Глава 1
Без пяти минут стюардесса
Я – человек с разносторонними интересами. В этом мире меня интересует все, начиная с устройства адронного коллайдера и заканчивая рецептами из кулинарной книги Юлии Высоцкой. Я – человек увлекающийся. Однажды вычитав красивое словосочетание «теорема Ферма», я так увлеклась, что поступила на факультет прикладной математики. Я – человек целеустремленный. Если ставлю перед собой задачу, то всегда её выполняю.
Итак, в моей жизни всё происходит по одной схеме: сначала я заинтересовываюсь, потом увлекаюсь, потом предмет моего интереса становится моей целью, и я, забыв обо всем на свете, устремляюсь к ней каждой частичкой своего существа. Мне, к примеру, интересна работа, в которой я пока ни черта не смыслю. Я нахожу самого высокого руководителя, уверенно заявляюсь к нему в кабинет и говорю: «Здравствуйте! Я та, кто Вам нужен». До сих пор мне верили, и я никого не подвела.
Окончив Владивостокский университет и положив в сумочку диплом, где черным по белому было написано: математик - программист, я купила билет на поезд в родные пенаты.
Мой городок был так мал, что математик-программист в его структуре оказался излишним. Даже если принять во внимание, что этим математиком была я. За день, обежав все предприятия, и гордо похваставшись университетским диплом перед руководителями местных РАЙПО, ЖКХ, двух детских садиков и районной школы, я поняла, что надо что-то менять в своей жизни. Не зная, что и как мне надо менять, я по утрам продолжала пить чай с оладьями, обильно политыми сметаной и клубничным вареньем, и, к слову сказать, менять этот утренний ритуал мне совсем не хотелось.
В одно прекрасное утро, обжигаясь горячим чаем, я вдруг услыхала по радио объявление: «В ателье №3 срочно требуются вышивальщицы». Пока дикторша завлекала потенциальных вышивальщиц отличными условиями труда и высокой зарплатой, в моей голове уже проносились картинки: вот я сижу за столом, низко склонясь над пяльцами; вот я вышиваю необыкновенный узор, и коллеги смотрят завистливыми глазами; вот все женщины города стоят ко мне в очередь, изнывая от предвкушения, что именно их одежду украсит вышивка от такой замечательной мастерицы…
Заканчивала завтракать я уже с идеей. Вывалив из шкафа пыльную подписку журнала «Работница» за последние несколько лет, я безжалостно вырывала страницы, на которых имелись хоть какие-нибудь узоры для вышивки. К следующему утру я уже была морально готова стать вышивальщицей.
Ни секунды не сомневаясь в том, что нашла правильный метод изменить свою жизнь, через сутки я сидела за вышивальной машиной.
Работа оказалась не творческой, а монотонной. Будучи от природы очень способным человеком, я через месяц с реактивной скоростью шпарила цветочные узоры из люрекса, отчего моих соседок слегка подташнивало, а начальница, боясь, что дневная норма, выполненная мною за два часа, приведет к увеличению плана, велела мне работать через день.
В выходные я сидела на балконе и от безделья рассматривала все, что поддавалось рассмотрению. Так однажды в поле моего зрения попала белая сверкающая точка, плавно передвигавшаяся по небу; она увлекла меня за собой и я представила, как вхожу в салон самолета, поправляю голубенькую пилоточку, и, ослепляя пассажиров улыбкой, провозглашаю: «Наш лайнер находится на высоте десять тысяч метров. Температура за бортом минус пятьдесят градусов. Следующую посадку мы совершим в столице Японии городе Токио». Дальше – я переодевалась в служебной гостинице и шла гулять по летнему Токио! Почему – Токио?.. Понятия не имею.
На следующий день, заправляя люрексовую нитку в ушко иглы, я вспомнила, что у меня нет подходящей одежды – дефилировать по летнему Токио. После работы зашла в магазин и купила последний номер «Бурды». Шикарный желтый сарафан чуть-чуть не доходящий до колен и с вырезом, начинавшимся где-то в районе пупка, сразил меня наповал! Это было именно то, что необходимо для Токио!
Через неделю точно такой сарафанчик красовался на мне, и выглядела я, безусловно, много эффектней, чем модель из журнала.
За это время я настолько вжилась в роль стюардессы и так часто произносила мысленно слова «Уважаемые пассажиры», что мне ничего не оставалась делать, как взять отпуск за свой счет и уехать в ближайший город, где располагался международный аэропорт. Теплым августовским вечером раскачивающийся вагон увозил меня в сторону Хабаровска, а монотонный стук колес поезда с каждой секундой приближал к эффектному выходу в желтом сарафане на улицы Токио.
Хабаровск встретил меня жарой. Закинув сумку с вещами в квартиру двоюродной сестры, я поспешила в аэропорт. Он состоял из лётного и запасного полей, и голос девушки из справочного отправил меня к маячившим вдалеке строениям. Изнывая от зноя, увязая иглами-каблуками в земле, я появилась в районе ангаров, произведя фурор среди авиатехников. Еще бы! В желтом сарафане с голой спиной и грудью.
– Какая девушка! – двусмысленно пропел перепачканный мазутом парень. Но ничто не могло смутить и сбить меня с толку. У меня была цель, и я шла к ней, как ледокол к Северному полюсу.
– Не подскажете, где принимают в стюардессы? – поинтересовалась я.
– Там, – махнул парень куда-то вдаль. – Девушка, а можно вас в ресторан пригласить?
– Не хожу с незнакомыми мужчинами по ресторанам, – не без кокетства огрызнулась я. – Скажите, а где у вас отдел кадров?
– Работу ищете? Так вы ко мне обращайтесь! – Парень скалился белейшими зубами.
Наблюдая мое звездное дефиле среди поломанных кукурузников, пожилой техник сжалился:
– Опоздали вы, девушка, в этом году набор закончен. Приходите на следующий год, в апреле.
Я скинула босоножки и, спотыкаясь, размазывая по щекам слезы, поплелась к остановке.
А вечером двоюродная сестра утащила меня к каким-то экстрасенсам.
Через день, лежа с задранными ногами на диване и обложившись эзотерической литературой, я поймала себя на мысли, что хочу в Москву на предстоящий экстрасенсорный семинар. В конце концов, не терять же время до следующего набора в стюардессы!
Глава 2
Почти знаменитая актриса
Так и не став стюардессой по независящим от меня причинам, я решила заняться развитием своих экстрасенсорных способностей. На принятие столь экстравагантного решения меня спровоцировало знакомство с хабаровской группой начинающих экстрасенсов под руководством академика Золотарева.
Начитавшись «Философского камня» Перепелицина и разбавив полученные оттуда знания идеями Блаватской и Рериха, мы ночами заседали на семиметровой кухне моей сестры и, утопая в плотном облаке табачного дыма, увлеченно рассуждали о контактах с внеземными цивилизациями, чакрах, аурах и энергетических вампирах.
– Ой, – прикладывала руки к голове сестра Алина, студентка отделения режиссуры массовых праздников Хабаровского института культуры – Мне как-то нехорошо… Чувствую, что-то происходит в пространстве… – Алина медленно стекала с табуретки, становилась на колени, и, извиваясь, как змея всем телом, демонстрировала нам свою сенсорную сверхчувствительность.
Мы проникались важностью момента и чувствовали свою сопричастность с происходящим.
За две недели интенсивного погружения в экстрасенсорику, научившись силой мысли разгонять небольшие облака, я поняла, что моя карьера вышивальщицы закончилась, так и не успев достигнуть своего апогея. Вернувшись на пару дней в родной город, я положила на стол начальнице ателье заявление об увольнении, и навсегда попрощалась со всем, что было дорого на исторической родине.
Спустя четыре месяца, я уже чувствовала себя экстрасенсом средней руки. Чтобы не зарыть вдруг открывшиеся способности в землю, я из Хабаровска купила билет в Москву и улетела демонстрировать свои навыки на эктсрасенсорном семинаре
Познакомившись там с массой одержимых и не вполне вменяемых людей, я поняла, что нашла свое место в жизни. Однако семинар закончился, и мне пришлось вернуться в застывший в тридцатиградусном морозе Хабаровск.
– У меня совершенно не прокачена третья чакра, – вздыхала Алина, уплетая приготовленные мною картофельные котлетки со сметаной.
– Давай сегодня вечером на занятиях прокачаем? – советовала я ей, эксперту по экстрасенсорным ощущениям.
– Ну, не знаю. Если останется время. У Мишки Нечаева вообще только одна чакра работает. Надо сегодня бы им заняться…
На занятиях мы усиленно отрабатывали «информационный след» и, выстроившись длинным паровозиком, крепко обхватив впередистоящего за талию, с воплями: «Але-о-теле-попа», часами ходили по залу, прокачивая чакры. Так незаметно в рабочих экстрасенсорных буднях и ночных философских разглагольствованиях пролетела зима.
Теплое майское солнце, облучив мой организм свеженьким ультрафиолетом, вызвало желание ехать на экстрасенсорный семинар в Евпаторию.
Что это был за семинар! Просто чудо! «Чувствуя» приближавшиеся к Евпатории НЛО, мы массово впадали в транс, исподтишка, сквозь прикрытые ресницы наблюдая за действиями друг друга. Теплыми южными ночами сто человек, сцепляясь руками в паровозик, повторяя в унисон «але-о-теле-попа», под руководством сына академика Золотарева, возглавлявшего колонну, утаптывали ногами крымскую землю. Боря Золотарев со всей дури бил палочками в барабан, упертый из пионерской комнаты.
