Ночь. Где-то, наверное около трех часов. Весна. Апрель, холодный и бездушный, безразличный… Крыша. Огромная пустая крыша, на которой нет никого, кроме нее и тумана. Этот питерский туман… Она любила его, в нем можно было прятаться от проблем, ведь только в этой густой белой влажной вуали никто никогда не заметит ее красных глаз…
Она не ценила жизнь, друзей и все, что ей говорили близкие. Ей было наплевать. Она ни к чему никогда не стремилось, у нее не было мечты, желаний. Она ничего не хотела от этой жизни, жила только словом «сейчас», не задумываясь о том, что в это же мгновение оно становиться частью прошлого, пусть недалекого, но все же, прошлого…
Она просто жила в своем, абстрагированном от всех остальных, мире. Сильно подведенные черным глаза, огромные солнцезащитные очки на пол-лица, красный в белый горошек зонт, который она использовала как трость, гитара в синем чехле за плечом, и большая папка в руках. Джинсы, красный ремень, белая рубашка, джинсовый пиджак и красный в белый горошек обруч в густых черных волосах. Такой ее видели окружающие. Она ходила по улицам, и что-то напевала себе под нос, когда в наушниках играл Portishead. Она ходила по залитым весенним солнцем душным улочкам, любила бывать в «Петербурге Достоевского» - в районе Сенной площади и проплывать по загадочным улочкам Петроградки. Она не знала границ; ни ментальных, ни материальных. Для нее не было в городе ни одной закрытой крыши, незнакомого дворика или улочки. Она самозабвенно каталась на качелях около детского сада и ела мороженное… И никто никогда бы даже не догадался о том, что творилось в ее сердце. Она никому никогда не открывалась, замкнувшись в себе, в своих стихах, рассказах, песнях. Когда первый раз ей сказали, что она «творческая личность», она решила оставить это «звание» за собой навсегда и с головой ушла в свое творчество. Ее фиолетовая папка буквально трещала по швам от набитых в нее рисунков, исписанных вдоль и поперек тетрадок, а акустическая гитара сменила ни один комплект струн.
В одну из своих любимых ночей, когда полнолуние уже прошло, и луна постепенно начинала превращаться в старый месяц, она залезла на свою любимую крышу. Крыша не была высокой, с нее не открывался романтичный вид, она не была заброшенной, она просто была никому неизвестная, и никто на нее никогда не забирался: ни одного рисунка, одного осколка от пивной бутылки. Ничего. Она просто сидела и смотрела на железные пласты, укрывающие крышу, рядом лежала гитара и буквально стонала от одиночества. А она сидела и фотографировала железо, ночное небо, проезжавшую где-то раз в полчаса внизу машину и тусклый свет умирающего фонаря. Порой она думала о смерти. «Ведь так много музыкантов, поэтов и писателей умирали в молодости, кончали жизнь самоубийством», - думалось ей…
Она встала, подошла к краю крыши и посмотрела вниз. Восьмой этаж, а внизу пустынная, знакомая только ее жителям улочка…Она не хотела прыгать, она хотела лететь…. Стоя на краю и смотря вниз, она улыбалась тому, какой близкой и одновременно какой далекой была смерть. Казалось бы, один шаг и ничего невозможно будет вернуть! Она смотрела вниз и словно испытывала терпение судьбы.
Взлетел голубь. Пронесся мимо нее, задев крылом распущенные волосы, она сфотографировала его взглядом, навсегда оставив в памяти свободную птицу.
Через секунду она уже падала вниз.
Последнее, что успела она подумать перед смертью, было: « зато, я лечу…».
Она умерла. Ее нашли на следующее же утро. А вся ее жизнь, ее «сейчас», осталось там, на крыше, пока дождь не размыл чернила в ее тетрадях, пока от питерской влажности не прогнила гитара… От нее не осталось ничего, даже мечты… И последнее, что она сделала перед смертью – оправдала свое бесцельное существование придуманной мечтой летать…