который, покраснев, потупил глаза в землю) Ну, что ж? Какие у ней брови?
Шпонька. Брови, тетушка, совершенно с такие, какие, вы рассказывали, в молодости были у вас. И по всему лицу небольшие веснушки.
Тетушка Василиса Кашпоровна. А! Какое ж было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных материй, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну, что ж, ты говорил о чем нибудь с нею?
Шпонька. То есть как?.. я с, тетушка? Вы, может быть, уже думаете…
Тетушка Василиса Кашпоровна. А что ж? что тут диковинного? так богу угодно! Может быть, тебе с нею на роду написано жить парочкою.
Шпонька. Я не знаю, тетушка, как вы можете это говорить. Это доказывает, что вы совершенно не знаете меня…
Тетушка Василиса Кашпоровна. Ну вот, уже и обиделся! (в сторону) Ще молода дытына, ничего не знает! нужно их свести вместе, пусть познакомятся! (Ивану Федоровичу Шпоньке) Слушай, Иван Федорович! я хочу поговорить с тобою сурьезно. Ведь тебе, слава богу, тридцать осьмой год. Чин ты уже имеешь хороший. Пора подумать и об детях! Тебе непременно нужна жена…
Шпонька. (вскрикнул) Как, тетушка! Как жена! Нет с, тетушка, сделайте милость… Вы совершенно в стыд меня приводите… я еще никогда не был женат… Я совершенно не знаю, что с нею делать!
Тетушка Василиса Кашпоровна. Узнаешь, Иван Федорович, узнаешь, (в сторону) Куды ж! ще зовсим молода дытына, ничего не знает! (Ивану Федоровичу Шпоньке) Да, Иван Федорович! Лучшей жены нельзя сыскать тебе, как Марья Григорьевна. Тебе же она притом очень понравилась. Мы уже насчет этого много переговорили с старухою: она очень рада видеть тебя своим зятем; еще неизвестно, правда, что скажет этот греходей Григорьевич. Но мы не посмотрим на него, и пусть только он вздумает не отдать приданого, мы его судом… (уходит)
Шпонька. (задумчиво) Правда, Марья Григорьевна очень недурная барышня; но жениться!.. это так странно, так чудно, об этом подумать нельзя без страха. Жить с женою!.. непонятно! Я не один буду в своей комнате, но нас должно быть везде двое!.. (уходит)
ВАН © 22.07.2009
Вечера на хуторе близ Диканьки, часть 2 (http://www.proza.ru/2009/07/25/278)