После трехчасового блуждания паровозиком по Черноморскому побережью мы настолько заряжались энергией друг от друга, что по окончанию «тренировки» отправлялись в спортзал пионерского лагеря, на базе которого проходил семинар, и устраивали там безумные пляски до утра.
На одной из таких дискотек ко мне подошла красивая загорелая брюнетка.
– Девушка, – спросила она, – где Вы учились танцевать?
– Нигде, – честно призналась я. – Само собой выходит.
Впрочем, вы, читатель, наверно, помните, что я была от природы очень способным человеком, и, как все талантливые люди, талантлива во всем.
– Не хотели бы вы попробовать себя в модельном бизнесе? – огорошила меня брюнетка. – Я руководитель театра мод из Ростова-на-Дону.
Странный вопрос. Конечно хотела бы!
Через неделю в компании руководительницы театра мод, а также Светки Травкиной, художницы из Ростова, да еще симпатичной семинаристки Лёльки, я выгрузилась на расплавленный от жары перрон Ростовского железнодорожного вокзала. С непривычки мы с Лёлькой были не в состоянии переносить пекло, царящее на улице, и целыми днями, впав в липкое коматозное состояние, спасались от жары тяжелым сном в квартире художницы. Зато ночь, приносящая немного прохлады, была нашим временем. Высунувшись по пояс из окон Светкиной квартиры, расположенной на первом этаже на улице Пушкинской, мы изучали местные достопримечательности, пугая восторженными воплями горожан, которых угораздило в это время прогуливаться мимо.
Еще одним нашим любимым развлечением были спиритические сеансы.
Разложив на полу специальным образом разрисованный ватман, мы зажигали свечи, и, расставив их по углам квартиры, усаживались по-турецки вокруг сакрального клочка бумаги.
– Многоуважаемый дух, – утробным голосом вопрошала Лёлька, – ответь мне, выйду ли я в этом году замуж за Алика Т***?
Потревоженный нами и рассерженный пустячным вопросом, дух посредством стрелочки на чайном блюдце, над которым, не дыша, мы держали руки, раздраженно отвечал: «Нет»!
–Многоуважаемый дух, – не унималась Лёлька, – почему?
– Пошла на… – откровенно посылал он ее.
Давясь смехом, и из уважения к духу не смея ржать во весь голос, мы продолжали донимать его своими вопросами.
– Многоуважаемый дух, – заискивала я, – стану ли я известной танцовщицей?
Обалдевший от такой наглости дух, написал мне, как отрезал:
«Нет»!
– Простите, многоуважаемый дух, – перебивая меня, начинала Лёлька, – поступлю ли я в театральное училище?
– Если постараешься, – ответил дух.
Обезумев от счастья, Лёлька радостно заорала «у-р-р-а-а-а»! И сразу принялась декламировать духу отрывки из рассказов Чехова.
Такого безобразия дух был не в состоянии перенести. Он отказался дальше общаться с нами. Тарелочка застыла на месте, не желая больше двигаться по ватману – сколько мы ее ни просили. Возбужденная Лёлька, забравшись с ногами на поддонник и закурив сигарету, смачно затянулась дымом.
– Поехали со мной поступать в театральное? – вдруг предложила она мне.
Я, дипломированный математик-программист, отличная вышивальщица и экстрасенс средней руки, приехав покорять в Ростов-на-Дону любителей мод своими танцами, растерялась. Нет, конечно, как всякая нормальная девочка, в пятом классе я занималась в театральном кружке, сыграв однажды почти главную роль –– Змея Горыныча, но мысль стать артисткой благополучно обошла меня стороной.
– А когда вступительные экзамены? – в раздумье спросила я.
– Через четыре дня.
Взвесив все «за» и «против», я решила, что перспектива стать знаменитой артисткой прельщает меня сильнее, чем подтанцовывать в Ростовском театре мод. Найдя как можно короче басню Пруткова, мы с Лёлькой умыкнули страницу из книги. Полтора дня в поезде до Москвы должно было хватить, чтобы вполне подготовиться и выдержать экзамен.
К несчастью, никто не догадался предупредить мэрию Москвы о нашем с Лёлькой прибытии. Москва не встречала нас флагами и духовым оркестром. Отсутствовал и черный лимузин.
Кое-как добравшись на метро до Лёлькиной приятельницы Тани, жившей в коммуналке на Остоженке, мы поздним вечером ввалились к ней в квартиру. Подозрительно разглядывая нас в дверную щель, Танина соседка, баба Дуня, проворчала: «Понаехали тут всякие»!
В Щукинском мы с Лелькой уже спокойно добрались до третьего тура, когда в прокуренный коридор вдруг вышел один из членов комиссии:
– Девчонки! – обратился он к нам. – Вы – классные. Видно, что уже долго работаете в театре. Но председателю показалось, что вы под допингом.
Если честно, Лёлька сильно расстроилась. А я – нет. Соискателей артистической славы было так много, что расталкивать их коленями и локтями, продвигаясь к Олимпу, мне было скучно.
Глава 3
Баба Ега
Поселившись с Лёлькой в комнате Тани, я не сразу привыкла к тому, что в столице, не имея часов, всегда можно знать точное время. Поднимаешь телефонную трубку, набираешь цифру 100 и слышишь выразительный женский голос, посвящающий тебя в тайны московского времени. Не переставая удивляться, до чего дошел наш прогресс, я наивно вступала в споры с роботом, который голосом статуи Командора извещал: «Уважаемый абонент! Просим вас погасить задолженность».
А что за чудо были нарядные маленькие пачечки с завернутыми в них творожными сырками, маслом и мясным фаршем! Я накладывала их горой в металлическую корзину, боясь, что к завтрашнему дню всё разберут. До мозга костей москвичка, Танька, увидев распухший свой холодильник, сказала мне, что подобного рода изделия есть в магазинах ВСЕГДА. Я не могла в это поверить; но день изо дня на прилавках лежали заветные пачечки! Я радовалась, я восторгалась, – и жалела коренных москвичей. С детства привыкшие к всяческим изыскам, они не умели радоваться пустяшному.
Танька учила нас с Лелькой, как выживать в мегаполисе. Накупив на вернисаже деревянных заготовок для матрешек, мы в Танькиной тридцатиметровой комнате по ночам создавали шедевры русского народного творчества. В выходные дни, с красными от бессонниц глазами, торчали на вернисаже и пристраивали свои произведения иностранцам. Матрешки пользовались успехом! Рассчитавшись в кустах, чтобы не быть замеченными милицией, мы получали от немцев или американцев доллары, и с чувством глубочайшего удовлетворения ехали на Остоженку отсыпаться.
Вскоре к нашей дружной компании присоединился соратник по экстрасенсорному делу Жорка Коневский, – Конь. Недостаток мышечной массы и роста ему с лихвой заменяли шикарная рыжая грива волос и невероятных размеров нос. Конь был пижоном. Знал толк в одежде и, несомненно, обладал эстетическим вкусом.
– Ну, что, курочки мои, – эффектно отставив в сторону кисть с растопыренными тонкими и длинными пальцами, жеманно возвестил он, – не ждали?! – И, радостно хохотнув, кинулся нас обнимать.
С появлением в старой обшарпанной коммуналке экзотического Коня наша жизнь превратилась в нескончаемое шоу, с небольшими перерывами на сон. В пять утра, развалившись на старом диване, Конь брал в руки телефон, набирал наугад московские номера, и голосом телевизионного диктора начинал:
– С добрым утром, уважаемые москвичи!
Разбуженные москвичи посылали Коня далеко и надолго, и под наш дружный хохот Конь вступал с ними в перепалку.
Баба Дуня, по совместительству приходившаяся Таньке двоюродной бабкой, зверела:
– Лимита поганая! Ни житья, ни покоя от вас нет!
Словно боясь, что мы кинемся на неё с кулаками, она, заглянув к нам, тотчас же исчезала за своей дверью, не забывая хлобыстнуть ею.
Мы побаивались ее; и только в присутствии Таньки выходили на кухню или в уборную.
У этой женщины была не человеческая судьба. В середине тридцатых комсомолка Евдокия Артемьева не смогла прийти на субботник, и за то провела десять лет в лагерях. Отбыв наказание, тайно вернулась к себе на Остоженку, и, чтобы не выслали за 101-й, от каждого стука в дверь пряталась в платяной шкаф. Позади тряпья, пропахшего нафталином, прошло еще десять лет. Одинокая и озлобленная, она уважала только Коммунистическую Партию Советского Союза. (В 91-м, когда в Москве у Белого дома прозвучали выстрелы, символизирующие распад Советского Союза, баба Дуня, надев самую лучшую юбку, под выстрелами, бесстрашно размахивала Красным флагом на баррикадах).
Однажды, прочитав на квитанции фамилию, имя и отчество бабы Дуни – Евдокия Германовна Артемьева – Конь обнаружил, что заглавные буквы инициалов складываются в ЕГА. С тех пор мы стали называть бабу Дуню исключительно бабой Егой. Это прозвище ей вполне подходило: она выливала наш суп в унитаз, запирала двери на все замки и цепочки, и наконец сдала нас милиции. Там, в участке, к нам отнеслись, можно сказать, сознательно. А выдумщик Конь предложил проучить бабу Егу. В одиннадцать вечера он тихо постучал в ее дверь, и на злобный вопрос: «Чего надо?!» – ласково и примирительно сообщил:
– Евдокия Германовна, сегодня днем звонил участковый, сказал, чтобы завтра в восемь утра вы пришли в отделенье. С вещами.
В проеме двери встала бледная, с трясущимися губами баба Дуня.
– Зачем? – прошептала она.
– Не знаю, – беспечно ответил Конь, и, крутнувшись на пятках, вернулся к нам в комнату.
До утра из комнаты бабы Дуни слышались скрипы расшатанных половиц. А мы, беззаботные, до полуночи веселились, представляя, как баба Ега собирает вещи. Вдоволь нахохотавшись, удовлетворенные победой над ней, мы только к утру начали сознавать свою низость. В шесть часов Конь уже скребся в дверь к бабе Дуне.
Она, молча, открыла.
– Евдокия Германовна, – уворачиваясь от ее измученных глаз, пробормотал Конь. – Сейчас из милиции позвонили. Вам не надо идти. Это была ошибка.
… Баба Ега, простите вы нас дураков!!!!
Глава 4
Богема
Старое дерево, закончив свой биологический цикл, освобождает место для молодого. Вот и Танькина родная бабушка, умерев, подарила нам возможность въехать в её бывшее жилище. Так мы оказались в небольшой двухкомнатной квартире на первом этаже по улице Бойцовой.
Не успев за время пребывания в Москве обзавестись скарбом, налегке, я, Лёлька и Конь, под предводительством Тани, вывалились из старенького такси у подъезда хрущевки. Пока мы оглядывались, изучая местность, Танька уверенной походкой направилась в заросший кустарником палисадник, и, уцепившись за газовую трубу, подпрыгнула, подтянулась, ударом свободной руки распахнула створку окна, а затем, усевшись на подоконник, пригласила нас:
– Добро пожаловать!
В захламленной квартире пахло старостью, пылью и отжившей срок мебелью. Дверной замок по каким-то причинам не открывался. В ванной из щелей кафельной плитки испуганно таращились тараканы.
– Привет, сосед! – прихлопнул Конь одного из них.
– Конь, отремонтируй замок! – потребовала от охотника за насекомыми Лелька.
Жорка умел петь, танцевать, сочинять стихи, шить, вызывающе одеваться, трепаться, но замков чинить не умел. Повозившись какое-то время, потыкавшись в дверь хилым плечиком, он сообщил, что, в конце концов, у нас есть окно.
Первые дни мы еще чертыхались, закидывая ногу на подоконник, чтобы попасть в квартиру. А потом – приноровились, привыкли, и полтора месяца, предшествовавшие зиме, продолжали пользоваться окном в качестве входа и выхода.
Наша жизнь в новой квартире началась с генеральной уборки. Набивая хламом старые, пожелтевшие от времени пододеяльники, мы тащили их волоком по земле к мусорным бакам. Так постепенно, участками освобождая пространство, мы наткнулись на чулан. Это оказался Клондайк!
Старые деревянные сундуки были набиты не отбеленной бязью, спертой из воинской части, где когда-то Танькин отец служил прапорщиком. Горы старой обуви пятидесятого года выпуска источали кислый запах кожи. Картонные коробки и коробочки ломились от всякой мелочевки. Одним словом, – мечта старьевщика!
Памятуя о том, что все талантливые люди талантливы во всем, и приняв во внимание мой трехмесячный опыт работы вышивальщицей, думаю, вы, читатель, не удивитесь, узнав о том, что в моей голове родилась блестящая идея. Снарядив Лёльку с Таней в универмаг за швейными нитками, тесемочками и атласными ленточками, мы с Конем сдвинули два полированных стола с нетрезвыми ножками, разложили на них рулоны с бязью, и принялись кроить. Длинное рубище, которое мы вырезали из бязи, должно было олицетворять русскую народную одежду.
Вечером, расшив цельнокроеные рукава и подол веселыми ленточками и тесемочками, мы поняли, что напали на золотую жилу!
Почему и для каких целей по пятьдесят долларов за хламиду, скупали наши изделия иностранцы,праздно слоняющиеся по Вернисажу, не ясно. Возможно, в продвинутой Европе и далекой Америке потягивая виски, они рассказывали своим знакомым о русских, и в знак доказательства нашей нелепости показывали наши наряды.
Обычно к девяти вечера мы приступали к работе. Я кроила драгоценную бязь, Конь на старенькой швейной машинке стыковал переднюю и заднюю части изделий, а Танька и Лёлька искусно расшивали рубашки ленточками и тесемочками. Поставив производство на поток, мы достаточно долго жили сытно и припеваючи.
Слух о том, что на улице Бойцовой поселилась веселая компашка, быстро прошел среди наших знакомых семинаристов, как зомби следовавших за академиком Золотаревым по стране. Со всех концов нашей необъятной родины повалили к нам гости! Круг знакомств настолько быстро разросся, что мы не успевали запоминать имен. Но походы в закулисье МХАТа, в мастерские странного вида художников, писавших умопомрачительные картины, тайный смысл которых понимали только сами художники, и на премьеры спектаклей в различные театральные студии, периодически организованные нам кем-нибудь из гостей, с лихвой компенсировали бытовые неудобства.
Любимым местом посещения стал дряхлый особняк на Цветном Бульваре, оккупированный представителем российского андеграунда –модельером Петлюрой. Через старую подворотню, ведущую к дому, по вечерам стекалась к Петлюре модная и неформально одетая молодежь.
В подвале дома располагался выставочный зал, где плотными рядами на плечиках висела одежда, скорее напоминающая секонд-хенд. В одной из полуразрушенных комнат первого этажа, украшенной елочными гирляндами, располагалось кафе. На столиках из старых фанерных ящиков стояли металлические формы для лепки пельменей, и в их пятигранные выемки были вставлены медицинские банки для лечения простуды. Банки выполняли функции фужеров.
Раскачиваясь на ящиках и попивая дешевый портвейн, мы рассуждали о творчестве гламурного уже в те времена Никаса Сафронова, судачили о романе Олега Табакова со студенткой Мариной Зудиной, и в полной мере ощущали себя представителями московской богемы.
Глава 5
Деньги - они или есть,или их нет
Мне нравилась наша жизнь. Нам было весело, беззаботно и интересно. Мы совершенно не задумывались о том, что принесет с собой и чем закончится день завтрашний. Когда нам хотелось есть – мы шли в магазин и покупали продукты. Когда нам хотелось спать – мы ложились и спали до одурения. Когда становилось скучно – мы развлекали друг друга, кто как умеет. А когда заканчивались деньги – начинали их зарабатывать.
Мы не болели вещизмом, и большую часть необходимой для человека одежды производили своими руками, перекраивая и перешивая тряпье, доставшиеся в наследство от Танькиной бабушки. Мы не страдали гурманством, и нам требовалось немного: масло, кабачковая икра и хлеб. Дохода от производства бязевых «русских народных костюмов» на это хватало вполне. Пока не кончилась бязь, а с нею и деньги.
Зарывшись с головой в тощенькую по тем временам газету «Из рук в руки», мы начали изучать рынок труда.
– О! – зачитывала Лёлька объявление. – В кооператив по пошиву джинсовой одежды требуются швеи. Оплата сдельная.
– Подходит! – радовался Конь.
– График работы с десяти утра до семи вечера. Московская прописка обязательна, – дочитывала объявление Лёлька, и тут же ставила на нем шариковой ручкой жирный крест.
Прекрасная наша страна еще только вставала на путь рыночных отношений, мы понятия не имели, что значит «срочно требуются стройные девушки до двадцати пяти лет», но для этих девушек московская прописка была не нужна. Мы, подбиваемые Конем, клюнули.
– Втяни живот! – командовал Конь, эффектно возлежа на дряхлом диване, и одетый в драный махровый халат.
– Не придирайся! – огрызалась я, все же пытаясь что-то втянуть.
Критически оценив наши с Лёлькой фигуры, Конь счел, что мы вполне подходящи для стройных девушек. Заглянув еще раз в свои паспорта, убедившись, что нам по двадцать три года, мы позвонили, куда было указано в объявлении.
– Алле, – сладкозвучно пропела в телефонную трубку Лёлька. – Это Вам требуются молодые и стройные девушки?
– Сколько лет? – без предисловий задал ей вопрос мужчина.
– Двадцать три.
– Рост?
– Сто семьдесят.
– Вес?
– Пятьдесят два.
– Подъезжайте, посмотрим, – мужчина продиктовал адрес.
Больше часа плутая в старых московских дворах и разыскивая строение № 4, мы, в обществе Коня, нашли наконец нужный подъезд. Когда оказались в однокомнатной квартиренке – «офисе», – в глубине ее угадывался подиум.
Сразу же у двери стоял письменный стол, за которым сидел толстый дядька в очках. Кинув на нас оценивающий взгляд и прогнав Коня, дядька поправил усы и предложил нам с Лёлькой присесть на стулья. Сам, развалившись в кресле, начал втирать нам про новоявленных бизнесменов, которым для успешного продвижения бизнеса нужны красные пиджаки и созерцание молодых девичьих тел. Тела, естественно, должны красиво двигаться, а бизнесмены за это хорошо платить: настолько хорошо, что останется еще и дядьке.
После этого вступления, он приказал:
– Раздевайтесь.
– То есть, как? – ошалело воскликнули мы с Лёлькой.
– Полностью.
Несомненно, дядька обладал сильным гипнотическим даром, иначе я не могу объяснить того, что мы стали сдирать с себя одежду. Пока мы раздевались, дядька подошел к подиуму, включил освещение и нажал на кнопку магнитофона. Сэм Браун томным голосом запела: «Ол вэт ай хэв из ол вэт…»
Мы с Лелькой абсолютно нагие, но в туфлях на каблуках, дрожа коленками, взобрались на возвышение. Дядька вручил нам раскрытые зонтики и велел танцевать. Глядя в безумные Лёлькины глаза, я изо всех сил окостеневшим враз позвоночником и деревянными руками пыталась изобразить что-то, что бы смогло новоявленным бизнесменам помочь в развитии их бизнеса. С пластикой трупов, мы с Лёлькой «заманчиво и сексуально» вертели перед собой непослушными зонтиками. И только наши юные груди, подрагивая, указывали на то, что мы все-таки живы.
Дядька оценил наши фигуры, немного подпорченные окоченением, и остановил музыку.
– Достаточно. Одевайтесь.
Одеваться было значительно сложнее, чем раздеваться. Крохотные трусики вываливались из наших дрожащих рук. Бюстгальтеры предательски долго не застегивались. Взмокнув от напряжения, мы с трудом натягивали платья на взмокшие тела. Когда – красные и всклоченные как две потоптанные петухом курицы, мы выходили из студии, дядька крикнул вслед:
– Мы вам перезвоним.
Выйдя на свежий воздух, все еще в безумстве, Лёлька, делая ударение на каждом слове, спросила меня:
– Что – это – было?
– Не поняла, – чужим голосом откликнулась я.
С нетерпением ожидавший нашего возвращения Конь, все это время прогуливаясь возле подъезда, кинулся нам навстречу. Но, разглядев наши лица, умный Конь понял, что кабачковой икры ближайшие несколько недель ему не видать, как своих ушей.
Глава 6
Артистки эротического жанра
Чтобы осознать «эффект грабель» – нужна долгая практика.
Мы с Лелькой довольно быстро отошли от полученного на просмотре шока. Уже на следующий день, полируя пальцами последнюю банку кабачковой икры, мы весело рассказывали о нашем приключении пораженным до глубины души гостям. Естественно, что в нашем исполнении история выглядела несколько иначе, чем было на самом деле.
– А тот мужик, – захлебываясь втирала Лелька, –– как увидел нас голыми!.. Он обалдел!
Повторив эту историю несколько раз, Лелька уже чувствовала себя бывалой стриптизершей. Поэтому, узнав, что Театр эротического танца набирает в свою труппу «стройных молодых девушек до двадцати пяти лет, умеющих танцевать… московская прописка не обязательна», она тотчас же позвонили, и мы записались на кастинг.
Вблизи станции метро «Улица 1905 года» толпилось у вожделенного здания не менее ста претенденток. Комиссия в составе восьми человек придирчиво рассматривала наши нагие тела, прохаживающиеся на высоких каблуках по залу взад и вперед, и периодически просила сделать какие-нибудь танцевальные движения. Через пять часов, когда кастинг закончился, мы с Лёлькой услышали свои фамилии в списке двадцати счастливиц, прошедших конкурс. Пока понурые неудачницы курили у входа и уставшим шагом брели к метро, мы сидели на своем первом производственном собрании в Театре эротического танца! Нам было объявлено, что полных два месяца мы обучаемся танцам, сценическому движению и искусству стриптиза. Стипендия – тысяча рэ., а затем нас ожидают баснословные деньги в элитных клубах Москвы.
На другой день, облачась в форму для занятий аэробикой, в десять утра, как примерные ученицы, мы уже стояли у балетного станка в танцевальном зале. Танцами с нами занимались серьезно. По четыре часа мы разминались, строчили батманы и задыхались от бешеного рок-н-ролла. Потом, потные и уставшие, начинали тянуть мышцы. Разогретым мышцам ног и спины ничего не оставалось, как растягиваться. Мокрые от пота лосины и майки источали жестокий запах. Кривясь от боли и вони, мы мечтали поскорей встать под душ!
От усиленной физической нагрузки наши тела быстро худели, подтягивались, и, возвращаясь к себе на Бойцовую улицу, мы едва волочили ноги. Не было сил что-то готовить на ужин. Мы пили чай с корочкой хлеба и вырубались мертвецким сном. А назавтра опять шли в танцевальный зал. Наш преподаватель, длинноволосый амбициозный молодой человек, актер из какой-то захудалой театральной студии, любил вместо занятий рассказывать нам о своих сексуальных похождениях. Он явно гордился своей бисексуальностью, считав её отличительной особенностью служителя искусства от простого смертного. Неискушенные девчонки, широко раскрыв от удивления глаза, задавали ему уточняющие вопросы: - И что, Вы занимались с актером К*** сексом? Наш преподаватель, таинственно улыбаясь, всем своим видом кричал: «Да! Да!! Да!!! Это именно я трахался с тем известным актером!» - Неужели он тоже бисексуал?!! - Вы считаете, чтобы стать настоящей актрисой необходимо заниматься сексом с девушкой? - Да, бисексуальный секс раскрепощает и делает нашу чувственную сферу утонченной, - разглагольствовал перешедший все дозволенные рамки учитель.
Первый месяц обученья закончился. Об обещанной стипендии нам никто уже не упоминал. Выкладываясь на занятиях, мы стали громко роптать. На одном из занятий по сценодвижению, длинноволосый бисексуальный преподаватель решил опробовать на нас свою новую эротическую методу. Суть её была омерзительна, мы с Лелькой участвовать отказались, он обвинил нас в дремучести и объявил, что толку из нас не выйдет! Нам уж не особо-то и хотелся бесплатный «толк». С гордо поднятыми головами мы навсегда распрощались с секс-индустрией, не получив за свое истязание ни гроша.
Глава 7
Ария Лизы
Москву при всей её многолюдности и суетности смело можно назвать столицей одиноких людей. За роскошными или обшарпанными дверями квартир прятались одинаковые трагедии. Ни до кого никому не было дела, никого не интересовала ни чья судьба.
Немного обустроив свой быт, мы, провинциальные недоумки, стали налаживать отношения с соседями. На нашей площадке было четыре квартиры. Одну занимали мы, вторая принадлежала лимитчице Ирке, которая уже несколько лет судилась со своим алкоголиком мужем и работала в греческой фирме, разъезжая по заграницам. Провинциал провинциала видит издалека. Поэтому с Иркой мы сошлись быстро. Распивали у нее греческий коньяк и слушали истории Иркиных заграничных романов.
Двухкомнатную квартиру напротив занимала миниатюрная баба Аня. Окна ее украшали кусты герани, прихожую устилали домотканые половики, у нее не переводились спички и соль, за которыми мы постоянно к ней бегали. Взрослая дочь бабы Ани частенько ее навещала.
Баба Аня первое время смотрела на нас подозрительно, но вскоре привыкла, и между нами возникло некое подобие дружбы.
В квартире под номером один проживала грузная женщина лет восьмидесяти. Каждый день, надев белую шляпу из искусственной соломки с обломанными и потрепанными полями, она куда-то уходила. Всегда открытая форточка её квартиры служила приглашением для стаи беспризорных кошек. Никто из соседей не знал её имени, хотя жила она здесь давно. С детства приученные здороваться, мы при встрече говорили ей «Здравствуйте!» Она как-то грустно улыбалась в ответ и молча отвешивала небольшой поклон. И однажды позвонила к нам.
– Здравствуйте, – впервые услышали мы её высокий, дрожащий голос. – – Как у вас хорошо, чисто… И пахнет у вас вкусно… – уловила исходивший из кухни запах.
Мы не знали, как реагировать на её приход. Она улыбалась, думала о чем-то своем, и, не выдержав долгой, неловкой паузы я пригласила её попить с нами чаю. Она обрадовалась. Шаркая по паркету, прошла на кухню.
– Мой муж погиб во время войны, – неожиданно сказала она, – детей у нас не было. – И умолкла.
Мы уже начинали тяготиться её обществом, как вдруг она запела!
Уж полночь близится,
а Германа все не-е-ет, все нет.
Я знаю, он приде-ет,
Рассеет подозренье…
Высокое меццо-сопрано заполнило всю кухню, хоть в голосе старухи уже не было прежней мощи. Мы сидели, боясь пошевелиться, не сводя изумленных глаз с нее.
Я истомилась! Я исстрадалась!
Тоска грызет меня и гло-оже-е-ет…
Она замолчала. Тишина обрушилась на нас. Понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.
– Вы – певица? – наконец заорали мы хором.
– Перед войной я была лучшим меццо-сопрано Москвы
После этого певица зачастила к нам. Мы злились порой, но прогнать ее не могли. Она вспоминала о своей жизни, еще и еще пела арию Лизы, потом опять вспоминала… Так мы узнали, что после Московской консерватории её пригласили работать в Большой театр. Богемная жизнь захватила её. Певица полюбила дорогие наряды, а бесчисленные любовники одаривали ее цветами и драгоценностями.
Однажды она пришла, когда дома была я одна. Потопталась в прихожей, затем протиснула свое грузное тело в комнату.
– У меня однокомнатная квартира, – неловко заговорила. Я скоро умру.
– С чего это вы собрались умирать? – удивилась я.
– Так… Я знаю… Я хочу перед смертью вдоволь пожить, – вдруг закончила. И так же вдруг сделала мне предложение: – Вы обеспечьте мне хороший уход, дайте пять тысяч, и я отпишу вам свою жилплощадь.
Предложение было чудовищным, но я приняла его.
Родители выслали мне нужную сумму.
Впервые войдя в квартиру соседки, я отшатнулась! Всё было завалено хламом. Несколько лет эта дама использовала угол комнаты вместо бака для мусора. Из свободного для жизни пространства – только узкая тропка от входной двери до кровати. По ходу движения стоял круглый стол, на котором громоздилась не мытая испокон веку посуда. Три кошки лизали остатки еды прямо со сковородки.
Певица настороженно уставились на меня.
Пока я стояла в оцепенении, на мои голые ноги накинулись полчища блох. И все-таки я не смогла отказаться. Московская прописка – это было слишком заманчиво.
В чисто вымытой комнате и на свежей постели певица воспряла духом. Она уже начала привыкать к тому, что о ней заботятся, кормят горячей пищей, следят за ее гардеробом, – но как-то под вечер внезапно вспомнила, что в Москве живет ее двоюродный племянник, что он несколько лет назад навестил ее и дал пять рублей. На другой день, нагрузившись продуктами, я позвонила в квартиру, но певица перекрыла мне вход своим телом.
– Возьми, – подала конверт.
–Что в нем? – удивилась я
– Твои деньги.
– Зачем?..
– Прости, но я вызвала сюда племянника.
Я ушла, ничего не поняв. Жгучая обида разрывала сердце! Зачем я мучилась с ее проклятой хибарой, зачем стирала до дыр свои руки, очищая дерьмо?
Племянник к певице так и не появился, но не прошло месяца, как мое внимание стал обращать ее почтовый ящик: он распухал от газет. Форточка в квартире была открыта. Конь полез посмотреть, но тотчас соскочил вниз.
– Всё, – объявил мне. – Приехали. Тело уже распухло.
Весь день мы звонили в милицию, требуя убрать труп. Милиция отбрыкивалась, посылая нас в другие инстанции. Но около двух часов ночи у подъезда остановились две милицейских машины. Взломав дверь в квартиру певицы, стражи порядка притащили четверых нетрезвых мужиков, те завернули бабушку в одеяло и потащили на улицу. На лестнице их подвели ноги. Страшная ноша рухнула, кожа на трупе лопнула, по ступенькам потекла жидкость. Матерясь на весь подъезд, они потащили тело волоком.
Когда машины отъехали, мы с Лелькой, закрыв платками носы и рты, шваброй отмыли площадку и лестницу. К шести утра, кроме трупного запаха, стойко державшегося в подъезде, уже ничего не указывало о случившемся.
– Фу, какая вонь! – интеллигентные жильцы выскакивали из подъезда и спешили на работу.
Глава 8
От судьбы не убежишь
«Большое вытекает из малого, и все в этой жизни взаимосвязано». Так размышляла я, вспоминая членов приемной комиссии Щукинского училища. Не взбрело бы им в голову, что мы с Лелькой под допингом, мы поступили бы в вуз. Учились бы в Щуке – не пошли бы в секс-индустрию, где в перспективе маячил групповой секс. Не плюнули бы на такую перспективу – не остались бы безработными.
Но жизнь хоть раз дает счастливый шанс каждому. Мельпомена и Талия, не согласные с членами приемной комиссии Щуки, решили исправить эту ошибку. Посовещавшись между собой, муза трагедии и муза комедии пристроили нас в кино.
Ничего не подозревая об уготованном для нас будущем, мы продолжали довольствоваться скромной жизнью. И вот как-то часу в одиннадцатом утра, раздался телефонный звонок.
– Вас беспокоит ассистент режиссера Карена Шахназарова, – задорно оповестил женский голос.
– Ошиблись номером, – зевнула я во весь рот.
– Обнаглели совсем, – вынырнула из-под одеяла Лелька. – Будят людей ни свет, ни заря.
– Какому-то Шахназарову мы понадобились.
– Да, да, это я! – Лелька выхватила у меня трубку. Потом напряженно слушала, что ей говорят. И чем дольше сжимала трубку, тем шире становились ее глаза.
– Да, хорошо, – сказала кому-то, показав мне, как глухонемой, чтобы несла авторучку. – Я записываю…
– Есть, есть Бог на свете! – спустя минуту, визжала Лелька и скакала по комнате. – Мы будем сниматься в кино! Шахназаров ищет актрис на эпизодические роли в своем фильма «Сны».
– А откуда про нас-то узнал?
– В Театре эротического танца сказали. Там же у них фотоархив и все адреса.
Вот так мы с Лелькой оказались на «Мосфильме».
Выписывая пропуск в павильон, мы минут сорок простояли в очереди на проходной. Шарахаясь по коридорам и с любопытством оглядываясь на проходящих мимо известных актеров, мы наконец подошли к назначенному месту. Нас отвели в комнату, где актрис эпизодических ролей сфотографировали, потом, заставили разыграть сценку, сняли на камеру, а дальше мы снова чего-то ждали, толкаясь в курилке и глазея на Леонида Филатова, который разговаривал в коридоре с какой-то женщиной.
Но вот ассистентка велела идти за ней. Передала нас костюмерше, где мы промучились два часа. Наконец нас отпустили домой, предупредив, что через день в 8:30 утра мы, как штыки, должны стоять у «Мосфильма».
Эх, если бы знать, что нас ожидает!
Погрузив нас вместе с реквизитом в служебные автобусы, съемочная группа колонной двинулась в Кусково на «натуру», снимать сцену бала.
Двухэтажное служебное здание, напоминающее типовой детский сад, на время съемки было преобразовано в гримерные и костюмерные. Несколько часов ушло, чтобы загримировать, уложить букли на париках и облачить в бальные платья большую группу статисток. Лёлька, с горящими глазами наблюдая за происходящим, была абсолютно счастлива.
– Я – актриса, – доносилось до меня её хвастовство из противоположного угла комнаты, где она отвечала на вопросы «статс-дам».
Через три часа, когда мы с выбеленными пудрой лицами, умопомрачительными прическами и затянутые – не вздохнуть – корсетами курили на крыльце, появилась ассистентка Шахназарова.
– Всем актерам пройти к автобусам, – объявила в рупор.
Толпа великосветских дам и кавалеров загудела, и стала быстро гасить бычки о металлические стенки урн и ринулась к автобусам – всем не терпелось оставить свой след в искусстве.
Высадив нас у Дворца, где должен был состояться бал, автобусы отбыли. На улице стояла жара мы пестрой толпой ринулись во Дворец, но служители музея-усадьбы Кусково, перекрыв вход в танцевальный зал, куда мы пытались прорваться, ценой своих жизней спасали исторический памятник.
Лавочек вокруг Дворца не было, съемки не начинались из-за отсутствия исполнителей главных ролей, солнце пекло; у нас совершенно естественным образом наполнялись мочевые пузыри. Кто-то шепнул, что неподалеку есть туалет. Аристократки, приподнимая пальчиками бальные подолы, кинулись по указанному направлению.
Туалет оказался деревянным строением, побеленным известью, и мог принять только двух человек за раз. Через минуту – выстроилась длинная очередь. Отстояв в ней, мы с Лёлькой обнаружили, что это самое малое препятствие к тому, чтобы освободить мочевой пузырь. Конструкция бальных платьев оказалась невероятно сложной. Под пышными кринолинами скрывались скрепленные между собой металлические обручи, приподнять подолы на должную высоту было немыслимо, и, чтоб не испортить наряды, мы помогали друг другу. Пока одна усаживалась на очко, вторая поддерживала её юбки.
Напудренные кавалеры, потоптавшись в очереди, плюнув на все приличия, выстроились вдоль стоящего неподалеку здания. Глядя на писающих на исторические стены кавалеров я впервые подумала, что мужская участь много легче женской.
Наконец, прибыли главные герои. Исполнительница роли графини Призоровой, Амалия & Амалия (носившая тогда еще вполне человеческие имя и фамилию Людмила Мордвинова), в сопровождении графа Призорова – Олега Басилашвили проследовали во Дворец. Съемка началась.
Когда Мордвинова с Басилашвили в двадцатый раз вошли в бальный зал, повторяя одну и ту же сцену, у меня резко разболелся зуб. Чтобы потомки не увидели моего перекошенного лица, я тихонько улизнула из зала.
У шофера автобуса, уже ожидавшего нас, попыталась найти анальгин, но он, порывшись в аптечке, нашел цитрамон и тетрациклин.
По две таблетки. Боль не унималась. Наблюдая за моими мучениями, сидевший в автобусе помощник ассистента другого ассистента, порывшись в своей сумке, нашел упаковку еще каких лекарств.
- На, выпей, - протянул он мне горсть таблеток и пол стакана вермута.
- А это зачем? – поморщилась я от запаха алкоголя.
- Для усиления действия таблеток, - объяснил помощник ассистента другого ассистента.
Я выпила. Если бы в тот момент мне дали цианистого калия и пообещали, что зубная боль пройдет, то я, не задумываясь, выпила бы и его.
Через некоторое время меня начало тошнит.
- Я щас умру, - пообещала я непонятно откуда взявшейся рядом ассистентке Шахназарова.
Ассистентка поверила, глядя на мое зеленое лицо. Съемку свернули на два часа раньше. Наверное, поэтому, сцена бала, которую снимали целый день, в смонтированном фильме длится всего две с половиной минуты.
Пока все грузились в автобусы, меня вырвало.
Именно тогда, я мысленно поклялась себе, что никогда не буду артисткой.
Глава 9
Друзья
Не смотря на то, что мы много времени проводили все вместе, все же какая-то личная жизнь была у каждого. С наступлением осени, хозяйка нашей квартиры, Танька, стала реже появляться у нас. Она заканчивала пятый курс МГУ и жить в своей коммуналке на Остоженке ей было много удобней.
Танька, невысокая плотная блондинка с фигурой пловчихи, с большими серыми глазами и шикарными светло русыми волосами была очень доброй. В шестнадцать лет переехав от матери в коммуналку, доставшуюся ей в наследство от бабушки, она сама себя воспитывала, и училась жизни исключительно на своих ошибках. Она была открыта для всех и максималистка донельзя. Если Танька к кому-то испытывала симпатию, то могла ради этого человека снять с себя последнюю рубаху. Но если кто-то не вписывался в её систему ценностей – она была безжалостна, как комсорг на собрании. Полутеней для нее не существовало.
На момент нашего с ней знакомства, ей только-только исполнилось двадцать лет. Она явно симпатизировала Лёльке. В ней её восхищало все: как Лелька ходит, как говорит, как ест… Сначала мы посмеивались. Но позже увидели, что за этим стоит нечто большее: Танька влюбилась в Лёльку. Какое-то время она, наверно, сама не понимала, что с ней происходит. А когда поняла, то Лёлька оказалась в щекотливом положении. Лелька хорошо, по-дружески, относилась к Таньке, испытывала к ней, как все мы, чувство благодарности за бескорыстно предоставленную нам квартиру, но ответить на Танькину любовь не могла – ее воротило от бисексуалов.
Лёлька любила театр и Алика Т***. До изнеможения. До помрачения ума. Когда полюбила театр – не известно, но три курса режиссерского отделения во Владивостокском институте культуры убедили ее, что предназначение Лельки быть актрисой.
Алика, артиста Владивостокского драмтеатра, Лёлька полюбила на втором курсе. Полюбила больше, чем театр! Когда Алик уволился и уехал работать во МХАТ, Лёлька тут же бросилась вдогонку за ним. Правда, Алик об этом не знал и вполне сносно жил со своей женой.
Конь, проживавший с нами в одной квартире, тоже имел какую-то личную жизнь. Подвижный, как ртуть, с ярко выраженной еврейской внешностью, белой кожей, он влюблял в себя с первого взгляда. Жорка–Конь был прирожденным актером, ему не требовались театральные вузы. В детстве Жорка солировал в хореографическом ансамбле и даже выезжал куда-то на гастроли.
– Когда мы были в Париже, – выпускал он кольца табачного дыма, развалившись в допотопном кресле, – мы не вылазили из кабаков. Какие вина мы там испробовали!
– Конь, когда ты был в Париже, тебе было двенадцать лет, – дружно хохотали мы.
Иногда он пребывал в дурном настроении. Встав утром с постели, молча надевал свой любимый махровый халат с вытянутыми петлями, и семенящей походкой направлялся в ванную умываться. Выйдя оттуда, он продолжал игнорировать наше общество. Варил кофе на исцарапанной газовой плите, затем шел в комнату и сгребал со стола наваленный на него хлам. Прикуривал сигарету, закидывал ноги на освобожденное от хлама место, и громко прихлебывая из чашки, начинал говорить:
– Что-то нехорошее происходит у Жанки сегодня, – имел ввиду Агузарову и свои непревзойденные экстрасенсорные способности.
Кроме владения экстрасенсорикой, Конь владел целой кучей ультрамодной одежды и накупал массу различных тюбиков и баночек со средствами по уходу за кожей и волосами. Их было столько, что мне, Лёльке и Таньке хватило бы на три года ежедневного применения.
Однажды, Конь увидел в магазине фетровое кепи, которое накрепко запало ему в душу; а так как денег у него не было, Конь бесцеремонно залез в нашу общую кассу. Возможно, мучился угрызением совести, но коричневое кепи с вышитым козырьком победило.
Возмущенные действием Жорки, мы решили прогнать его из квартиры! Пока он где-то прогуливался в бесподобном кепи, мы собирали его вещички. Упаковали в сумки, и когда поздно вечером Конь встал на пороге квартиры, вручили ему это движимое имущество.
С тех пор Жорка Коневский – Конь к нам не являлся. Он работал продавцом в магазине модной одежды и хвастал нашим знакомым (естественно с передачей Лельке и мне), что готовит коллекцию мужских костюмов на Парижскую выставку.
Да, наша жизнь состояла из встреч и расставаний. Когда мы выдворили Коня, вдруг обнаружили, что нам его ужасно не хватает. Мы скучали по нему. Но знали, что даже если начнем его умолять, он ни за что не вернется назад. Впрочем, горечь разлуки скоро прошла: череда Золотаревских семинаров, прокатившись по Подмосковью, подарила нам множество новых знакомых. Они срывались со своих мест, бросали работу и неслись за Борей Золотаревым в надежде изменить свою жизнь и будущее всего человечества.
Семинаристы Золотарева приезжали к нам группами, не считаясь со временем суток. Кот-то, перекантовавшись до утра, торопился в Домодедово на самолет, навсегда улетал из нашей жизни. Кто-то оставался в ней на недели, кто-то, на месяцы. Так в нашей жизни появились совершенно мистического вида Глеб, Сашка и Димка. Частой гостьей бывала художница из Ростова – Светка Травкина, не пропускавшая ни одного золотаревского семинара. Она возила с собой сынишку Данилу, и он ходил, как все, паровозиком, орал «але-о-теле-попа», и усиленно открывать у себя «третий» глаз.
Основная жизнедеятельность у нас была ночью. После двенадцати мы, не сговариваясь, начинали шить, рисовать, делать украшения из кожи, готовить ужин, стирать… Кто-то тихонько бренчал на гитаре на крохотной кухне. Глеб и Сашка страстно рассуждали о Дзен-буддизме и, тыча пальцами в наполовину вывалившуюся из стены розетку, до хрипоты спорили, черного она или белого цвета?
Светку, ведущую здоровый образ жизни, ночные бдения утомляли. Она не пила, не курила, постоянно опробовала на себе какие-то оздоровительные методы и старалась пораньше ложиться спать. Условно пораньше, конечно, часа в три ночи. Скомандовав сыну: «Мальчик, пора спать!» – она удалялась в девятиметровую опочивальню.
В той же опочивальне затем укладывались спать и все многочисленные приятельницы, застрявшие у нас в гостях. В целях увеличения количества спальных мест, кровати мы давно выкинули и, расстелив на полу матрасы и одеяла, спали вповалку.
Кто уж ей подсказал, что английская соль (гептагидрат сульфата магния ) обладает каким-то необыкновенным целебным эффектом, я не знаю. Но передаю этому человеку большой привет.
Английская соль, наверное, очень полезна, но она обладает одним удивительным свойством: оказывая послабляющий эффект на каловые массы, она при этом, расслабляет мышцы гладкой мускулатуры. Предвижу ваш вопрос, по поводу того, что это означает. Вызвав в кишечнике бурное газообразование, она расслабляет его стенки и все сфинктеры. В данном случае я имею в виду именно тот сфинктер, который вы привыкли очищать туалетной бумагой, встав с унитаза.
Купив в аптеке этот чудо препарат, она сначала весь вечер убеждала нас начать оздоравливать наши загубленные никотином и бессонными ночами организмы вместе с ней. Поняв, что никого её идея не вдохновила, она нажралась этой дряни сама, за компанию накормила им Даню и они отправились спать. Пока они спали, английская соль начала свое волшебное воздействие на их организмы. Все сфинктеры в их организме расслабились, и кишечные газы беспрепятственно ринулись из их кишечников в окружающую среду.
Мы же, тогда, еще ничего об этом не знали и продолжали беззаботно веселиться. Под утро, когда подошло время ложиться спать, мы с Лелькой, не ожидая подвоха, открыли дверь нашей спальни. Страшная вонь ударила нам в лица. Зажав носы ладонями, мы кинулись открывать окна. Однако, поток свежего воздуха, ринувшийся в комнату, был много меньше, чем вылетающие со свистом из Светки и Дани потоки кишечных газов.
Покрывая Травкину всевозможными плохими словами, которые нам были известны, мы с Лёлькой пристроились на половичке в кухне. Самое ужасное, что оздоровление Светкиного организма длилось несколько дней.
Ну, что ж, такой у Светки Травкиной характер… Она всегда приходила, оглядывалась по сторонам и побеждала любим способом.
Глава 10
В ожидании чуда
Я всегда любила предновогоднюю Москву. С детства. С тех пор, как впервые посмотрела Рязановскую «Иронию судьбы». Мне, ребенку, которого родители в восемь лет увезли из Приморья в Якутию, казалось сказочным то место, где на заснеженных зимних улицах ходят люди с авоськами, из которых выглядывают радостные апельсины. Нет, вы представляете, снег и апельсины?! За стенами нашего небольшого деревянного домика трещал мороз под минус шестьдесят градусов, целыми сутками в печи потрескивали дрова, а они по улицам с апельсинами. Да у нас двухсотлитровая бочка воды, которую каждую среду привозила водовозка, перемерзала почти насквозь за тридцать минут, если не успеешь перетаскать воду ведрами в дом в другую бочку. Точно сказка. Да любой апельсин в декабрьский день через десять минут превратится в оранжевую ледышку. Определенно, я любила эту сказочную Москву. Так я думала в девять лет.
Когда мне исполнилось пятнадцать, я еще больше полюбила Москву. Тогда мне казалось, что в Москве проживают исключительно врачи и учителя. Все они поют под гитару и чуть ли не через день летают в Ленинград на самолетах. А перед новым годом в их московско –ленинградских квартирах происходит чудо.
У нас чудо никогда не происходило. Всегда стояли на столе котлеты с пельменями, замороженная, покрытая толстым слоем инея брусника, политая с верху сгущенкой. Заливную рыбу у нас тоже никто не делал. Но соленые серебристые хариусы всегда украшали новогодний стол. Баня работала только по выходным, ходили мы туда семьями, а 31 декабря устроить там встречу с друзьями никому бы не пришло в голову. Даже если бы баня работала. И на самолете мы летали один раз в год. В отпуск.
Наверное, от того, прилетев в Москву на экстрасенсорный семинар Бори Золотарева, я шла по новогодней столице, как по какой-то сказке. Бодрые песни советских композиторов разносились из громкоговорителей у станции метро. Огромные витрины магазинов пестрели игрушками и гигантскими снежинками. На улицах горели неоновыми огнями громадные елки. Сновали взводы Дедов Морозов и Снегурочек. Толпы москвичей расхватывали на подарки все, что видели на прилавках. Москва произвела на меня неизгладимое впечатление!
Не менее сильное впечатление произвели на меня стайки молодых девушек и парней, одетых в легкие яркие нейлоновые курточки, почти все без головных уборов на десятиградусном морозе. Впрочем, судя по всему, я тоже удивляла их своей собольей шапкой, предметом моей особой гордости, украшенной с боку тремя черными хвостиками этой же породы зверюшек, и длинной черной шубой из кролика. Не смотря на то, что мой меховой костюм отлично защищал меня от тридцатиградусного Хабаровского мороза, в вагоне метро он вызывал у меня явный дискомфорт. Истекая потом и находясь в полуобморочном состоянии от гипертермии, я завидовала черной завистью обладателям тех самых курточек.
Спустя три года, замерзая в своей нейлоновой курточке на десятиградусном московском морозе, я короткими перебежками бежала от метро до квартиры на улице Бойцовой, волоча за собой худую лысую елку. Тогда я уже в полной мере осознавала, что в Москве живут не только врачи и учителя, но и все, кому не лень там жить. Но в глубине души, ни смотря, ни на что, у меня жила надежда на чудо, посеянная там однажды сказочным фильмом Эльдара Рязанова.
За пару дней до Нового года Глеб пообещал сшить мне новое платье. Гостей ожидалось много. Мы бегали по магазинам, закупали сувениры, нехитрую снедь. В суете и у меня, и у Глеба Аверина совершенно выпало из головы мое платье. Вспомнила я о нем тридцать первого декабря в двенадцатом часу дня.
– Авери-и-ин, – орала я как резаная, – ты испортил мне Новый год!
– Ксюха, – оправдывался он, – ну ты же сама забыла.
– Всё, никакого Нового года не будет, – начала я реветь, прощаясь с взлелеянной мыслью о чуде.
Упиваясь горем, я рыдала часов до семи. Периодически ко мне подходил Глеб, утешал. Кто-то еще гладил по голове и пытался развлечь. Я была безутешна.
Устав наконец рыдать, с опухшими глазами, обиженная на весь мир, я решила сшить платье сама. Наша старенькая машинка была давно сломана, и я принялась шить вручную. Без двадцати двенадцать надела собственного изготовления шедевр и вышла к праздничному столу.
–Ура! – заорала компания!
А я, стоя в новом платье у праздничного стола, с бокалом шампанского, под бой курантов верила, что именно сегодня, именно в эту московскою новогоднюю ночь, наконец-то я встречусь с чудом, обещанным когда-то всей стране Эльдаром Рязановым.
Глава 11
Ирочка
Новогодняя ночь прошла, а чуда так и не случилось. Впрочем, то, что мне удалось под утро уснуть в горизонтальном положении, само по себе уже было чудом. Наверное, чудо всегда носит такие маленькие размеры, что произойдя, мы его даже не замечаем. И ждем, ждем годами… а оно на самом деле уже свершилось. Ирония судьбы.
Уставшие от шумного празднования Нового года люди начали по очереди срубаться после трех часов. Спальных мест было не так много, а гостей около тридцати человек.
Глеб пел мне на кухне песню про мула, его улыбающиеся карие глаза смотрели в мои и мы ни о чем особенном не говорили. Просто было тепло и приятно от общества друг друга. Часам к шести утра, мы неожиданно заметили, что бодрствуем в квартире одни.
Аккуратно переступая через тела спящих друзей, мы пытались куда-нибудь пристроить свои. На старом диване, стоявшем в большой комнате, мы обнаружили всего два тела. Одно, большое, принадлежавшее Ниньзе, с рождения нареченного матерью Сашкой, горой возлежало на большей части дивана. Второе тело, очень даже миниатюрное и аккуратное, принадлежало Роману. Ромка, уткнувшись в могучее Сашкино плечо носом, тихонько посапывал.
Глеб крепко потряс его:
- Ромыч, вставай, тебя к телефону!
- Что? Куда? – вскочил Роман.
Закончивший МГИМО он был интеллигентным даже со сна.
– Иди в кухню. Телефон там стоит.
– Спасибо, Глеб, – признательно пробормотал Ромка.
Дальше нам оставалось стащить с дивана могучего Сашку. Это не удалось, и в четыре руки отодвинув его к стене, мы с Глебом все-таки улеглись. Дальнейшие посленовогодние приключения Ромки на кухне, я проспала.
Я совершенно не помню, что мне снилось в мою первую московскую новогоднюю ночь. Возможно даже чудо. Но я хорошо помню, как я проснулась. Что-то теплое и мягкое настойчиво тыкалось в мое лицо. Несколько раз я пыталась от него отмахнуться, но оно возвращалось опять и опять. Приоткрыв один глаз, я увидела, как острая усатая мордочка с подрагивающим розовым носиком, круглыми бусинками-глазами уставилась на меня. Черт! Совсем из головы выпало, что домашние животные Новых годов не отмечают, спать ложатся по расписанию, а едят по режиму.
Наша всеобщая любимица крыса Ирочка, спала исключительно в платяном шкафу, на полке с постельным бельем. Это была очень красивая и умная крыса. К нам она попала в зрелом возрасте, когда её хозяин, студент третьего курса Щуки, уезжал на съемки. Ирочку он очень любил и дорожил ей. Назвав её в честь своей любимой женщины, ныне это довольно таки известная актриса Ирина А***, у которой он не пользовался популярностью, он всю силу своей безответной любви перенес на крысу. Ирочка- крыса, была крупных размеров, носила короткошерстную шубку белого цвета, украшенную большими серыми пятнами. Её длинный чешуйчатый хвост в полтора раза превышал размеры тела. Она любила семечки и была очень доброжелательной. Забравшись на плечо, она аккуратно бралась передними лапками за подбородок и нежно лизала своим язычком предмет симпатии в губы. Расставаясь с ней на время съемок, студент нежно гладил её по спинке, прижимал к груди и печально приговаривал:
-Не скучай, Ирочка, я скоро вернусь за тобой!
Ирочка недолго плакала за уехавшим студентом и, обладая не менее общительным характером, чем мы, довольно быстро влилась в нашу тусовку.
Старый платяной шкаф она оборудовала себе под норку. На верхней полке у неё была спальня. Вылезая оттуда, она всегда потягивалась и сонно позевывая, щурила глаза на свет.
В одном из ящиков с Лелькиной одеждой, Ирочка оборудовала продовольственную кладовую. Там у нее находились запасы семечек, кусочки высохшей докторской колбасы, обрывки пачек от творожных сырков. В ящике, где лежала моя одежда, Ирочка хранила всякие маленькие палочки, которые она где-то собирала по дому, конфетные обертки и бычки от сигарет.
Надо отдать ей должное, наши с Лелькой вещи она никогда не портила. А вот гостям, иногда, она устраивала сюрпризы.
Ирочка прожила у нас немногим больше года и, так и не дождавшись обещавшего ей вернуться студента, умерла от старости.
На похоронах Ирочки, которые состоялись в палисаднике под кустом сирени, мы с Лелькой плакали. И в последний раз взглянув на свою подружку, закрыли красивую картонную коробку из под новых туфель крышкой и закапали Ирочкин гробик в землю.
Глава 12
Непорочный свет любви
Новогодняя ночь изменила наши отношения с Глебом. Нам было, как никогда прежде интересно общаться, приятно совместно заниматься любыми делами. Нас непреодолимо влекло друг к другу. Вожделение, которое испытывал каждый из нас, было видимо невооруженным глазом. Все чаще мы отрывались от нашей дружной компании и проводили время вдвоем. Взявшись за руки, гуляли по Москве, ездили в гости к его друзьям и оставались у них с ночевкой, если тем неожиданно вдруг требовалось куда-нибудь уехать. Лёлька болезненно переживала наше сближение. Возможно, она чувствовала себя лишней, а может быть, это напоминало ей о её безответной любви к Алику.
В один из дней она принесла домой черного облезлого котенка с белой грудкой и объявила:
- Это Алик. Теперь он будет жить с нами.
Алик был не самым умным и не самым красивым котом. Какие ассоциации он вызывал у Лёльки с Аликом - человеком – я не знаю. Алик (кот) срал исключительно под диваном, на котором мы укладывали спать наших гостей. На все внушения со стороны его хозяйки он плевать хотел.
- Алик, - положив котенка спинкой себе на колени, проводила Лёлька с ним воспитательные беседы, - приличные коты так не поступают. В следующий раз я ткну тебя в какашки мордой.
Алик внимательно её слушал, прижимая ушки к голове, но пакостничать, не переставал.
- Лёленька, - говорил ей Глеб, отодвигая диван, - иди, убирай за своим засранцем.
- Сам ты засранец, - защищала она своего питомца.
Определенно, с любовью Лёльке не везло. На мой взгляд, так оба её Алика, были редкостными засранцами. Но в этом-то и вся драматичность ситуации – мы не можем самостоятельно выбирать объект для любви.
Мы же с Глебом, в те моменты, когда не наслаждались друг другом, попросту ругались. Правда, всегда по делу. Глеб хорошо шил. Я тоже считала себя не последним человеком в этом деле. Однажды мне срочно потребовался деловой пиджак. Денег покупать в магазине готовый не было и я, порывшись в наших волшебных сундуках, оставшихся в наследство от Танькиной бабушки, нашла там кусок темно зеленой шерсти, из которой обычно шьется парадная офицерская форма. Не смотря на то, что за моими плечами уже был опыт изготовления шикарного желтого сарафана и энного количества бязевых рубашек, пиджаки я, все же, раньше не шила.
- Глеб, а ты умеешь шить пиджак? – обратилась я к Аверину.
- Умею, - выдвинув немного вперед свою нижнюю челюсть, с деловым видом заверил он меня.
Так началась эпопея с пиджаком. Пару дней мы его раскраивали, ползая на карачках по паркетному полу, на котором была разложена ткань. После чего, сметывали детали белыми нитками и прострачивали швы на машинке. Дело продвигалось быстро и споро, но ровно до того момента, пока мы не добрались до рукавов. Сами рукава пиджака было сшить не сложно. Главная задача – это суметь правильно пришить их к основной части изделия. Человек, хоть однажды пробовавший сделать это, поймет, о чем я говорю. Если, конечно, он не Валентин Юдашкин, и для него это, не как раз плюнуть.
- Повернись боком, - командовал мной Аверин, когда я, нацепив на себя пиджак с перекошенными рукавами, как истукан стояла среди комнаты.
- Сколько можно поворачиваться? - злилась я.
- Не нравится – шей сама, - угрожал Глеб
.
- Не умеешь – не берись, - парировала я ему в ответ.
Глеб обижался и обзывал меня дурой.
- Это я дура?! – заводилась я с пол оборота, - тогда вали отсюда! Иди туда, где не дуры живут!
Глеб начинал демонстративно собирать сумки. Он тщательно упаковывал каждую вещь. Раскладывал обувь по полиэтиленовым пакетам и собранные чемоданы ставил в прихожей. Пока он собирался, я успевала остыть.
- Ну, всё, - говорил Глеб, стоя у входной двери, - я поехал.
- Аве-ери-ин, - с ревом бросалась я ему на грудь, - не уходи-и-и…
Сердце Глеба таяло от таких слов и он, крепко прижимая меня к груди, приговаривал:
- Дура ты, Ксюха., какая же ты дура!
- Да, да… я дура, - всхлипывала я, обхватив его за шею руками.
За неделю, пока мы пришивали рукава к пиджаку, Глеб, раз пять собирал вещи. В одну из таких ссор, когда его сборы дошли до того момента, где он начинал упаковывать свои кроссовки в пакеты, к нам в гости приехали Таня с Риточкой.
Риточка была чудо как хороша, умна и интеллигентна. Разбиралась в моде и философии, в совершенстве владела английским. В свободное от тусовок время она подрабатывала валютной проституткой по вызову, этим и кормилась. Я уже как-то обмолвилась ранее, что все в нашей жизни взаимосвязано и из малого вытекает большое. Когда Риточке было четырнадцать лет, поздно вечером она возвращалась от подружки домой в Солнцево. В подъезде несчастную Риточке изнасиловали солдаты. Их было восемь человек. Ничего не сказав об этом родителям, Риточке впала в депрессию и пару лет вообще не могла смотреть на мужчин. А когда вновь смогла, то за каждый свой взгляд стала брать с них деньги
- Чем это вы тут занимаетесь? – удивленно расспрашивали они нас.
- Пришиваем рукав к пиджаку, - коротко ответила я.
Девчонки давно у нас не были и мы, обрадованные встречей, как-то незаметно забыли про рукав пиджака. Сидя на махонькой кухоньке тесной компанией, мы пили час с привезенной ими Докторской колбасой и тульским пряником, делились новостями и гоготали почем ни поподя. Время пролетело не заметно и, опоздав на последний поезд в метро, Танька с Риточкой остались ночевать у нас.
Пока Лёлька с Глебом двигали диван, разбираясь с какашками Алика, я организовывала в девятиметровой комнатке спальные места.
- Девчонки, - влетела я на кухню… и остолбенела от увиденного.
Риточка сидела на коленях у Таньки и они целовались.
- Это…того… где вы будете спать? - запинаясь на каждом слове, задала я им вопрос, пряча в смущенном недоумении свои глаза в пол.
- На диване, - улыбались мне в ответ девчонки, продолжая при этом нежно обниматься.
Вот такие дела иногда происходят в жизни.
Эта связь была мне не понятна, но осуждать их за это я не могла. В конце концов, кто знает, кого и как мы должны любить?
А пиджак, мы с Глебом, все же дошили! И умудрились после этого прожить вместе еще почти два с половиной года. Потом жизнь нас развела по разным углам.
Глава 13
Большой Биз
Наверное, жизнь именно тем и интересна, что никогда не знаешь, что тебя ждет. Просыпаешься утром, думаешь о том, что надо сегодня на работе успеть доделать отчет, не забыть вечером забежать в магазин за хлебом, поздравить приятельницу с днем рождения … Живешь, мечтаешь, ждешь чего-то, а получается совсем другое. Случайное незапланированное событие может повернуть твою жизнь на сто восемьдесят градусов. А может быть это только я такая бестолковая и поэтому штормит меня и постоянно кидает из стороны в сторону?
Когда у нас не было ни каких дел, мы с Лёлькой садились на метро и ехали гулять по Москве. Любимыми нашими местами были Арбат и Калининский проспект. Мы толкались возле ресторана «Прага», часами зависали в доме книги, в котором, стоя у книжных полок, не могли надышаться запахом типографской краски.
Заглядывали в витрины универмага, рассматривая наряженные в одежду от Славы Зайцева манекены. Так однажды, бесцельно бродя по Калининскому мы нос к носу столкнулись с одним Ольгиным знакомым, с которым они когда-то работали в одной из театральных студий.
- Лёля? – окликнул её приятного вида молодой человек.
- А-а-а… Рузанов, это ты? – и Лелька кинулась к нему. – Где ты щас? Как ты?
Они громко разговаривали размахивая руками, совершенно забыв обо мне. Из их разговора я узнала, что актер Рузанов, после ухода из театральной студии каким-то образом устроился на работу в Международный технологический концерн «Бинитек», куда и её, Ольгу рад пригласить за компанию. Концерн вкладывал свои деньги в производство оборудования для нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленности. Одним из приоритетных направлений деятельности концерна были добыча золота и алмазов в Сьерра-Леоне и Венесуэле. Вот так вот. Не хухры-мухры.
- Ты чего, Рузанов, - смеялась Лёлька, - какой концерн? Я ведь АКТРИСА!!!
Вот тут-то настало время появиться на сцене и мне.
- А вот Ксюше, - дергала меня за руку подруга, - вот Ксюше подойдет такая работа.
Ну, разве могла Ксюша отказаться от чего-то нового?! Нет, конечно.
На следующий день, после собеседования с президентом концерна Андреем Шмаковым, меня взяли на работу в должности секретаря-референта, к вице-президенту и по совместительству жене президента Кире Лукьяновой.
Вот так, бесцельно шатаясь по Калининскому проспекту в рваных джинсах и стоптанных кедах, я прогулочным шагом пришла в большой бизнес.
Крупная миловидная блондинка Кира, была старше меня лет на пять и в два раза больше в размерах. Она восседала в большом кожаном кресле за дубовым столом, который стоял по центру её огромного кабинета. Кабинет был украшен большими пальмами, росшими из растрескавшихся бочек. В углу располагался мягкий, опять же кожаный, диван белого цвета, на котором Кира вела переговоры с многочисленными представителями от различных политических партий.
В приемной её кабинета друг против друга стояло два стола. Иногда за одним из них я видела Рузанова, а за другим с мечтательным видом сидел Серж Стебайлов, актер из Питера. Откуда набрала Кира себе бывших актеров, я не знаю. Большой любви к театру я за ней никогда не наблюдала.
Мне, как секретарю-референту вице-президента компании, полагался отдельный кабинет. Киру я видела не часто, несколько раз в неделю. Да ей это было и не важно. Главное – у Киры был секретарь-референт, а у секретаря-референта, т.е. у меня, - отдельный кабинет на двадцать шестом этаже в мэрии Москвы с прямым неограниченным выходом на междугородние и международные телефонные звонки. Кира не мешала мне, а я не мешала Кире.
Несколько раз в неделю я варила Кире кофе и приносила в кабинет. В остальное время я часами висела на телефоне и сплетничала обо всем на свете со своей подружкой из Владивостока Наташкой. Иногда, Кира поручала мне развлекать ожидавших её политиков и бизнесменов, пока она где-то разъезжала. Сидя в её кабинете на белом диване, мы пили кофе и разговаривали о бизнесе, политике, больших деньгах и, конечно же, о судьбе народа. После таких посиделок лидер христианской демократической партии Н*** проникся ко мне большой симпатией, и мы уже вели с ним переговоры по поводу моего выдвижения в депутаты.
Эх, если бы не стоявшая в то лето страшная жара, и не моя солнечная аллергия! Я бы ни за что не уволилась из концерна и точно стала бы депутатом! Но у судьбы на меня были другие планы.
Уйдя из Бинитека с должности секретаря-референта, я не ушла из бизнеса и по-прежнему тружусь на его ниве, только уже абсолютно в другом качестве.
Впрочем, и по сей день, просыпаясь рано утром и собираясь на работу, я совершенно не представляю, чем закончится новый день. Где-то в глубине души я чувствую, что жизнь приберегла для меня еще несколько сюрпризов.
Всё.
Точка.
07.08.2009